Надеюсь, мне не придется просить вас покинуть эту комнату… Итак, мадам, вас преследовали все. Могу добавить, даже Фенелли. Должно быть, не так уж приятно терпеть его внимание такой физически сдержанной особе, как вы, – на этом самом диване, не так ли?
Этот жестокий удар едва не уничтожил ее. Банколен по-прежнему говорил участливо, едва ли не с нежностью, но его брови слегка приподнялись, что говорило о нервном напряжении детектива.
– Мадам, конечно, оптимистка. Но любой оптимист переживет сильное потрясение, когда низвергаются его идеалы. Например, мадам верила месье Вотрелю и баловала его, как ослепленного ее красотой джентльмена. Не знаю, развеялась ли ее доверчивость к тому моменту, когда он проявил трусость при выполнении изобретенного им плана – а именно плана убить лежащего внизу самозванца, – или позднее, скажем, когда он доказал, что совершенно равнодушен к чарам мадам. Возможно, когда месье Вотрель убеждал мадам убить самозванца, чтобы завладеть его наследством и сбежать, как в кино это делают преступники, на какой-нибудь тропический остров – не знаю, может, месье Вотрель так артистично цитировал еще одну «Саломею».
Она не заметила, как погасла ее сигарета, – нервы у женщины постепенно сдавали. Мадам откинулась на подушки в лучах нежного света лампы, на черном кружевном платье белел цветок розы, и жемчуг казался не белее, чем ее лицо. Тонкие выгнутые брови, холодный взгляд темных глаз… и все же вы чувствовали, что все человеческие чувства, неистовое желание любить и быть любимой, замороженные в глубине ее души, сейчас, в момент, когда ей предъявлялось обвинение, оживали и стремились вырваться наружу. Думаю, сам факт, что все стало известно, дал волю этому теплому потоку. Банколен знал, что так оно будет. Он поглаживал свои усы, наблюдая за женщиной, и неожиданно спросил:
– Может, мадам предпочитает, чтобы я сам рассказал, как все происходило?
Даже в этот момент ей удалось взять себя в руки.
– Месье Вотрель… Он не был трусом! (Безумный крик, вызов богам, упорное нежелание утратить последнего идола.) Возможно, он был… неверным. Но вы же понимаете, – она попыталась улыбнуться, – женщины способны простить измену. Но он был гением! Если он что-то задумывал, я знала – никто не сможет ему помешать! – с гордостью заявила мадам. – Уж мне ли этого не знать!
– Его план убийства, – продолжал Банколен, – был жалкой бумажкой. Уже через полчаса я понял все его хитрости.
При этих словах его лицо выражало вежливое удивление, как будто он говорил: «Неужели вы могли подумать, что Вотрель способен кого-нибудь провести?»
– Вотрель всегда ошибался. Например, вы должны были понять, что он ошибался, когда старательно убеждал вас принимать наркотики. Каким он был нежным! Это должно было успокоить ваши нервы. На самом деле, мадам, – детектив крепко стиснул ее запястье, но продолжал улыбаться, – это помогло ему подтолкнуть вас к убийству.
Не хотелось бы мне, чтобы глаза детектива смотрели на меня так, как они смотрели на нее.
– Что ж, очень хорошо. Я сам все расскажу за мадам только для того, чтобы показать, каким глупым и напыщенным был ее друг месье Вотрель.
Мадам, за которой ухаживает простодушный Салиньи, поддалась его странному очарованию, природу которого не может понять. В действительности же все просто – налицо сходство с ее первым мужем, хотя единственным человеком, кого она любила по-настоящему, был Вотрель. Неужели она этого не понимала? Месье Вотрель, артист, почти поэт, подобно Лорану; отчасти спортсмен, подобно Салиньи; умный и достойный человек, который всегда нежен и заботлив, всегда дает советы для ее же блага. Она читала его пьесы и льстила его самолюбию; с ней он мог тешить свое тщеславие, потому что она его боготворила…
Странный огонек, воспоминание о сне, похожем на счастье, промелькнул в глазах мадам.
– Она давала ему много денег. Он был заинтересован в том, чтобы продавать ей наркотики или видеть, как она покупает их здесь. Но эти деньги были… выгодной стороной ее любви.
Огонек погас. Ее рука судорожно вздрогнула.
– Как только появился лже-Салиньи, Вотрель сразу понял, что на самом деле это Лоран. Лоран тоже баловался наркотиками. Но он употреблял опиум, который давал ему возможность наслаждаться своими грезами. Лоран воображал, будто сможет провести одного из друзей Рауля, что, признайтесь, было смешно. Думаю, ему не удалось и на один день ввести Вотреля в заблуждение. Что касается остальных – их легко было обмануть, потому что они не очень хорошо знали Салиньи… И вот где роковую роль сыграли противоположные черты характера – тщеславие и глупость. Вотрель, под влиянием другого рода грез, задумывает свой план. Лже-Салиньи должен умереть. Если он умрет после свадебной церемонии, мадам, которая унаследует его состояние, будет самой великолепной добычей Вотреля, стремившегося к богатству. Нет, он не должен умереть до бракосочетания. Таким же образом никто в мире не должен догадаться, что этот Салиньи – наглый самозванец, потому что главная цель Вотреля – деньги, – детектив бросил на мадам небрежный взгляд, – проскочат мимо него. Поэтому Вотрель вычеркивает из пьесы, которую писал, идею преступления, чем, как он надеялся, сможет обмануть парижскую полицию.
Банколен перевел взгляд на нас и с довольным видом поджал губы.
– Может, мне достаточно будет привлечь ваше внимание к небольшому отрывку из его пьесы: «Я намерен убить этого самозванца, и пусть хоть один полицейский в мире докажет, что это сделал я. Видите ли, самозванец сам намерен кое-кого убить, и чувствую, что должен защитить моего лучшего друга!» Как это искусно, как трогательно! Он сказал мадам, что самозванец собирается ее убить, он играл на чувствах любовницы. Поэтому Вотрель заставляет своего персонажа героически заявить: «Моего лучшего друга!» И именно под этими строками, помните, мадам выразила свое несогласие быть только его другом, написав: «Эдуар, я тебя люблю!»
Этот момент, конечно, не имеет большого значения для нашего анализа, просто служит дополнительной характеристикой личности Вотреля. Помните, господа, о чем я вам сказал, – о его страстной любви к напыщенным жестам. Он не мог от этого избавиться. Не мог обойтись без этих жестов, даже если они вели его к невероятным заявлениям и нелепым поступкам. Ему позарез необходимы были гротеск и театральность.
Представьте себе, как он думал провести и Лорана и полицию. Не меньше его притягивали деньги, которые он получал от Фенелли. Именно это заставляло его приходить сюда. Он думал провести всех и на всех нажиться! А ему приходилось манипулировать лишь женщиной, которая без памяти любила его. Но он должен был предусмотреть все опасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Этот жестокий удар едва не уничтожил ее. Банколен по-прежнему говорил участливо, едва ли не с нежностью, но его брови слегка приподнялись, что говорило о нервном напряжении детектива.
– Мадам, конечно, оптимистка. Но любой оптимист переживет сильное потрясение, когда низвергаются его идеалы. Например, мадам верила месье Вотрелю и баловала его, как ослепленного ее красотой джентльмена. Не знаю, развеялась ли ее доверчивость к тому моменту, когда он проявил трусость при выполнении изобретенного им плана – а именно плана убить лежащего внизу самозванца, – или позднее, скажем, когда он доказал, что совершенно равнодушен к чарам мадам. Возможно, когда месье Вотрель убеждал мадам убить самозванца, чтобы завладеть его наследством и сбежать, как в кино это делают преступники, на какой-нибудь тропический остров – не знаю, может, месье Вотрель так артистично цитировал еще одну «Саломею».
Она не заметила, как погасла ее сигарета, – нервы у женщины постепенно сдавали. Мадам откинулась на подушки в лучах нежного света лампы, на черном кружевном платье белел цветок розы, и жемчуг казался не белее, чем ее лицо. Тонкие выгнутые брови, холодный взгляд темных глаз… и все же вы чувствовали, что все человеческие чувства, неистовое желание любить и быть любимой, замороженные в глубине ее души, сейчас, в момент, когда ей предъявлялось обвинение, оживали и стремились вырваться наружу. Думаю, сам факт, что все стало известно, дал волю этому теплому потоку. Банколен знал, что так оно будет. Он поглаживал свои усы, наблюдая за женщиной, и неожиданно спросил:
– Может, мадам предпочитает, чтобы я сам рассказал, как все происходило?
Даже в этот момент ей удалось взять себя в руки.
– Месье Вотрель… Он не был трусом! (Безумный крик, вызов богам, упорное нежелание утратить последнего идола.) Возможно, он был… неверным. Но вы же понимаете, – она попыталась улыбнуться, – женщины способны простить измену. Но он был гением! Если он что-то задумывал, я знала – никто не сможет ему помешать! – с гордостью заявила мадам. – Уж мне ли этого не знать!
– Его план убийства, – продолжал Банколен, – был жалкой бумажкой. Уже через полчаса я понял все его хитрости.
При этих словах его лицо выражало вежливое удивление, как будто он говорил: «Неужели вы могли подумать, что Вотрель способен кого-нибудь провести?»
– Вотрель всегда ошибался. Например, вы должны были понять, что он ошибался, когда старательно убеждал вас принимать наркотики. Каким он был нежным! Это должно было успокоить ваши нервы. На самом деле, мадам, – детектив крепко стиснул ее запястье, но продолжал улыбаться, – это помогло ему подтолкнуть вас к убийству.
Не хотелось бы мне, чтобы глаза детектива смотрели на меня так, как они смотрели на нее.
– Что ж, очень хорошо. Я сам все расскажу за мадам только для того, чтобы показать, каким глупым и напыщенным был ее друг месье Вотрель.
Мадам, за которой ухаживает простодушный Салиньи, поддалась его странному очарованию, природу которого не может понять. В действительности же все просто – налицо сходство с ее первым мужем, хотя единственным человеком, кого она любила по-настоящему, был Вотрель. Неужели она этого не понимала? Месье Вотрель, артист, почти поэт, подобно Лорану; отчасти спортсмен, подобно Салиньи; умный и достойный человек, который всегда нежен и заботлив, всегда дает советы для ее же блага. Она читала его пьесы и льстила его самолюбию; с ней он мог тешить свое тщеславие, потому что она его боготворила…
Странный огонек, воспоминание о сне, похожем на счастье, промелькнул в глазах мадам.
– Она давала ему много денег. Он был заинтересован в том, чтобы продавать ей наркотики или видеть, как она покупает их здесь. Но эти деньги были… выгодной стороной ее любви.
Огонек погас. Ее рука судорожно вздрогнула.
– Как только появился лже-Салиньи, Вотрель сразу понял, что на самом деле это Лоран. Лоран тоже баловался наркотиками. Но он употреблял опиум, который давал ему возможность наслаждаться своими грезами. Лоран воображал, будто сможет провести одного из друзей Рауля, что, признайтесь, было смешно. Думаю, ему не удалось и на один день ввести Вотреля в заблуждение. Что касается остальных – их легко было обмануть, потому что они не очень хорошо знали Салиньи… И вот где роковую роль сыграли противоположные черты характера – тщеславие и глупость. Вотрель, под влиянием другого рода грез, задумывает свой план. Лже-Салиньи должен умереть. Если он умрет после свадебной церемонии, мадам, которая унаследует его состояние, будет самой великолепной добычей Вотреля, стремившегося к богатству. Нет, он не должен умереть до бракосочетания. Таким же образом никто в мире не должен догадаться, что этот Салиньи – наглый самозванец, потому что главная цель Вотреля – деньги, – детектив бросил на мадам небрежный взгляд, – проскочат мимо него. Поэтому Вотрель вычеркивает из пьесы, которую писал, идею преступления, чем, как он надеялся, сможет обмануть парижскую полицию.
Банколен перевел взгляд на нас и с довольным видом поджал губы.
– Может, мне достаточно будет привлечь ваше внимание к небольшому отрывку из его пьесы: «Я намерен убить этого самозванца, и пусть хоть один полицейский в мире докажет, что это сделал я. Видите ли, самозванец сам намерен кое-кого убить, и чувствую, что должен защитить моего лучшего друга!» Как это искусно, как трогательно! Он сказал мадам, что самозванец собирается ее убить, он играл на чувствах любовницы. Поэтому Вотрель заставляет своего персонажа героически заявить: «Моего лучшего друга!» И именно под этими строками, помните, мадам выразила свое несогласие быть только его другом, написав: «Эдуар, я тебя люблю!»
Этот момент, конечно, не имеет большого значения для нашего анализа, просто служит дополнительной характеристикой личности Вотреля. Помните, господа, о чем я вам сказал, – о его страстной любви к напыщенным жестам. Он не мог от этого избавиться. Не мог обойтись без этих жестов, даже если они вели его к невероятным заявлениям и нелепым поступкам. Ему позарез необходимы были гротеск и театральность.
Представьте себе, как он думал провести и Лорана и полицию. Не меньше его притягивали деньги, которые он получал от Фенелли. Именно это заставляло его приходить сюда. Он думал провести всех и на всех нажиться! А ему приходилось манипулировать лишь женщиной, которая без памяти любила его. Но он должен был предусмотреть все опасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55