Вену и так трудно найти на последних остатках тела, а тут ещё эта лагерная графика маскирует. Но надо – чтобы зауважали эти подонки, познакомили с подонками следующими.
Руки она и смотреть не стала, попробовала ударами пальцев взбить вены на синем бедре – но тоже сплошь рубцы.
Тогда она вспомнила наставления старой медсестры, ещё фронтовой, учившей на курсах молодых девчонок: «Последняя вена всегда на главном члене!» – и решительно сдернув вонючие трусы, протянула не глядя руку:
– Ну? Давай баян!
Заряженный шприц уже ждал.
Даже на жалком сморщенном воспоминании о былом мужчине синел наколотый узор, тьфу ты, Господи!
– У-уй! – взвизгнул было ломщик. И затих.
Содержимое шприца убывало, и на последней трети лежащий забормотал – всё быстрее, громче, блаженнее:
– Приход!.. Пошёл приход!
– Спе-ец! – оценил знакомец с привокзальной площади.
* * *
Может ли Господствующее Божество всмотреться в мир как в зеркало? Отражено ли Оно в мириадах мелких планетян?
Нет-нет! Своим отражением Оно может признать разве что прекрасную природу. А там, где разумники всех миров множат глупости и злодейства по своему скудному разумению, – Оно отходит. И умывает руки, как принято выражаться для наглядности. Отмывает всего Себя от скверны человеческой.
И одуряться до скотства Оно их не учило, и не могли они взять с Него пример, потому что Оно не знает одури – сами нашли эту грязь, сами полезли – тоже такая игра на взаимное умопомрачение.
Признаться Себе Оно вынуждено в одном: Оно не понимает совершенно искренне, как можно добровольно отказываться от разума – ведь это то же самое, как добровольно отказаться, например, от зрения, заявить, что слепота – куда приятнее.
Живут существа в созданной Им Вселенной – и Оно не понимает их порочных страстей. Странно.
* * *
Кавказского вида наркоманы оказались русскими – представились казаками. Хотя ещё в поезде Клава слышала, что казаки такую отраву не одобряют: им бы в достатке чихирь да табак.
Клава хотела было порасспросить про переходы на чеченскую сторону, но очень вовремя заговорил сам спасенный ею ломщик Гриня – так он представлялся.
– Ахмед будет с товаром. Ты не трепанись, что медбрат – утащат как овцу. Им ваш брат нужен. А прознает, что веняк щупаешь – без разговора.
Вот это был путь: пусть чеченцы утащат её сами! Тогда никаких подозрений: зачем пришел, чего ищешь?
Ахмед явился под вечер. Совсем не чеченец по виду. Лицо круглое, нос ничуть не орлиный. Маленький и лысый. На Клаву, называемую Кириллом, уставился подозрительно.
– Нищак, – успокоил Гриня. – Наш кореш.
– Ширяешься? – прямо спросил Ахмед.
Очень логичный вопрос: кореш такого Грини обязан сидеть на игле. И вообще, наркоманы люди надёжные, в КГБ не служат. В ФСБ – тоже. А у Клавы-Кирилла на лице написано незнание порока.
– Ширяю на заказ, – навела его Клава на нужные мысли. – Если трудный случай.
– Медбрат? – догадался Ахмед. – Хороший человек. Нужный.
И замолчал.
Гриня в отчаянии сигналил глазами – ярче чем светофором: «Зачем объявился?!» Но Клава смотрела безмятежно, будто не понимала.
Ахмед с Гриней выходили, шептались о делах, потом Ахмед вернулся, спросил как о легком одолжении:
– Тут один человек недалеко – тоже веняки совсем потерялись. Помочь надо.
Ахмед не очень верил, что приезжий медбрат легко согласится. Тогда придётся доложить Мусе, чтобы выкрасть силой.
– Если только, – Клава сделала понятный всем народам жест. – Билет купить не на что.
– Купышь билет, всё купышь.
Около мазанки стояли белые «жигули».
– Садись, быстрее будем, – предложил-приказал Ахмед.
Клава с готовностью села.
И поехали в ночи. Ахмед молчал. И она молчала. Потом подумала, что надо изобразить беспокойство.
– А чего так долго? Говорил – рядом!
– Я – говорил? Никогда не говорил! Близко – далеко, разницы нет. Человек – везде человек. Помогать надо.
– Ты куда меня везешь? Так не договаривались!
– Хорошо договаривались. Не надо много шума, дорогой.
И словно нарочно «жигули» притормозили около темных зарослей, от которых отделилась фигура и нырнула на заднее сиденье – рядом с Клавой. От нового попутчика пахло чем-то резким и кислым – чужим.
Это был тот самый Муса, люди которого похитили Виталика. Но Клава, естественно, не могла догадаться, что следует к цели почти прямым путём. А Муса, хоть и командир, любил проехаться сам, ощутить настоящую борьбу и настоящий риск.
Он был уверен, что Аллах его сохранит. А не захочет Аллах сохранять – какой-нибудь сумасшедший застрелит и на пороге собственного дома.
Рядом с командиром и старшим другом Ахмед заметно прихрабрился:
– Хорошо договорились, а шума не надо, скажи ему, Муса.
– Он понятливый, не будет дергать, – покровительственно отозвался Муса.
Пожалуй, резкий чужой запах, принесенный в машину Мусой, впервые испугал Клаву – что-то очень страшное надвинулось. Здесь не игры, не светлый спортзал, где она раскидывала мальчишек отработанными приемами. И покровительственный тон нового попутчика показался опаснее всякой угрозы.
– Ваши русские легко в плен себя дают, – с жуткой приветливостью объяснил Муса. – Идут как бараны. Покажешь конец ствола – он сразу твой. Я бы до смерти дрался, если меня в плен хватать! Мы смерти не боимся, Аллах наградит в раю, потому мы – мужчины. Не будешь дергать, да?
Клава молчала.
– Ну, скажи: не будешь дергать?
– Ваша сила, – пробормотала Клава совсем искренне.
– Наша правда, – поправил Муса. – Аллах велик.
Привезли её не в Грозный, в какое-то селение. Очень разрушенное. Потом оказалось: Мохкеты. Или наоборот – Мокхеты – кто чечен разберет…
Для испытания Муса сразу привел её в дом, где лежала иссохшая старуха. Оказалось, старуха безногая.
– Ваш самолет ракета кидал, – страшно улыбнувшись объяснил Муса.
Клаве приказали вкатить старухе маковый отвар.
– Не в кайф, а для боли, – счел нужным объяснить Муса.
Клава легко попала в вену – и тем самым выдержала экзамен. И почувствовала себя нужным специалистом, который может ставить условия:
– Комната мне нужна отдельная и чистая. Чтобы легче стерильность соблюсти.
– И капитал приобрести! – резко захохотал Муса, обнаружив неожиданное знание русских пословиц.
Борода закрывала ему половину лица и трудно было определить возраст. Он был весь – словно обезжиренный: под не по южному бледной кожей впалых щек, казалось, можно разглядеть мускулы, редко напрягавшиеся в улыбке. Глаза блистали из глубоко проваленных глазниц – как из пещер.
– Хорошо помогать, хорошо лечить – хорошо жить будешь, да, – определил Муса положение Клавы.
Он мог бы сразу сделать нового русского доктора пленником и водить к пациентам под конвоем, но чем-то молодой паренек ему понравился, хотя обычно он встреченных русских не любил – просто за то, что русские.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Руки она и смотреть не стала, попробовала ударами пальцев взбить вены на синем бедре – но тоже сплошь рубцы.
Тогда она вспомнила наставления старой медсестры, ещё фронтовой, учившей на курсах молодых девчонок: «Последняя вена всегда на главном члене!» – и решительно сдернув вонючие трусы, протянула не глядя руку:
– Ну? Давай баян!
Заряженный шприц уже ждал.
Даже на жалком сморщенном воспоминании о былом мужчине синел наколотый узор, тьфу ты, Господи!
– У-уй! – взвизгнул было ломщик. И затих.
Содержимое шприца убывало, и на последней трети лежащий забормотал – всё быстрее, громче, блаженнее:
– Приход!.. Пошёл приход!
– Спе-ец! – оценил знакомец с привокзальной площади.
* * *
Может ли Господствующее Божество всмотреться в мир как в зеркало? Отражено ли Оно в мириадах мелких планетян?
Нет-нет! Своим отражением Оно может признать разве что прекрасную природу. А там, где разумники всех миров множат глупости и злодейства по своему скудному разумению, – Оно отходит. И умывает руки, как принято выражаться для наглядности. Отмывает всего Себя от скверны человеческой.
И одуряться до скотства Оно их не учило, и не могли они взять с Него пример, потому что Оно не знает одури – сами нашли эту грязь, сами полезли – тоже такая игра на взаимное умопомрачение.
Признаться Себе Оно вынуждено в одном: Оно не понимает совершенно искренне, как можно добровольно отказываться от разума – ведь это то же самое, как добровольно отказаться, например, от зрения, заявить, что слепота – куда приятнее.
Живут существа в созданной Им Вселенной – и Оно не понимает их порочных страстей. Странно.
* * *
Кавказского вида наркоманы оказались русскими – представились казаками. Хотя ещё в поезде Клава слышала, что казаки такую отраву не одобряют: им бы в достатке чихирь да табак.
Клава хотела было порасспросить про переходы на чеченскую сторону, но очень вовремя заговорил сам спасенный ею ломщик Гриня – так он представлялся.
– Ахмед будет с товаром. Ты не трепанись, что медбрат – утащат как овцу. Им ваш брат нужен. А прознает, что веняк щупаешь – без разговора.
Вот это был путь: пусть чеченцы утащат её сами! Тогда никаких подозрений: зачем пришел, чего ищешь?
Ахмед явился под вечер. Совсем не чеченец по виду. Лицо круглое, нос ничуть не орлиный. Маленький и лысый. На Клаву, называемую Кириллом, уставился подозрительно.
– Нищак, – успокоил Гриня. – Наш кореш.
– Ширяешься? – прямо спросил Ахмед.
Очень логичный вопрос: кореш такого Грини обязан сидеть на игле. И вообще, наркоманы люди надёжные, в КГБ не служат. В ФСБ – тоже. А у Клавы-Кирилла на лице написано незнание порока.
– Ширяю на заказ, – навела его Клава на нужные мысли. – Если трудный случай.
– Медбрат? – догадался Ахмед. – Хороший человек. Нужный.
И замолчал.
Гриня в отчаянии сигналил глазами – ярче чем светофором: «Зачем объявился?!» Но Клава смотрела безмятежно, будто не понимала.
Ахмед с Гриней выходили, шептались о делах, потом Ахмед вернулся, спросил как о легком одолжении:
– Тут один человек недалеко – тоже веняки совсем потерялись. Помочь надо.
Ахмед не очень верил, что приезжий медбрат легко согласится. Тогда придётся доложить Мусе, чтобы выкрасть силой.
– Если только, – Клава сделала понятный всем народам жест. – Билет купить не на что.
– Купышь билет, всё купышь.
Около мазанки стояли белые «жигули».
– Садись, быстрее будем, – предложил-приказал Ахмед.
Клава с готовностью села.
И поехали в ночи. Ахмед молчал. И она молчала. Потом подумала, что надо изобразить беспокойство.
– А чего так долго? Говорил – рядом!
– Я – говорил? Никогда не говорил! Близко – далеко, разницы нет. Человек – везде человек. Помогать надо.
– Ты куда меня везешь? Так не договаривались!
– Хорошо договаривались. Не надо много шума, дорогой.
И словно нарочно «жигули» притормозили около темных зарослей, от которых отделилась фигура и нырнула на заднее сиденье – рядом с Клавой. От нового попутчика пахло чем-то резким и кислым – чужим.
Это был тот самый Муса, люди которого похитили Виталика. Но Клава, естественно, не могла догадаться, что следует к цели почти прямым путём. А Муса, хоть и командир, любил проехаться сам, ощутить настоящую борьбу и настоящий риск.
Он был уверен, что Аллах его сохранит. А не захочет Аллах сохранять – какой-нибудь сумасшедший застрелит и на пороге собственного дома.
Рядом с командиром и старшим другом Ахмед заметно прихрабрился:
– Хорошо договорились, а шума не надо, скажи ему, Муса.
– Он понятливый, не будет дергать, – покровительственно отозвался Муса.
Пожалуй, резкий чужой запах, принесенный в машину Мусой, впервые испугал Клаву – что-то очень страшное надвинулось. Здесь не игры, не светлый спортзал, где она раскидывала мальчишек отработанными приемами. И покровительственный тон нового попутчика показался опаснее всякой угрозы.
– Ваши русские легко в плен себя дают, – с жуткой приветливостью объяснил Муса. – Идут как бараны. Покажешь конец ствола – он сразу твой. Я бы до смерти дрался, если меня в плен хватать! Мы смерти не боимся, Аллах наградит в раю, потому мы – мужчины. Не будешь дергать, да?
Клава молчала.
– Ну, скажи: не будешь дергать?
– Ваша сила, – пробормотала Клава совсем искренне.
– Наша правда, – поправил Муса. – Аллах велик.
Привезли её не в Грозный, в какое-то селение. Очень разрушенное. Потом оказалось: Мохкеты. Или наоборот – Мокхеты – кто чечен разберет…
Для испытания Муса сразу привел её в дом, где лежала иссохшая старуха. Оказалось, старуха безногая.
– Ваш самолет ракета кидал, – страшно улыбнувшись объяснил Муса.
Клаве приказали вкатить старухе маковый отвар.
– Не в кайф, а для боли, – счел нужным объяснить Муса.
Клава легко попала в вену – и тем самым выдержала экзамен. И почувствовала себя нужным специалистом, который может ставить условия:
– Комната мне нужна отдельная и чистая. Чтобы легче стерильность соблюсти.
– И капитал приобрести! – резко захохотал Муса, обнаружив неожиданное знание русских пословиц.
Борода закрывала ему половину лица и трудно было определить возраст. Он был весь – словно обезжиренный: под не по южному бледной кожей впалых щек, казалось, можно разглядеть мускулы, редко напрягавшиеся в улыбке. Глаза блистали из глубоко проваленных глазниц – как из пещер.
– Хорошо помогать, хорошо лечить – хорошо жить будешь, да, – определил Муса положение Клавы.
Он мог бы сразу сделать нового русского доктора пленником и водить к пациентам под конвоем, но чем-то молодой паренек ему понравился, хотя обычно он встреченных русских не любил – просто за то, что русские.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91