На Эдварда, который, воспылав подозрениями, бросился, размахивая долларовой бумажкой, под дождь навстречу погромыхивающему грузовичку, водитель не обратил никакого внимания. То же самое повторилось и на следующий день.
Знакомая пара полицейских наведывалась еще дважды, с одними и теми же вопросами о подозреваемом-обвиняемом, но всякий раз Уильям оказывался проворней и успевал укрыться в баке со скошенной травой, отсидеться там, пока лай гончих не стихал вдали, и спастись. Во время второго визита полицейские снова обыскали дом — очень неохотно и поверхностно, словно из-под палки. Заявившись в третий раз, они никуда дальше крыльца ходить не стали, ограничившись нудными угрозами в адрес Эдварда, по их мнению укрывающего беглого преступника. Эдвард сделал вид, что ничего не понимает.
Миссис Пембли, по счастью, всю первую неделю после возвращения Уильяма прогостила у своей сестры. Вернувшись, она, конечно же, сразу выследила Уильяма через окно, но к тому времени визиты официальных лиц прекратились, и пожилую даму теперь предстояло убедить в том, что Уильям отнюдь не беглый головорез, усиленно разыскиваемый полицией, а просто выпущенный наконец из лечебницы сосед. Эдвард поставил себе за правило неизменно быть со старушкой подобострастно вежливым, а именно: преподнес ей пакет авокадо и время от времени искренним и прочувствованным тоном заверял, что дела у его шурина наконец-то пошли на лад. С этих пор Уильям будет держать себя в руках — Эдвард мог это гарантировать. Дважды ему приходилось проводить с Уильямом серьезные разъяснительные беседы, всякий раз после таинственного и необъяснимого появления катышков собачьих фекалий под вязом. Это был вызов, вынести который было выше сил Уильяма.
Профессор Лазарел дни напролет бродил по утесам Пало-Верде, время от времени застывая на самом краю самого высокого обрыва и, подобно Моисею, ожидая, что океанские воды расступятся у его ног и явят прямой, как луч, проход к центру Земли или что Гил Пич собственной персоной поднимется к нему из пучины, вроде юного Нептуна, и подаст знак. Вплоть до второй недели после освобождения Уильяма Гастингса из «санатория» он не замечал и не слышал близ океана ничего, кроме надрывных криков чаек, грохота волн и воя ветра.
Затем Гил прислал открытку. Он бросил ее в ящик в Виндермеере неделю назад. Открытку получила Вильма Пич, которая отправилась с ней прямиком к Эдварду. Гил приехал к отцу, чтобы навестить его и «все хорошенько обдумать».
— «Все хорошенько обдумать?» — переспросил профессор Лазарел. — Неужели для того, чтобы подумать хорошенько, необходимо ехать в Англию? В марте хуже места не найти. Сплошные дожди и холодина. Что за удовольствие торчать там и думать?
— Мне кажется, он хотел повидаться с отцом, — предположил Эдвард.
Лазарел покачал головой с таким видом, словно верил в это с трудом.
— Может, и так. Надеюсь, Бэзил, узнав, что Фростикос тянет лапы к Гилу, не оставит это без последствий. Как думаешь, ему известно, что случилось с Реджинальдом?
Эдвард пожал плечами.
— Я уверен, — заявил Уильям, — что дело здесь не только во встрече отцов и детей.
— А в чем еще? — удивился Лазарел.
— Я хочу сказать, что решение навестить отца Гил принял не сам. Его туда отослали. Пиньон и Фростикос взяли от Гила все, что им было нужно, и теперь боятся, что он попадет нам в руки. Они гораздо больше боятся нас, чем мы думаем. Вот и сплавили Гила в Англию.
— Но он им нужен, — возразил Эдвард. — Чтобы привести землеройную машину в действие. Они не стали бы прятать его так далеко. Только не теперь.
Уильям покачал головой, подзуживаемый бесом спора.
— Откуда ты знаешь, что он им так уж нужен? Это только твои рассуждения. Крот готов — тому есть все признаки. Вполне вероятно, что магия, которую Гил туда заключил, и без него никуда не денется.
Лазарел все еще сомневался.
— Я так не думаю. Это устройство состоит из спринцовки для носа и мотка веревки. Оно не способно работать никак — ни плохо, ни хорошо. Для того чтобы крот сдвинулся с места, в нем должен сидеть Гил.
— Далась тебе эта спринцовка для носа, Расс! — воскликнул Уильям, нацеливая черенок трубки в профессора. — Ты выдумал себе удобную физическую Вселенную и заперся в ней, как в башне из слоновой кости. Может оказаться, что ты ни черта не смыслишь в этой спринцовке для носа, над которой все время насмехаешься — лично я готов верить в таинства, которые скрыты в мотках веревки. В конце концов — ты когда-нибудь всерьез изучал веревки, Расс?
— Нет, — вынужден был признаться Лазарел, — но…
— Никаких «но», — выкрикнул, словно подводя итог, Уильям. — Птица умеет летать, и все тут. А мы, если так и будем отсиживаться здесь в надежде на то, что двадцать первого все как-нибудь утрясется само собой, проиграем как пить дать. Кстати, кто сказал, что они начинают двадцать первого? Так было записано в дневнике Гила со слов Пиньона. Вы умиляете меня, честное слово. Все подстроено, и газетная статья тоже. Почему мы должны поверить в эту дату? Откуда мы знаем, что Пиньон и Фростикос не переиграют все и не дадут кроту старт на день раньше?
— Что конкретно ты предлагаешь? — спросил Эдвард. — Нам остается только ждать возвращения Гила.
— А почему бы нам самим не отправиться за ним, черт возьми? Это будет лучше, чем протирать штаны дома, как ты считаешь? Во сколько нам обойдется перелет — в несколько сотен долларов? К чему тебе будут эти деньги, когда мир развалится на куски, как гнилушка?
— Дело не в деньгах, — ответил Лазарел, всегда готовый истратить несколько долларов на дело науки. — Просто стоит трезво подойти к вопросу…
Перебив профессора, Уильям выхватил из кармана часы.
— Шестьдесят тысяч — вот сколько у тебя осталось для трезвых подходов. После этого ты будешь считать звезды бок о бок с пещерным человеком.
— Шестьдесят тысяч чего! — спросил Лазарел, медленно закипая.
— Минут, старина. Заметь, совсем недостаточно для трезвого подхода. Ненавижу трезвость и практичность. Если бы Пиньон смотрел на вещи трезво, не видать бы ему левиафана как своих ушей. Вспомни нас, вспомни себя. Где бы ты был сейчас, старая канализационная крыса Уильям Гастингс? А старина Лазарел, застрявший в окне и оставшийся в одном ботинке?
Лазарел что-то буркнул и нахохлился в кресле. Эдвард пожал плечами и поднял бровь. С кухни донесся голос Джима:
— На этот раз вам не удастся от меня избавиться.
— Вот это наш человек! — воскликнул Уильям. — К черту упырей! Никто не догадается искать нас в Виндермеере. Мы заскочим туда на минутку, захватим Гила, и ищи нас свищи. Бэзил на нашей стороне. Знаете, что я понял? Здесь они допустили свою самую большую ошибку, и я буду не я, если не обставлю их теперь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Знакомая пара полицейских наведывалась еще дважды, с одними и теми же вопросами о подозреваемом-обвиняемом, но всякий раз Уильям оказывался проворней и успевал укрыться в баке со скошенной травой, отсидеться там, пока лай гончих не стихал вдали, и спастись. Во время второго визита полицейские снова обыскали дом — очень неохотно и поверхностно, словно из-под палки. Заявившись в третий раз, они никуда дальше крыльца ходить не стали, ограничившись нудными угрозами в адрес Эдварда, по их мнению укрывающего беглого преступника. Эдвард сделал вид, что ничего не понимает.
Миссис Пембли, по счастью, всю первую неделю после возвращения Уильяма прогостила у своей сестры. Вернувшись, она, конечно же, сразу выследила Уильяма через окно, но к тому времени визиты официальных лиц прекратились, и пожилую даму теперь предстояло убедить в том, что Уильям отнюдь не беглый головорез, усиленно разыскиваемый полицией, а просто выпущенный наконец из лечебницы сосед. Эдвард поставил себе за правило неизменно быть со старушкой подобострастно вежливым, а именно: преподнес ей пакет авокадо и время от времени искренним и прочувствованным тоном заверял, что дела у его шурина наконец-то пошли на лад. С этих пор Уильям будет держать себя в руках — Эдвард мог это гарантировать. Дважды ему приходилось проводить с Уильямом серьезные разъяснительные беседы, всякий раз после таинственного и необъяснимого появления катышков собачьих фекалий под вязом. Это был вызов, вынести который было выше сил Уильяма.
Профессор Лазарел дни напролет бродил по утесам Пало-Верде, время от времени застывая на самом краю самого высокого обрыва и, подобно Моисею, ожидая, что океанские воды расступятся у его ног и явят прямой, как луч, проход к центру Земли или что Гил Пич собственной персоной поднимется к нему из пучины, вроде юного Нептуна, и подаст знак. Вплоть до второй недели после освобождения Уильяма Гастингса из «санатория» он не замечал и не слышал близ океана ничего, кроме надрывных криков чаек, грохота волн и воя ветра.
Затем Гил прислал открытку. Он бросил ее в ящик в Виндермеере неделю назад. Открытку получила Вильма Пич, которая отправилась с ней прямиком к Эдварду. Гил приехал к отцу, чтобы навестить его и «все хорошенько обдумать».
— «Все хорошенько обдумать?» — переспросил профессор Лазарел. — Неужели для того, чтобы подумать хорошенько, необходимо ехать в Англию? В марте хуже места не найти. Сплошные дожди и холодина. Что за удовольствие торчать там и думать?
— Мне кажется, он хотел повидаться с отцом, — предположил Эдвард.
Лазарел покачал головой с таким видом, словно верил в это с трудом.
— Может, и так. Надеюсь, Бэзил, узнав, что Фростикос тянет лапы к Гилу, не оставит это без последствий. Как думаешь, ему известно, что случилось с Реджинальдом?
Эдвард пожал плечами.
— Я уверен, — заявил Уильям, — что дело здесь не только во встрече отцов и детей.
— А в чем еще? — удивился Лазарел.
— Я хочу сказать, что решение навестить отца Гил принял не сам. Его туда отослали. Пиньон и Фростикос взяли от Гила все, что им было нужно, и теперь боятся, что он попадет нам в руки. Они гораздо больше боятся нас, чем мы думаем. Вот и сплавили Гила в Англию.
— Но он им нужен, — возразил Эдвард. — Чтобы привести землеройную машину в действие. Они не стали бы прятать его так далеко. Только не теперь.
Уильям покачал головой, подзуживаемый бесом спора.
— Откуда ты знаешь, что он им так уж нужен? Это только твои рассуждения. Крот готов — тому есть все признаки. Вполне вероятно, что магия, которую Гил туда заключил, и без него никуда не денется.
Лазарел все еще сомневался.
— Я так не думаю. Это устройство состоит из спринцовки для носа и мотка веревки. Оно не способно работать никак — ни плохо, ни хорошо. Для того чтобы крот сдвинулся с места, в нем должен сидеть Гил.
— Далась тебе эта спринцовка для носа, Расс! — воскликнул Уильям, нацеливая черенок трубки в профессора. — Ты выдумал себе удобную физическую Вселенную и заперся в ней, как в башне из слоновой кости. Может оказаться, что ты ни черта не смыслишь в этой спринцовке для носа, над которой все время насмехаешься — лично я готов верить в таинства, которые скрыты в мотках веревки. В конце концов — ты когда-нибудь всерьез изучал веревки, Расс?
— Нет, — вынужден был признаться Лазарел, — но…
— Никаких «но», — выкрикнул, словно подводя итог, Уильям. — Птица умеет летать, и все тут. А мы, если так и будем отсиживаться здесь в надежде на то, что двадцать первого все как-нибудь утрясется само собой, проиграем как пить дать. Кстати, кто сказал, что они начинают двадцать первого? Так было записано в дневнике Гила со слов Пиньона. Вы умиляете меня, честное слово. Все подстроено, и газетная статья тоже. Почему мы должны поверить в эту дату? Откуда мы знаем, что Пиньон и Фростикос не переиграют все и не дадут кроту старт на день раньше?
— Что конкретно ты предлагаешь? — спросил Эдвард. — Нам остается только ждать возвращения Гила.
— А почему бы нам самим не отправиться за ним, черт возьми? Это будет лучше, чем протирать штаны дома, как ты считаешь? Во сколько нам обойдется перелет — в несколько сотен долларов? К чему тебе будут эти деньги, когда мир развалится на куски, как гнилушка?
— Дело не в деньгах, — ответил Лазарел, всегда готовый истратить несколько долларов на дело науки. — Просто стоит трезво подойти к вопросу…
Перебив профессора, Уильям выхватил из кармана часы.
— Шестьдесят тысяч — вот сколько у тебя осталось для трезвых подходов. После этого ты будешь считать звезды бок о бок с пещерным человеком.
— Шестьдесят тысяч чего! — спросил Лазарел, медленно закипая.
— Минут, старина. Заметь, совсем недостаточно для трезвого подхода. Ненавижу трезвость и практичность. Если бы Пиньон смотрел на вещи трезво, не видать бы ему левиафана как своих ушей. Вспомни нас, вспомни себя. Где бы ты был сейчас, старая канализационная крыса Уильям Гастингс? А старина Лазарел, застрявший в окне и оставшийся в одном ботинке?
Лазарел что-то буркнул и нахохлился в кресле. Эдвард пожал плечами и поднял бровь. С кухни донесся голос Джима:
— На этот раз вам не удастся от меня избавиться.
— Вот это наш человек! — воскликнул Уильям. — К черту упырей! Никто не догадается искать нас в Виндермеере. Мы заскочим туда на минутку, захватим Гила, и ищи нас свищи. Бэзил на нашей стороне. Знаете, что я понял? Здесь они допустили свою самую большую ошибку, и я буду не я, если не обставлю их теперь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98