Игорек крепко держит меня за палец, словно боится упустить. Франтик держится за весло, на которое я опираюсь.
- Не можем мы так жить, понимаешь, вожатый, - шепчет Игорек, - она с нами, как с маленькими.
- Встать, сесть, вольно, шагом марш, делай то, делай это, пой песню, молчи - все по заказу! Так жить совсем неинтересно, - шепчет Франтик.
- А почему вы шепотом? Разве забыли наше постановление - долой шепоты, пионер все говорит всем своим товарищам открыто!
- Э-э... Нет, мы теперь затаились!
- Нас все время подслушивают!
- Кто, почему?
- А потому. У нее есть специальные такие девчонки - наушницы.
Мне не поверилось.
- Чепуху вы говорите. Скучно вам, вот и придумываете, для таинственности.
- Ох, скучно, - согласился Франтик. - Ну как будто вернулись в школу. И спим в классном помещении, и командует нами учительница.
- Мы уже запасли хлеба, соли, сухарей...
- А "Красная Роза"?
- Тоже с нами, девочки в курсе.
- И не проболтались?
- Нет, что ты, вожатый. Это же свои девочки, а не то что ее подручные...
- Куда же я вас возьму в такую маленькую лодку?
Она ведь на двоих, в крайности втроем можно...
- А мы свяжем плот. Мы разведали - немного дальше лежат на берегу бревна... много бревен. Мы уже заготовили веревки. И потом ты же сам говорил, можно связать ивовыми прутьями.
- А на плоту построим шалаши.
- Вот будет здорово - плавучий лагерь! Какие же фантазеры вы, ребята! Что мне с вами делать? Плыву я к себе домой, мне с вами возиться некогда. А главное, не могу я вам позволить нарушить пионерское слово - бросить недокарауленный сад, оставить на разграбление яблоки.
- Так мы уже бросили!
- Почему?
- Она велела снять караулы. Теперь там обыкновенные сторожа, с ружьями. Нам терять нечего, ничто нас теперь не держит... Все равно убежим! И Мая с собой возьмем.
Дело принимало дурной оборот.
- Да что вы, маленькие, что ли, бегать потихоньку?
Вы же пионеры. Можете все делать не таясь, открыто.
- Ну да, попробуй-ка. Нас стража сторожит.
- Нанятые дядьки с ружьями. На ночь калитка в лагерь запирается. Живем как пл-енные.
- Эге, это дело серьезное. Как же тут можно убежать?
- Это нетрудно. Они же старики, дремлют.
- Проскользнем...
- У нас уже все продумано.
Вот уже на какие действия подталкивало ребят противодействие Вольновой их самодеятельной жизни.
Попросив разведчиков передать отряду, что могу их взять в путешествие только открыто, по-честному, под знаменем, с горном и барабаном, я дал слово, что не уплыву один.
Игорек и Франтик исчезли, словно тени, а я, переждав немного, так же по-пластунски, минуя сторожей, направился к палатке Вольновой. Надо было по-товарищески поговорить с ней с глазу на глаз.
Сквозь дверцы ее палатки пробивался свет. Доносились негромкие голоса. Я поборол искушение подслушать и, приподняв полотнище, сказал:
- Разрешите!
При моем появлении девчонки, сидевшие за столом напротив Вольновой, сразу смолкли, и по их смущению я понял, что это наушницы. А по лицу Софьи сразу догадался, что вести, сообщенные ими, так ее взбудоражили, что она готова вцепиться мне в волосы.
- Вот неожиданность, - проговорила она сквозь зубы.
Я сделал ей знак удалить наушниц. Она приказала им одним взглядом, и девчонки улетучились.
- Соня, - сказал я без обиняков, - ребята собрались от тебя убежать вместе со мной на Оку. Ты знаешь об этом?
Она кивнула, невольно смутившись.
- Ну да, тебе только что доложили... Не знал и не ожидал, признаться, что от твоих мечтаний об организационной четкости пионерских рядов ты дойдешь до слежки за пионерами, до организации юных педелей...
Я не успел окончить фразу, Вольнову подхватило словно вихрем. Она вскочила и забегала по палатке. И, едва справляясь со слезами ярости, произносила только одну фразу:
- За что они меня не любят?! За что? За что?
- Насильно мил не будешь!
Когда она немного успокоилась, я взял ее за руку, усадил на койку и сказал, вкладывая в свои слова все то доброжелательство, которое у меня накопилось в недолгом одиночестве:
- Ну, давай поговорим по-хорошему, как товарищи, не задираясь. Я уплываю к себе на родину, вернусь не скоро; может быть, никогда и не увидимся. Делить нам нечего, соперничать не надо...
- Не надо, - отозвалась она примирительно.
Это расположило меня еще больше. И я решил быть откровенным до конца:
- Тебя никто не полюбит, Соня, если ты будешь такой.
- Какой?
- Такой беспощадной к людям... начальницей.
- Ну-ну, - улыбнулась она сквозь слезы, - значит, ребята не могут полюбить вожатого потому, что он для них начальство?
- Да! Ребята полюбят вожатого только тогда, когда он станет для них товарищем, а не начальством.
- Я понимаю... Но это общие слова... А вот практика... Это так трудно быть вожатым! Ведь у нас даже нет образчика, с кого брать пример!
- Соня, а есть ведь пример.
- Какой?
- Был в партии большевиков вожатый, которого все любили, как товарища, старшего товарища. Он никогда не был начальством... даже став у власти над целым государством!
Вольнова поняла и, крепко пожав мою руку, задумалась.
Так мы сидели какое-то время молча, держась за руки, при тусклом свете крошечной лампочки от аккумулятора, что тлела все слабей, как затухающий уголек.
И странно - впервые мы не спорили. Наши мысли словно общались без слов. Я думал, что она, в общем-то, неплохая дивчина, хочет добра, но во многом заблуждается. И нельзя мне ее сейчас оставить одну... Она думала о том, что, в обыщем-то, я неплохой хлопец и что без меня ей очень бы не хотелось остаться...
И эти невысказанные мысли каким-то образом рождали настроение дружбы. Нам не хотелось ни говорить, ни расставаться. Вот так мы и сидели в хорошем, добром раздумье.
И вдруг стены палатки заколебались. Снаружи кто-то оступился и чуть не упал. Мы вскочили, бросились к выходу и успели разглядеть двух удиравших девчонок.
Это ее наушницы подслушивали наш разговор!
От стыда Вольнова закрыла лицо ладонями и бросилась назад в палатку.
В это время раздалась визгливая трель горна, играющего тревогу.
КАК ПОЯВЛЯЕТСЯ ЧУВСТВО ДРУЖБЫ
Горн срывался, надрывался, кричал, звал с таким отчаянием, что ребята выскакивали из окон школы, выбивая противокомарные проволочные сетки вместе с рамами, полуголые, в одних трусах, кто надевая на ходу майки, кто повязывая галстуки. Одни пионеры строились на линейке, другие суматошно метались по лагерю.
Не выдержало сердце вожатого, и, бросившись к мачте, я крикнул:
- Ко мне!
Вскоре все пионеры, дрожа, подпрыгивая, колебля ряды, стояли строем на линейке.
- Что случилось, кто поднял тревогу?!
- Грабят сад! Кулачье... с мешками... с подводами!
Связали сторожей! - прокричали наперебой Шариков и Костя.
Оказывается, они накануне бегства из лагеря отправились в сад запастись яблоками на дорогу и обнаружили ночной грабеж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
- Не можем мы так жить, понимаешь, вожатый, - шепчет Игорек, - она с нами, как с маленькими.
- Встать, сесть, вольно, шагом марш, делай то, делай это, пой песню, молчи - все по заказу! Так жить совсем неинтересно, - шепчет Франтик.
- А почему вы шепотом? Разве забыли наше постановление - долой шепоты, пионер все говорит всем своим товарищам открыто!
- Э-э... Нет, мы теперь затаились!
- Нас все время подслушивают!
- Кто, почему?
- А потому. У нее есть специальные такие девчонки - наушницы.
Мне не поверилось.
- Чепуху вы говорите. Скучно вам, вот и придумываете, для таинственности.
- Ох, скучно, - согласился Франтик. - Ну как будто вернулись в школу. И спим в классном помещении, и командует нами учительница.
- Мы уже запасли хлеба, соли, сухарей...
- А "Красная Роза"?
- Тоже с нами, девочки в курсе.
- И не проболтались?
- Нет, что ты, вожатый. Это же свои девочки, а не то что ее подручные...
- Куда же я вас возьму в такую маленькую лодку?
Она ведь на двоих, в крайности втроем можно...
- А мы свяжем плот. Мы разведали - немного дальше лежат на берегу бревна... много бревен. Мы уже заготовили веревки. И потом ты же сам говорил, можно связать ивовыми прутьями.
- А на плоту построим шалаши.
- Вот будет здорово - плавучий лагерь! Какие же фантазеры вы, ребята! Что мне с вами делать? Плыву я к себе домой, мне с вами возиться некогда. А главное, не могу я вам позволить нарушить пионерское слово - бросить недокарауленный сад, оставить на разграбление яблоки.
- Так мы уже бросили!
- Почему?
- Она велела снять караулы. Теперь там обыкновенные сторожа, с ружьями. Нам терять нечего, ничто нас теперь не держит... Все равно убежим! И Мая с собой возьмем.
Дело принимало дурной оборот.
- Да что вы, маленькие, что ли, бегать потихоньку?
Вы же пионеры. Можете все делать не таясь, открыто.
- Ну да, попробуй-ка. Нас стража сторожит.
- Нанятые дядьки с ружьями. На ночь калитка в лагерь запирается. Живем как пл-енные.
- Эге, это дело серьезное. Как же тут можно убежать?
- Это нетрудно. Они же старики, дремлют.
- Проскользнем...
- У нас уже все продумано.
Вот уже на какие действия подталкивало ребят противодействие Вольновой их самодеятельной жизни.
Попросив разведчиков передать отряду, что могу их взять в путешествие только открыто, по-честному, под знаменем, с горном и барабаном, я дал слово, что не уплыву один.
Игорек и Франтик исчезли, словно тени, а я, переждав немного, так же по-пластунски, минуя сторожей, направился к палатке Вольновой. Надо было по-товарищески поговорить с ней с глазу на глаз.
Сквозь дверцы ее палатки пробивался свет. Доносились негромкие голоса. Я поборол искушение подслушать и, приподняв полотнище, сказал:
- Разрешите!
При моем появлении девчонки, сидевшие за столом напротив Вольновой, сразу смолкли, и по их смущению я понял, что это наушницы. А по лицу Софьи сразу догадался, что вести, сообщенные ими, так ее взбудоражили, что она готова вцепиться мне в волосы.
- Вот неожиданность, - проговорила она сквозь зубы.
Я сделал ей знак удалить наушниц. Она приказала им одним взглядом, и девчонки улетучились.
- Соня, - сказал я без обиняков, - ребята собрались от тебя убежать вместе со мной на Оку. Ты знаешь об этом?
Она кивнула, невольно смутившись.
- Ну да, тебе только что доложили... Не знал и не ожидал, признаться, что от твоих мечтаний об организационной четкости пионерских рядов ты дойдешь до слежки за пионерами, до организации юных педелей...
Я не успел окончить фразу, Вольнову подхватило словно вихрем. Она вскочила и забегала по палатке. И, едва справляясь со слезами ярости, произносила только одну фразу:
- За что они меня не любят?! За что? За что?
- Насильно мил не будешь!
Когда она немного успокоилась, я взял ее за руку, усадил на койку и сказал, вкладывая в свои слова все то доброжелательство, которое у меня накопилось в недолгом одиночестве:
- Ну, давай поговорим по-хорошему, как товарищи, не задираясь. Я уплываю к себе на родину, вернусь не скоро; может быть, никогда и не увидимся. Делить нам нечего, соперничать не надо...
- Не надо, - отозвалась она примирительно.
Это расположило меня еще больше. И я решил быть откровенным до конца:
- Тебя никто не полюбит, Соня, если ты будешь такой.
- Какой?
- Такой беспощадной к людям... начальницей.
- Ну-ну, - улыбнулась она сквозь слезы, - значит, ребята не могут полюбить вожатого потому, что он для них начальство?
- Да! Ребята полюбят вожатого только тогда, когда он станет для них товарищем, а не начальством.
- Я понимаю... Но это общие слова... А вот практика... Это так трудно быть вожатым! Ведь у нас даже нет образчика, с кого брать пример!
- Соня, а есть ведь пример.
- Какой?
- Был в партии большевиков вожатый, которого все любили, как товарища, старшего товарища. Он никогда не был начальством... даже став у власти над целым государством!
Вольнова поняла и, крепко пожав мою руку, задумалась.
Так мы сидели какое-то время молча, держась за руки, при тусклом свете крошечной лампочки от аккумулятора, что тлела все слабей, как затухающий уголек.
И странно - впервые мы не спорили. Наши мысли словно общались без слов. Я думал, что она, в общем-то, неплохая дивчина, хочет добра, но во многом заблуждается. И нельзя мне ее сейчас оставить одну... Она думала о том, что, в обыщем-то, я неплохой хлопец и что без меня ей очень бы не хотелось остаться...
И эти невысказанные мысли каким-то образом рождали настроение дружбы. Нам не хотелось ни говорить, ни расставаться. Вот так мы и сидели в хорошем, добром раздумье.
И вдруг стены палатки заколебались. Снаружи кто-то оступился и чуть не упал. Мы вскочили, бросились к выходу и успели разглядеть двух удиравших девчонок.
Это ее наушницы подслушивали наш разговор!
От стыда Вольнова закрыла лицо ладонями и бросилась назад в палатку.
В это время раздалась визгливая трель горна, играющего тревогу.
КАК ПОЯВЛЯЕТСЯ ЧУВСТВО ДРУЖБЫ
Горн срывался, надрывался, кричал, звал с таким отчаянием, что ребята выскакивали из окон школы, выбивая противокомарные проволочные сетки вместе с рамами, полуголые, в одних трусах, кто надевая на ходу майки, кто повязывая галстуки. Одни пионеры строились на линейке, другие суматошно метались по лагерю.
Не выдержало сердце вожатого, и, бросившись к мачте, я крикнул:
- Ко мне!
Вскоре все пионеры, дрожа, подпрыгивая, колебля ряды, стояли строем на линейке.
- Что случилось, кто поднял тревогу?!
- Грабят сад! Кулачье... с мешками... с подводами!
Связали сторожей! - прокричали наперебой Шариков и Костя.
Оказывается, они накануне бегства из лагеря отправились в сад запастись яблоками на дорогу и обнаружили ночной грабеж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43