Человек, первым спустившийся за ним в тоннель, что-то предостерегающе выкрикнул, очевидно решив, что убегающие перешли в нападение. Второй преследователь взлетел вверх по скобам как ужаленный, после чего первый с нечленораздельными криками тоже бросился к лестнице. Уильям усмехнулся.
— Сейчас вы у меня узнаете, почем фунт лиха! — закричал он, вскидывая для пущего устрашения кулаки над головой. Воспрянув духом, он завыл как сто чертей, в конце перейдя на хохот. Эти сосунки решили с ним потягаться? Уильям сам себе удивлялся. Лет в тринадцать он был не в пример осторожнее. Но после вчерашней схватки, этого крещения огнем, все изменилось — он стал другим. Теперь он нашел свою естественную среду обитания, свою нишу. Да пусть хоть вся их проклятая улица лезет сюда вниз. Он встретится с ними лицом к лицу! В отверстии люка появилась голова и уставилась на него Уильям сделал несколько прыжков, чтобы продемонстрировать свой боевой дух, срочно пытаясь выдумать подходящую фразу для нового угрожающего клича. Ему удалось вспомнить только строчку из Ашблесса: «Легла мне на ресницу тяжелая как дом крупица снега». Испугать этим находящихся наверху он не мог, но вот озадачить — запросто. Крикни он такое, так и сам, наверное, призадумался бы.
Уильям оглянулся через плечо. Фигурки Эдварда и Лазарела были едва различимы в отдалении. Теперь они в безопасности. В люк снова просунулась голова, и Уильям рявкнул. После чего погасил свой фонарик и со всех ног припустился в темноту, понимая, что тот, кто следил за ним, ни за что не решится гоняться по непроглядным тоннелям за орущим безумцем, внезапно выскакивающим на свет божий из своей подуличной вечно ночной страны, безрассудным и смертельно опасным. И будет прав. Голова в дыре люка исчезла, и крышку надвинули на место почти до конца, оставив узкий, ярко светящийся полумесяц.
Почти сожалея, что до кулаков дело так и не дошло, Уильям мчался за едва заметными впереди фигурками своих спутников, удивляясь тому, что успел за последние тридцать часов вступить в трения с таким количеством людей, вероятно совершенно невинных. Бог знает, чем Лазарел сумел так разъярить их. Может быть, пересказал одну из шуток своего отца?
Когда они открыли наконец железную дверь, выбрались втроем, измученные и несолоно хлебавши, на берег реки Лос-Анджелес и двинулись через прибрежные кусты и камни к дыре в заборе поблизости от Лос-Фелис, уже вечерело. Оставшийся без ботинка профессор Лазарел шел как ист-индский танцовщик и всю дорогу до машины ругался, а упав на заднее сиденье, еще на полпути к дому задремал без сил.
Среди ночи Уильям проснулся от раздирающего горло сухого крика — его глаза уже были широко раскрыты. Машинально махнув рукой и скинув одеяло на пол, он уставился на свои ноги — несколько секунд он был убежден в том, что по его голени ползет огромный, величиной с тарелку, жук, тонкими усиками ощупывая нежную кожу между пальцами стоп. Ему не хватало воздуха. Сердце стучало как мотор. Жука не было. Естественно — здесь нет никаких жуков. Таких жуков вообще не бывает — по крайней мере в цивилизованных странах.
В голову полезли обрывки сна. Уильям находился в книжной лавочке (одно из нескольких обязательных слагаемых страны его сновидений), где управлялся все тот же нахмуренный хозяин-продавец, неприятный высохший человек с темными нечесаными волосами и подозрительными глазами — возможно, продавцу, казалось, что Уильям хочет украсть книгу или грубо раскрыть ее и повредить переплет, или же он просто не считал его подходящим для своего заведения клиентом. Возможно также, что, глядя на Уильяма, хозяин лавочки вяло, как это обычно бывает в снах, размышлял о том, за какие провинности на его голову свалилось такое наказание — воплощаться одну тяжкую ночь за другой и снова и снова следить за порядком в случайных пыльных и лишь частично оформленных безликих магазинчиках, где всякий раз с точностью часового механизма появлялся один и тот же посетитель в твидовом пиджаке, тоже продукт игры сонного воображения, который сразу же принимался перебирать книгу за книгой, отвергая их по очереди то из-за названия, то из-за цены, а в заключение неожиданно пытался примерить на себя один из томиков, словно пару брюк. Так бывало всегда, Уильям хорошо это помнил. Все его сны о книжных лавочках неизменно заканчивались одним. Он каждый раз пытался, призвав на помощь особые законы физики снов, натянуть на себя книгу, не снимая ботинок. И книжки приходились ему как раз впору, это он тоже хорошо помнил. Да и цена не казалась чрезмерной. Однако что-то не так бывало с книгами, какими-то странными казались ему его брюки. Что-то ужасное виделось ему в них. На одной из первых страниц он замечал набросанный быстрыми штрихами портрет человека, мужчины — масса коротких извивающихся линий, словно колышущиеся стебли изящной водоросли, складывались в неподвижное и холодное лицо, совершенно невозмутимое и смахивающее на морду рептилии. Кто это был?
Уильям присел на край кровати, приопустил веки. У него не хватило духу закрыть глаза полностью, он боялся чьего-то появления; создание тьмы, которое скользило, невидимое, под темным мрамором хаоса и мрака, дожидалось того часа, когда, наконец открывшись, древняя дверь даст ему возможность промчаться сквозь сумрачный проход и впиться в горло своей жертвы. Но он узнал это лицо. Кружась перед его глазами, обрывки и осколки тающего сна сложились в узнаваемую мозаику. Темные линии на мгновение перестали трепетать и извиваться и замерли, образовав сначала голенастый абрис жука, а потом лицо доктора Игнасио Нарбондо, повисшее на исподе век Уильяма, словно темный контур освещенного вспышкой молнии окна, подобно парящей поддельной голове Великого и Ужасного Волшебника Оз. Лицо начало бледнеть и меняться, темные линии превратились в серые цвета осеннего океана, а после — в белые, оттенка рыбьей кожи или грязного снега, останки, и на долю секунды, прежде чем мигнуть и раствориться в небытии, перед ним колыхнулся образ Иларио Фростикоса, как обычно спокойного, с едва заметным следом легкой издевательской усмешки в жестких уголках рта.
Уильям вздрогнул. Пригладил трясущимися руками волосы. В комнате было невыносимо холодно. Он поспешно завернулся в одеяло и закурил трубку. Собственные голые ноги представлялись ему вылепленными из белой, влажной глины, а икры — совсем бестелесными. Он не мог представить себе, каким образом такие ноги могли выдерживать вес его тела.
Чтобы проверить ноги, Уильям неуверенно встал. Пальцы были огромными, на короткое время они показались Уильяму состоящими из невероятно большого количества суставов. Он начал пересчитывать эти суставы, потом опомнился и потряс головой с короткими бесполезными кустиками волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Сейчас вы у меня узнаете, почем фунт лиха! — закричал он, вскидывая для пущего устрашения кулаки над головой. Воспрянув духом, он завыл как сто чертей, в конце перейдя на хохот. Эти сосунки решили с ним потягаться? Уильям сам себе удивлялся. Лет в тринадцать он был не в пример осторожнее. Но после вчерашней схватки, этого крещения огнем, все изменилось — он стал другим. Теперь он нашел свою естественную среду обитания, свою нишу. Да пусть хоть вся их проклятая улица лезет сюда вниз. Он встретится с ними лицом к лицу! В отверстии люка появилась голова и уставилась на него Уильям сделал несколько прыжков, чтобы продемонстрировать свой боевой дух, срочно пытаясь выдумать подходящую фразу для нового угрожающего клича. Ему удалось вспомнить только строчку из Ашблесса: «Легла мне на ресницу тяжелая как дом крупица снега». Испугать этим находящихся наверху он не мог, но вот озадачить — запросто. Крикни он такое, так и сам, наверное, призадумался бы.
Уильям оглянулся через плечо. Фигурки Эдварда и Лазарела были едва различимы в отдалении. Теперь они в безопасности. В люк снова просунулась голова, и Уильям рявкнул. После чего погасил свой фонарик и со всех ног припустился в темноту, понимая, что тот, кто следил за ним, ни за что не решится гоняться по непроглядным тоннелям за орущим безумцем, внезапно выскакивающим на свет божий из своей подуличной вечно ночной страны, безрассудным и смертельно опасным. И будет прав. Голова в дыре люка исчезла, и крышку надвинули на место почти до конца, оставив узкий, ярко светящийся полумесяц.
Почти сожалея, что до кулаков дело так и не дошло, Уильям мчался за едва заметными впереди фигурками своих спутников, удивляясь тому, что успел за последние тридцать часов вступить в трения с таким количеством людей, вероятно совершенно невинных. Бог знает, чем Лазарел сумел так разъярить их. Может быть, пересказал одну из шуток своего отца?
Когда они открыли наконец железную дверь, выбрались втроем, измученные и несолоно хлебавши, на берег реки Лос-Анджелес и двинулись через прибрежные кусты и камни к дыре в заборе поблизости от Лос-Фелис, уже вечерело. Оставшийся без ботинка профессор Лазарел шел как ист-индский танцовщик и всю дорогу до машины ругался, а упав на заднее сиденье, еще на полпути к дому задремал без сил.
Среди ночи Уильям проснулся от раздирающего горло сухого крика — его глаза уже были широко раскрыты. Машинально махнув рукой и скинув одеяло на пол, он уставился на свои ноги — несколько секунд он был убежден в том, что по его голени ползет огромный, величиной с тарелку, жук, тонкими усиками ощупывая нежную кожу между пальцами стоп. Ему не хватало воздуха. Сердце стучало как мотор. Жука не было. Естественно — здесь нет никаких жуков. Таких жуков вообще не бывает — по крайней мере в цивилизованных странах.
В голову полезли обрывки сна. Уильям находился в книжной лавочке (одно из нескольких обязательных слагаемых страны его сновидений), где управлялся все тот же нахмуренный хозяин-продавец, неприятный высохший человек с темными нечесаными волосами и подозрительными глазами — возможно, продавцу, казалось, что Уильям хочет украсть книгу или грубо раскрыть ее и повредить переплет, или же он просто не считал его подходящим для своего заведения клиентом. Возможно также, что, глядя на Уильяма, хозяин лавочки вяло, как это обычно бывает в снах, размышлял о том, за какие провинности на его голову свалилось такое наказание — воплощаться одну тяжкую ночь за другой и снова и снова следить за порядком в случайных пыльных и лишь частично оформленных безликих магазинчиках, где всякий раз с точностью часового механизма появлялся один и тот же посетитель в твидовом пиджаке, тоже продукт игры сонного воображения, который сразу же принимался перебирать книгу за книгой, отвергая их по очереди то из-за названия, то из-за цены, а в заключение неожиданно пытался примерить на себя один из томиков, словно пару брюк. Так бывало всегда, Уильям хорошо это помнил. Все его сны о книжных лавочках неизменно заканчивались одним. Он каждый раз пытался, призвав на помощь особые законы физики снов, натянуть на себя книгу, не снимая ботинок. И книжки приходились ему как раз впору, это он тоже хорошо помнил. Да и цена не казалась чрезмерной. Однако что-то не так бывало с книгами, какими-то странными казались ему его брюки. Что-то ужасное виделось ему в них. На одной из первых страниц он замечал набросанный быстрыми штрихами портрет человека, мужчины — масса коротких извивающихся линий, словно колышущиеся стебли изящной водоросли, складывались в неподвижное и холодное лицо, совершенно невозмутимое и смахивающее на морду рептилии. Кто это был?
Уильям присел на край кровати, приопустил веки. У него не хватило духу закрыть глаза полностью, он боялся чьего-то появления; создание тьмы, которое скользило, невидимое, под темным мрамором хаоса и мрака, дожидалось того часа, когда, наконец открывшись, древняя дверь даст ему возможность промчаться сквозь сумрачный проход и впиться в горло своей жертвы. Но он узнал это лицо. Кружась перед его глазами, обрывки и осколки тающего сна сложились в узнаваемую мозаику. Темные линии на мгновение перестали трепетать и извиваться и замерли, образовав сначала голенастый абрис жука, а потом лицо доктора Игнасио Нарбондо, повисшее на исподе век Уильяма, словно темный контур освещенного вспышкой молнии окна, подобно парящей поддельной голове Великого и Ужасного Волшебника Оз. Лицо начало бледнеть и меняться, темные линии превратились в серые цвета осеннего океана, а после — в белые, оттенка рыбьей кожи или грязного снега, останки, и на долю секунды, прежде чем мигнуть и раствориться в небытии, перед ним колыхнулся образ Иларио Фростикоса, как обычно спокойного, с едва заметным следом легкой издевательской усмешки в жестких уголках рта.
Уильям вздрогнул. Пригладил трясущимися руками волосы. В комнате было невыносимо холодно. Он поспешно завернулся в одеяло и закурил трубку. Собственные голые ноги представлялись ему вылепленными из белой, влажной глины, а икры — совсем бестелесными. Он не мог представить себе, каким образом такие ноги могли выдерживать вес его тела.
Чтобы проверить ноги, Уильям неуверенно встал. Пальцы были огромными, на короткое время они показались Уильяму состоящими из невероятно большого количества суставов. Он начал пересчитывать эти суставы, потом опомнился и потряс головой с короткими бесполезными кустиками волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98