наверное, это ее дядя или знакомец ее отца, и она вынуждена делать вид, что видит меня впервые. Но уже тогда я понимал, что ошибаюсь. А два дня спустя, когда я зашел в «Заколотую свинью», рассчитывая увидеть Сванью, посетители таверны стали надо мной смеяться. Они спрашивали, как себя чувствует мелкая рыбешка, когда клюет настоящая, большая рыба. Я не понял, что они имеют в виду, но очень скоро они мне все разъяснили. В подробностях. Том, я никогда не чувствовал себя так унизительно. Я сбежал из таверны, и мне стыдно туда возвращаться, хотя я бы с удовольствием рассказал тому матросу, какой неверной оказалась его девушка. А еще мне хочется вызвать его на бой, доказать, что я лучше, и вернуть Сванью. Я чувствую себя дураком и трусом.
— Вот тут ты ошибаешься, — возразил я, понимая, что Нед мне не поверит. — Самое разумное, что ты можешь сделать, — отойти в сторону. Если ты начнешь соперничать с матросом и получишь Сванью обратно, что ты станешь делать дальше? Эта женщина ничуть не лучше течной суки, которая выбирает самого сильного самца. Если ты встретишься с ней, чтобы сказать, как сильно ее презираешь, она лишь еще больше тебя унизит. Пусть уж лучше удивляется тому, как легко ты от нее отступился.
— Слабое утешение, Том. Скажи, в мире есть настоящие женщины? — Нед задал свой вопрос с такой тоской, что мое сердце дрогнуло, — слишком рано ему пришлось расстаться с иллюзиями.
— Да, есть, — заверил я его. — Ты еще слишком молод и обязательно встретишь достойную девушку.
— Вовсе нет, — заявил он, вставая. На его губах появилась усталая улыбка. — У меня нет времени на поиски, Том. Хотелось бы еще побыть с тобой, но мне пора в мастерскую. Старый Гиндаст очень строг, но справедлив. Как только он узнал, что ты ранен, он разрешил мне навещать тебя по утрам, но вечером я должен все наверстать.
— Он поступает мудро. Работа — лучшее средство от тревог. И от разбитого сердца. Займись делом, Нед, и перестань корить себя за глупость. Каждый мужчина совершает ошибки, когда начинает общаться с женщинами.
Он стоял и смотрел на меня, качая головой.
— Всякий раз, когда мне кажется, что я повзрослел, выясняется, что я веду себя как ребенок. Я пришел, полный тревоги о твоем здоровье, но как только увидел тебя на ногах, тут же принялся жаловаться на свои беды. Я даже не спросил, что с тобой приключилось.
Я с трудом улыбнулся.
— Ну, пусть так все и останется. Мне не хочется вспоминать о том, что произошло.
— Хорошо. Завтра я приду снова.
— Нет, не нужно. Если ты станешь приходить каждый день, то будешь слишком уставать. Ты же видишь, я иду на поправку. Довольно скоро я сам смогу тебя навестить. Тогда я попрошу Гиндаста дать тебе выходной, и мы спокойно посидим и поговорим.
— Я буду очень ждать, — ответил Нед, и его искренность тронула мое сердце.
Он так крепко обнял меня на прощание, что я испугался за свои истончившиеся кости — выдержат ли? Нед ушел, но я еще долго смотрел ему вслед.
Впервые за последние месяцы мальчик вернулся ко мне, подумал я, доставая чистую одежду и с трудом натягивая ее на себя. Однако меня не оставляло чувство вины. Он уже совсем не мальчик. Нельзя рассчитывать, что он будет оставаться «моим Недом» — ведь и для Чейда я давно перестал быть «его мальчиком». Облегчение, которое я почувствовал, когда неверность Сваньи и разбитое сердце привели Неда обратно ко мне, убедив его в моей мудрости, было с моей стороны настоящим предательством. Когда я в следующий раз его увижу, нужно обязательно сказать, что я не знал, какая Сванья ветреная. Меня тревожило лишь то, что она отвлекает его от учебы у Гиндаста. Эта мысль не доставила мне особого удовольствия.
Одевшись, я перешел в покои лорда Голдена. Я уже относительно уверенно держался на ногах, но старался двигаться медленно и осторожно. Мальчишка-слуга еще не принес завтрак. Шут сидел перед камином и смотрел в огонь. Я кивнул ему и положил завернутые в ткань перья на стол.
— Мне кажется, это предназначалось тебе, — сказал я без всякого выражения.
Пока я разворачивал ткань, он встал и подошел, чтобы взглянуть на то, что я делаю. Лорд Голден молча смотрел, как я выкладываю перья в ряд.
— Они удивительные. Как они к тебе попали, Том Баджерлок? — наконец спросил он, и я понял, что только мое молчание заставило его заговорить.
Я с болью отметил, что он говорит голосом лорда Голдена, с джамелийским акцентом.
— Когда мы с Дьютифулом прошли через Скилл-колонну, мы попали на пляж. Я нашел перья в полосе прибоя. Они лежали среди плавника и водорослей. Я шел вдоль кромки воды и подбирал их одно за другим.
— В самом деле? Никогда не слышал ничего подобного.
В его словах содержался завуалированный вопрос. Сознательно ли я скрывал эту находку или посчитал ее незначительной? Я постарался ответить.
— Я до сих пор с удивлением вспоминаю время, проведенное на том берегу. У меня тогда было ощущение, будто мы остались одни на всем свете. А когда я вернулся, события стали разворачиваться стремительно: схватка за освобождение Дьютифула, смерть Ночного Волка, путешествие назад, когда мы не могли поговорить наедине. А потом мы оказались в Баккипе, и начались приготовления к помолвке и все такое.
Мои оправдания мне самому показались неубедительными. Почему я не рассказал ему о перьях раньше?
— Я спрятал перья в кабинете Чейда. А потом всякий раз момент оказывался неподходящим.
Шут молча смотрел на перья. Я не выдержал и тоже перевел на них взгляд. Они лежали в ряд на куске грубой ткани, но тусклый серый цвет делал их какими-то незначительными. Тем не менее что-то в них было не так — странный артефакт, такой идеальной формы, не мог быть сделан руками человека. Я понял, что мне совсем не хочется к ним прикасаться.
— Понимаю, — наконец отозвался лорд Голден. — Что ж, спасибо, что показал их мне. — Он передернул плечами и вернулся к камину.
Я не понял, что произошло.
— Шут, я полагаю, они из петушиной короны.
— Ты, несомненно, прав, — равнодушно ответил он. Лорд Голден уселся в кресло и вытянул ноги к огню.
Потом скрестил руки на груди и опустил подбородок на грудь. И стал смотреть в огонь.
Меня едва не ослепила вспышка гнева, очищающего, словно пламя. Мне на миг захотелось схватить его и встряхнуть, потребовать, чтобы он вновь стал Шутом. Потом ярость исчезла, и я остался стоять, дрожа от слабости. Мне вдруг показалось, что я убил Шута, уничтожил его, когда потребовал ответить на вопросы, которые всегда стояли между нами. Мне следовало учитывать, что я никогда его не понимал, у нас никогда не получалось объяснений. Все держалось на доверии. Но я его разрушил. Так ребенок ломает игрушку, пытаясь понять, как она устроена, и остается лишь с грудой обломков. Возможно, он уже никогда не сможет стать Шутом, как мне не суждено стать конюхом, работающим, у Баррича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202
— Вот тут ты ошибаешься, — возразил я, понимая, что Нед мне не поверит. — Самое разумное, что ты можешь сделать, — отойти в сторону. Если ты начнешь соперничать с матросом и получишь Сванью обратно, что ты станешь делать дальше? Эта женщина ничуть не лучше течной суки, которая выбирает самого сильного самца. Если ты встретишься с ней, чтобы сказать, как сильно ее презираешь, она лишь еще больше тебя унизит. Пусть уж лучше удивляется тому, как легко ты от нее отступился.
— Слабое утешение, Том. Скажи, в мире есть настоящие женщины? — Нед задал свой вопрос с такой тоской, что мое сердце дрогнуло, — слишком рано ему пришлось расстаться с иллюзиями.
— Да, есть, — заверил я его. — Ты еще слишком молод и обязательно встретишь достойную девушку.
— Вовсе нет, — заявил он, вставая. На его губах появилась усталая улыбка. — У меня нет времени на поиски, Том. Хотелось бы еще побыть с тобой, но мне пора в мастерскую. Старый Гиндаст очень строг, но справедлив. Как только он узнал, что ты ранен, он разрешил мне навещать тебя по утрам, но вечером я должен все наверстать.
— Он поступает мудро. Работа — лучшее средство от тревог. И от разбитого сердца. Займись делом, Нед, и перестань корить себя за глупость. Каждый мужчина совершает ошибки, когда начинает общаться с женщинами.
Он стоял и смотрел на меня, качая головой.
— Всякий раз, когда мне кажется, что я повзрослел, выясняется, что я веду себя как ребенок. Я пришел, полный тревоги о твоем здоровье, но как только увидел тебя на ногах, тут же принялся жаловаться на свои беды. Я даже не спросил, что с тобой приключилось.
Я с трудом улыбнулся.
— Ну, пусть так все и останется. Мне не хочется вспоминать о том, что произошло.
— Хорошо. Завтра я приду снова.
— Нет, не нужно. Если ты станешь приходить каждый день, то будешь слишком уставать. Ты же видишь, я иду на поправку. Довольно скоро я сам смогу тебя навестить. Тогда я попрошу Гиндаста дать тебе выходной, и мы спокойно посидим и поговорим.
— Я буду очень ждать, — ответил Нед, и его искренность тронула мое сердце.
Он так крепко обнял меня на прощание, что я испугался за свои истончившиеся кости — выдержат ли? Нед ушел, но я еще долго смотрел ему вслед.
Впервые за последние месяцы мальчик вернулся ко мне, подумал я, доставая чистую одежду и с трудом натягивая ее на себя. Однако меня не оставляло чувство вины. Он уже совсем не мальчик. Нельзя рассчитывать, что он будет оставаться «моим Недом» — ведь и для Чейда я давно перестал быть «его мальчиком». Облегчение, которое я почувствовал, когда неверность Сваньи и разбитое сердце привели Неда обратно ко мне, убедив его в моей мудрости, было с моей стороны настоящим предательством. Когда я в следующий раз его увижу, нужно обязательно сказать, что я не знал, какая Сванья ветреная. Меня тревожило лишь то, что она отвлекает его от учебы у Гиндаста. Эта мысль не доставила мне особого удовольствия.
Одевшись, я перешел в покои лорда Голдена. Я уже относительно уверенно держался на ногах, но старался двигаться медленно и осторожно. Мальчишка-слуга еще не принес завтрак. Шут сидел перед камином и смотрел в огонь. Я кивнул ему и положил завернутые в ткань перья на стол.
— Мне кажется, это предназначалось тебе, — сказал я без всякого выражения.
Пока я разворачивал ткань, он встал и подошел, чтобы взглянуть на то, что я делаю. Лорд Голден молча смотрел, как я выкладываю перья в ряд.
— Они удивительные. Как они к тебе попали, Том Баджерлок? — наконец спросил он, и я понял, что только мое молчание заставило его заговорить.
Я с болью отметил, что он говорит голосом лорда Голдена, с джамелийским акцентом.
— Когда мы с Дьютифулом прошли через Скилл-колонну, мы попали на пляж. Я нашел перья в полосе прибоя. Они лежали среди плавника и водорослей. Я шел вдоль кромки воды и подбирал их одно за другим.
— В самом деле? Никогда не слышал ничего подобного.
В его словах содержался завуалированный вопрос. Сознательно ли я скрывал эту находку или посчитал ее незначительной? Я постарался ответить.
— Я до сих пор с удивлением вспоминаю время, проведенное на том берегу. У меня тогда было ощущение, будто мы остались одни на всем свете. А когда я вернулся, события стали разворачиваться стремительно: схватка за освобождение Дьютифула, смерть Ночного Волка, путешествие назад, когда мы не могли поговорить наедине. А потом мы оказались в Баккипе, и начались приготовления к помолвке и все такое.
Мои оправдания мне самому показались неубедительными. Почему я не рассказал ему о перьях раньше?
— Я спрятал перья в кабинете Чейда. А потом всякий раз момент оказывался неподходящим.
Шут молча смотрел на перья. Я не выдержал и тоже перевел на них взгляд. Они лежали в ряд на куске грубой ткани, но тусклый серый цвет делал их какими-то незначительными. Тем не менее что-то в них было не так — странный артефакт, такой идеальной формы, не мог быть сделан руками человека. Я понял, что мне совсем не хочется к ним прикасаться.
— Понимаю, — наконец отозвался лорд Голден. — Что ж, спасибо, что показал их мне. — Он передернул плечами и вернулся к камину.
Я не понял, что произошло.
— Шут, я полагаю, они из петушиной короны.
— Ты, несомненно, прав, — равнодушно ответил он. Лорд Голден уселся в кресло и вытянул ноги к огню.
Потом скрестил руки на груди и опустил подбородок на грудь. И стал смотреть в огонь.
Меня едва не ослепила вспышка гнева, очищающего, словно пламя. Мне на миг захотелось схватить его и встряхнуть, потребовать, чтобы он вновь стал Шутом. Потом ярость исчезла, и я остался стоять, дрожа от слабости. Мне вдруг показалось, что я убил Шута, уничтожил его, когда потребовал ответить на вопросы, которые всегда стояли между нами. Мне следовало учитывать, что я никогда его не понимал, у нас никогда не получалось объяснений. Все держалось на доверии. Но я его разрушил. Так ребенок ломает игрушку, пытаясь понять, как она устроена, и остается лишь с грудой обломков. Возможно, он уже никогда не сможет стать Шутом, как мне не суждено стать конюхом, работающим, у Баррича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202