Упоминание о мертвой рыбе очень его обеспокоило. Однако следовало проявить осторожность — если они с Лазарелом и дальше будут крутиться здесь, их запросто могут взять на заметку. Пен-Сне умер не своей смертью, Эдвард почти не сомневался в этом — по крайней мере это не был обычный инфаркт. В словах хозяина была доля истины. Вот только дьявол, привидевшийся Пен-Сне, был не посланцем ада, а существом из плоти и крови.
Тем временем толстяк-хозяин, не зная, о чем еще говорить, вытащил из кармана своих рабочих штанов-хаки несколько скомканных банкнот и принялся их разглаживать. О достоинстве и количестве бумажек Эдвард догадался без труда — двадцатки, три штуки. Весьма довольный собой, толстяк пересчитал деньги. Эдвард взглянул на Лазарела, который покачал головой.
— Считай это пожертвованием церкви, — сказал он.
— Мы из Комиссии по жилищному надзору, — объявил Эдвард толстяку. — Этот дом объявлен на карантине — у вас люди умирают от неизвестных болезней. И посмотрите на это!
Эдвард указал пальцем в сторону до срока пожелтевшего можжевельника в каменном вазоне: под ним валялась окоченевшая тушка мертвой крысы, издохшей, наверное, с неделю назад — еще один символ вечного покоя. Эдвард подошел к клумбе, палочкой достал крысу из-под куста и выбросил ее на мостовую. Крыса раздулась и была почти в фут толщиной — ни дать ни взять кожаный мешочек. Эдвард горько покачал головой.
— Мы заглянем к вам в среду, — сказал он. — Дадим вам последний шанс.
С этими словами он кивнул Лазарелу, и они скрылись за углом, оставив беззвучно открывающего и закрывающего рот хозяина дома одного. Когда они отъехали от дома Пен-Сне, Эдвард внезапно подумал, что за ними могут следить — запросто. Тот, кто прикончил капитана, наверняка слонялся неподалеку. Они сделали круг по Лонг-Бич и не обнаружили за собой ничего подозрительного, а через час уже были дома, с ума сходя от обилия возможностей того, что могло быть простым совпадением, а что действительно тревожным предвестником надвигающейся неведомой беды.
— Здесь все было важно, — сказал им потом, по прошествии бесконечной недели, Уильям.
Глава 13
Гил Пич по-прежнему где-то скрывался. Он прислал матери открытку, полную расплывчатых намеков, уверял ее, что жив и здоров, давал понять, что собирается путешествовать, может быть, заедет в Виндермеер повидаться с отцом. На открытке стоял почтовый штемпель Лос-Анджелеса, что, естественно, ничего не проясняло.
Попытки вызволить Уильяма из лечебницы провалились. Уильям Гастингс был объявлен опасным маньяком. По нему состоялся консилиум, и диагноз был однозначен. В настоящее время он проходил курс усиленной терапии. Доктор Иларио Фростикос настаивал на продолжении процедур. На стороне эскулапа стоял окружной суд. Эдвард хотел знать, что сказали бы судьи, узнай они о герметичном сундуке Фростикоса с чудовищем внутри. Но их ответ он знал заранее: его слова восприняли бы как нелепость. Не было никаких веских доказательств причастности Фростикоса к незаконным действиям. Однако необходимо было что-то предпринять — бездействие могло оказаться смерти подобно.
Эдвард получил письмо от Фэрфакса из Калифорнийского технологического: доктор благодарил его за интересные данные. Ваш шурин, писал Фэрфакс, «обладает потрясающим умом, но удивительно несведущ». Для проникновения в математическое и физическое таинство рисунков и диаграмм Уильяма и их обсуждения потребуется, конечно, не один год, однако идея использования головоногих для обнаружения гравитационных аномалий — блестящая идея. Короче — либо рассуждения Уильяма неверны, либо вся современная физика допустила чудовищную ошибку.
От чудовищных ошибок не застрахован никто, особенно в последнее время, сказал себе, прочитав письмо, Эдвард. Он давно уже сформулировал для себя эту максиму — представляя, как потрясенно должна взирать вечность на беспредельную глупость человечества, гордо расхаживающего с картонными коробками на голове и в ботинках из панциря броненосца, человечества, которое вопит, словно стадо обезьян, потакает своим капризам и прихотям, пустым и бессмысленным, точно ореховая скорлупа, а после — хлоп! — по непонятным причинам падает замертво на полуслове и полувздохе с треской в руке только для того, чтобы хозяин дома его нашел — и презрительно покачал головой.
Лучше всего, подумал Эдвард, и сам качая головой, не высовываться.
За окном царила ночная темень. Было около трех часов утра. Уильям Гастингс тихо лежал в кровати, прислушиваясь к стуку собственного сердца и взрывам клекочущего смеха безумца где-то в корпусе «X» за оградой из цепей. В окно ворвались острые лучи света, скользнули по шести футам потолка и погасли — машина въехала на подъем и свернула направо, на территорию лечебницы. Из выложенного плиткой коридора донеслись мерные тихие шаги резиновых подошв ночного дежурного.
Дверь палаты приоткрылась. Уильям, полностью одетый, лежал под одеялом, притворяясь спящим. Дверь осторожно закрыли — звуки шагов начали удаляться, замерли на мгновение, потом стихли в холле.
Уильям, уже в своем потрепанном твидовом пальто, выскользнул из-под одеяла и на цыпочках подбежал к двери, которую только что закрыл дежурный. В правой руке он нес ботинки, а левой шарил в кармане, в двадцатый раз удостоверяясь, что не забыл взять с собой листок, вырванный из судового журнала капитана Г. Фрэнка Пен-Сне, который он нашел раскрытым в кабинете Фростикоса. Теперь он разберется со всеми недругами. Уж он-то раскроет их грязные планы. Потянувшись к дверной ручке, Уильям с ходу врезался пальцами ноги в ножку кровати своего соседа, старого Вернера, сон которого был неспокоен. На кровати застонали и всхрапнули.
— Что такое? — спросил испуганный голос. — Уже шесть?
Уильям пригнулся и замер, прислушиваясь. Вытекающая из разбитого пальца кровь пропитывала носок.
— Кошки, плошки, чижи и ножи, — четко проговорил старик, сражаясь с очередным кошмаром. — Со слов ребенка шесть сотен взяли!
Уильям задумался, не вернуться ли в кровать. Старый Вернер снова всхрапнул и дюжину раз быстро-быстро-быстро щелкнул зубами, наподобие заводных челюстей-игрушек, продающихся в любом магазинчике розыгрышей. Уильям выглянул за дверь и осмотрел коридор, потом выскользнул наружу, зацепившись за дверь одной из двух оставшихся на рубашке крышечек-медалей; та отскочила и со стуком упала на плитки пола. Уильям беззвучно выругался, поминая себя, старого Вернера и свой разбитый палец, а также неожиданно возникшую малую нужду. Подобрав с пола крышечку и ее пробковую прокладку, он спрятал все это в карман, где уже лежали две красные капсулы нембутала, утаенные им от санитара под языком несколько часов назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Тем временем толстяк-хозяин, не зная, о чем еще говорить, вытащил из кармана своих рабочих штанов-хаки несколько скомканных банкнот и принялся их разглаживать. О достоинстве и количестве бумажек Эдвард догадался без труда — двадцатки, три штуки. Весьма довольный собой, толстяк пересчитал деньги. Эдвард взглянул на Лазарела, который покачал головой.
— Считай это пожертвованием церкви, — сказал он.
— Мы из Комиссии по жилищному надзору, — объявил Эдвард толстяку. — Этот дом объявлен на карантине — у вас люди умирают от неизвестных болезней. И посмотрите на это!
Эдвард указал пальцем в сторону до срока пожелтевшего можжевельника в каменном вазоне: под ним валялась окоченевшая тушка мертвой крысы, издохшей, наверное, с неделю назад — еще один символ вечного покоя. Эдвард подошел к клумбе, палочкой достал крысу из-под куста и выбросил ее на мостовую. Крыса раздулась и была почти в фут толщиной — ни дать ни взять кожаный мешочек. Эдвард горько покачал головой.
— Мы заглянем к вам в среду, — сказал он. — Дадим вам последний шанс.
С этими словами он кивнул Лазарелу, и они скрылись за углом, оставив беззвучно открывающего и закрывающего рот хозяина дома одного. Когда они отъехали от дома Пен-Сне, Эдвард внезапно подумал, что за ними могут следить — запросто. Тот, кто прикончил капитана, наверняка слонялся неподалеку. Они сделали круг по Лонг-Бич и не обнаружили за собой ничего подозрительного, а через час уже были дома, с ума сходя от обилия возможностей того, что могло быть простым совпадением, а что действительно тревожным предвестником надвигающейся неведомой беды.
— Здесь все было важно, — сказал им потом, по прошествии бесконечной недели, Уильям.
Глава 13
Гил Пич по-прежнему где-то скрывался. Он прислал матери открытку, полную расплывчатых намеков, уверял ее, что жив и здоров, давал понять, что собирается путешествовать, может быть, заедет в Виндермеер повидаться с отцом. На открытке стоял почтовый штемпель Лос-Анджелеса, что, естественно, ничего не проясняло.
Попытки вызволить Уильяма из лечебницы провалились. Уильям Гастингс был объявлен опасным маньяком. По нему состоялся консилиум, и диагноз был однозначен. В настоящее время он проходил курс усиленной терапии. Доктор Иларио Фростикос настаивал на продолжении процедур. На стороне эскулапа стоял окружной суд. Эдвард хотел знать, что сказали бы судьи, узнай они о герметичном сундуке Фростикоса с чудовищем внутри. Но их ответ он знал заранее: его слова восприняли бы как нелепость. Не было никаких веских доказательств причастности Фростикоса к незаконным действиям. Однако необходимо было что-то предпринять — бездействие могло оказаться смерти подобно.
Эдвард получил письмо от Фэрфакса из Калифорнийского технологического: доктор благодарил его за интересные данные. Ваш шурин, писал Фэрфакс, «обладает потрясающим умом, но удивительно несведущ». Для проникновения в математическое и физическое таинство рисунков и диаграмм Уильяма и их обсуждения потребуется, конечно, не один год, однако идея использования головоногих для обнаружения гравитационных аномалий — блестящая идея. Короче — либо рассуждения Уильяма неверны, либо вся современная физика допустила чудовищную ошибку.
От чудовищных ошибок не застрахован никто, особенно в последнее время, сказал себе, прочитав письмо, Эдвард. Он давно уже сформулировал для себя эту максиму — представляя, как потрясенно должна взирать вечность на беспредельную глупость человечества, гордо расхаживающего с картонными коробками на голове и в ботинках из панциря броненосца, человечества, которое вопит, словно стадо обезьян, потакает своим капризам и прихотям, пустым и бессмысленным, точно ореховая скорлупа, а после — хлоп! — по непонятным причинам падает замертво на полуслове и полувздохе с треской в руке только для того, чтобы хозяин дома его нашел — и презрительно покачал головой.
Лучше всего, подумал Эдвард, и сам качая головой, не высовываться.
За окном царила ночная темень. Было около трех часов утра. Уильям Гастингс тихо лежал в кровати, прислушиваясь к стуку собственного сердца и взрывам клекочущего смеха безумца где-то в корпусе «X» за оградой из цепей. В окно ворвались острые лучи света, скользнули по шести футам потолка и погасли — машина въехала на подъем и свернула направо, на территорию лечебницы. Из выложенного плиткой коридора донеслись мерные тихие шаги резиновых подошв ночного дежурного.
Дверь палаты приоткрылась. Уильям, полностью одетый, лежал под одеялом, притворяясь спящим. Дверь осторожно закрыли — звуки шагов начали удаляться, замерли на мгновение, потом стихли в холле.
Уильям, уже в своем потрепанном твидовом пальто, выскользнул из-под одеяла и на цыпочках подбежал к двери, которую только что закрыл дежурный. В правой руке он нес ботинки, а левой шарил в кармане, в двадцатый раз удостоверяясь, что не забыл взять с собой листок, вырванный из судового журнала капитана Г. Фрэнка Пен-Сне, который он нашел раскрытым в кабинете Фростикоса. Теперь он разберется со всеми недругами. Уж он-то раскроет их грязные планы. Потянувшись к дверной ручке, Уильям с ходу врезался пальцами ноги в ножку кровати своего соседа, старого Вернера, сон которого был неспокоен. На кровати застонали и всхрапнули.
— Что такое? — спросил испуганный голос. — Уже шесть?
Уильям пригнулся и замер, прислушиваясь. Вытекающая из разбитого пальца кровь пропитывала носок.
— Кошки, плошки, чижи и ножи, — четко проговорил старик, сражаясь с очередным кошмаром. — Со слов ребенка шесть сотен взяли!
Уильям задумался, не вернуться ли в кровать. Старый Вернер снова всхрапнул и дюжину раз быстро-быстро-быстро щелкнул зубами, наподобие заводных челюстей-игрушек, продающихся в любом магазинчике розыгрышей. Уильям выглянул за дверь и осмотрел коридор, потом выскользнул наружу, зацепившись за дверь одной из двух оставшихся на рубашке крышечек-медалей; та отскочила и со стуком упала на плитки пола. Уильям беззвучно выругался, поминая себя, старого Вернера и свой разбитый палец, а также неожиданно возникшую малую нужду. Подобрав с пола крышечку и ее пробковую прокладку, он спрятал все это в карман, где уже лежали две красные капсулы нембутала, утаенные им от санитара под языком несколько часов назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98