Наше истинное желание в лучшем случае поддается лишь описанию, а это дословно означает: писать вокруг да около. Окружать. Давать показания, которые никогда не выражают нашего истинного переживания, остающегося неизреченным; они могут лишь обозначить его границы, максимально близкие и точные, и истинное, неизреченное выступает в лучшем случае в виде напряжения между этими высказываниями.
Предполагается, что мы стремимся высказать все, что может быть изречено; язык подобен резцу, который отсекает все, что не есть тайна, и сказать - значит отсечь лишнее. Нас это не должно пугать, ибо все, однажды ставшее словом, оказывается как бы отсеченным. Говорят то, что не есть жизнь. Говорят это ради жизни. Язык работает, как скульптор резцом, отсекает пустоту, обнажая тайну, обнажая жизнь. Всегда существует опасность, что тайну разрушат, и другая опасность - что преждевременно остановятся, что останется глыба, что тайну не представят, не охватят, не освободят от всего ненужного, лишнего, короче - что не снимут последний покров.
Этот покров, за которым таится все в конечном счете выразимое, должен составлять единое целое со слоем тайны, это бесплотный покров, существующий только в области духа, но не в природе, хотя и там тоже нет линии, отделяющей гору от неба, - может быть, это и есть то, что называют формой?
Своего рода звучащая граница.
Cafe de la Terrasse
Лишь во времена, когда работа снова покинула нас, отчетливее обнаруживается, почему мы, если только удается, вообще работаем; это единственное, что избавляет нас от ужаса, когда мы внезапно, беззащитные, просыпаемся, что помогает нам продвигаться в окружающем нас лабиринте; это нить Ариадны *.
Без работы:
Это периоды, когда с трудом бродишь по пригородам, удрученный видом их буйно разрастающихся бесформенных окаменелостей. Раздражает манера человека, до которого нам совершенно нет дела, есть или смеяться; раздражает человек, стоящий в дверях трамвая и мешающий входу и выходу, - из-за всего этого может опостылеть все человечество, и какая-нибудь новая оплошность, собственная, способна лишить нас уверенности, что успех вообще когда-либо еще возможен. Перестаешь отличать великое от малого, и то и другое просто неосуществимо. Безмерность страха. Раздавленный стоишь перед каждой вестью о бедствиях, беспорядках, лжи, несправедливости.
С другой стороны:
Если удается хотя бы только одна-единственная фраза, не имеющая, казалось бы, ничего общего со всем тем, что творится вокруг, - как мало тогда нас задевает то безбрежное, аморфное, что существует и в нас самих, и на белом свете! Человеческое бытие внезапно становится вполне терпимым, мы приемлем мир, даже действительный, со всеми его безрассудствами: мы выносим его в безрассудной уверенности, что хаос можно упорядочить, можно оправить, как фразу, и совершенная форма. в чем бы она ни была достигнута, наполняет нас беспримерной силой утешения.
Вежливость
Если мы иной раз теряем терпение, просто выкладываем в открытую свое мнение и при этом замечаем, что собеседник вздрагивает, мы с охотой ссылаемся на то, что мы, мол, честны. Или, как любят говорить, когда не могут сдержаться: "Откровенно говоря!" И потом, когда дело сделано, мы довольны: мы были честны, вот ведь что главное; а собеседник пусть сам решает, как поступить с оплеухами, которыми наградила его наша добродетель.
Что этим достигнуто?
Если я говорю своему соседу, что считаю его идиотом, то для этого, возможно, и требуется мужество, по крайней мере при известных обстоятельствах, но никак не любовь, так же как не любовь движет мною, когда я лгу ему, выражая свое восхищение. Наше поведение в обоих случаях имеет нечто общее: оно не продиктовано желанием помочь. Оно ничего не меняет. Напротив, мы лишь хотим избавиться от своей задачи...
...Чего, собственно, хотят достигнуть правдивостью, которая всего лишь маска? Хочет ли человек сам себе нравиться, надевая личину правды, или хочет оказать помощь? В последнем случае нужно, чтобы другие могли принять эти честные выпады, извлечь из них пользу и обратить себе на благо, а это значит:
Надо быть вежливым.
Правдивый человек, не могущий или не желающий быть вежливым, не должен удивляться, если общество не принимает его. Не должен он и кичиться этим, что обычно происходит, когда особенно остро воспринимают свою отчужденность. Он окружен ореолом, который ему вовсе не пристал. Он играет в правдивость всегда за счет других.
Вежливость, которую часто считают пустой ужимкой, оказывается даром мудрых. Без вежливости, которая вовсе не противоречит правдивости, а придает ей мягкую форму, мы не можем быть правдивыми и в то же время жить в человеческом обществе, а оно в свою очередь может существовать лишь на основе правдивости - стало быть, вежливости.
Вежливость принимается, разумеется, не как сумма вызубренных правил, а как внутренняя позиция, готовность в любой момент проявить себя.
Ее нельзя приобрести раз и навсегда.
Важно, мне кажется, чтобы мы могли себе представить, как слово или действие, вытекающее из наших собственных обстоятельств, скажется на другом. Так, нельзя позволить себе шуток о трупах в присутствии того, кто недавно потерял мать, хотя шутки эти, может быть, и соответствовали бы нашему настроению, - и это означает, что мы подумали о другом. Приносят цветы: как внешнее и зримое доказательство, что подумали о другом, - и другие действия ясно показывают, о чем речь. Стараются помочь другому, когда он надевает пальто. Конечно, чаще всего это просто условности, и тем не менее они напоминают нам, в чем состоит вежливость, истинная, когда она проявляется не как жест, а как действие, как живое содействие.
Например:
Не удовлетворяются тем, что просто сообщают другому свое мнение; одновременно проявляют заботу о форме, для того чтобы мнение это не сшибло с ног другого, а помогло ему; ему подают правду, но так, чтобы он мог облачиться в нее.
Почему так много познанного в мире остается бесплодным? Может быть, потому, что оно довольствуется самим собой и редко оказывается в силах считаться с другим.
Сила: любовь.
Мудрый, действительно вежливый человек всегда исполнен любви. Он любит человека, которого хочет познать, для того чтобы спасти его, a не свое познание как таковое. Это чувствуется уже в тоне. Он обращается не к звездам, а к людям. Вспомним китайских художников.
Помогает не умный, а мудрый.
"Ведь по-немецки вежлив лишь обман" 1.
Ужасно, если пользоваться этим как отличием; признание человека, который не знает меры: он не подлинен, когда придерживается меры, и невыносим для других, когда подлинен.
Мефистофель, кстати, дает ответ уже в тот момент, когда подает свою известную реплику:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Предполагается, что мы стремимся высказать все, что может быть изречено; язык подобен резцу, который отсекает все, что не есть тайна, и сказать - значит отсечь лишнее. Нас это не должно пугать, ибо все, однажды ставшее словом, оказывается как бы отсеченным. Говорят то, что не есть жизнь. Говорят это ради жизни. Язык работает, как скульптор резцом, отсекает пустоту, обнажая тайну, обнажая жизнь. Всегда существует опасность, что тайну разрушат, и другая опасность - что преждевременно остановятся, что останется глыба, что тайну не представят, не охватят, не освободят от всего ненужного, лишнего, короче - что не снимут последний покров.
Этот покров, за которым таится все в конечном счете выразимое, должен составлять единое целое со слоем тайны, это бесплотный покров, существующий только в области духа, но не в природе, хотя и там тоже нет линии, отделяющей гору от неба, - может быть, это и есть то, что называют формой?
Своего рода звучащая граница.
Cafe de la Terrasse
Лишь во времена, когда работа снова покинула нас, отчетливее обнаруживается, почему мы, если только удается, вообще работаем; это единственное, что избавляет нас от ужаса, когда мы внезапно, беззащитные, просыпаемся, что помогает нам продвигаться в окружающем нас лабиринте; это нить Ариадны *.
Без работы:
Это периоды, когда с трудом бродишь по пригородам, удрученный видом их буйно разрастающихся бесформенных окаменелостей. Раздражает манера человека, до которого нам совершенно нет дела, есть или смеяться; раздражает человек, стоящий в дверях трамвая и мешающий входу и выходу, - из-за всего этого может опостылеть все человечество, и какая-нибудь новая оплошность, собственная, способна лишить нас уверенности, что успех вообще когда-либо еще возможен. Перестаешь отличать великое от малого, и то и другое просто неосуществимо. Безмерность страха. Раздавленный стоишь перед каждой вестью о бедствиях, беспорядках, лжи, несправедливости.
С другой стороны:
Если удается хотя бы только одна-единственная фраза, не имеющая, казалось бы, ничего общего со всем тем, что творится вокруг, - как мало тогда нас задевает то безбрежное, аморфное, что существует и в нас самих, и на белом свете! Человеческое бытие внезапно становится вполне терпимым, мы приемлем мир, даже действительный, со всеми его безрассудствами: мы выносим его в безрассудной уверенности, что хаос можно упорядочить, можно оправить, как фразу, и совершенная форма. в чем бы она ни была достигнута, наполняет нас беспримерной силой утешения.
Вежливость
Если мы иной раз теряем терпение, просто выкладываем в открытую свое мнение и при этом замечаем, что собеседник вздрагивает, мы с охотой ссылаемся на то, что мы, мол, честны. Или, как любят говорить, когда не могут сдержаться: "Откровенно говоря!" И потом, когда дело сделано, мы довольны: мы были честны, вот ведь что главное; а собеседник пусть сам решает, как поступить с оплеухами, которыми наградила его наша добродетель.
Что этим достигнуто?
Если я говорю своему соседу, что считаю его идиотом, то для этого, возможно, и требуется мужество, по крайней мере при известных обстоятельствах, но никак не любовь, так же как не любовь движет мною, когда я лгу ему, выражая свое восхищение. Наше поведение в обоих случаях имеет нечто общее: оно не продиктовано желанием помочь. Оно ничего не меняет. Напротив, мы лишь хотим избавиться от своей задачи...
...Чего, собственно, хотят достигнуть правдивостью, которая всего лишь маска? Хочет ли человек сам себе нравиться, надевая личину правды, или хочет оказать помощь? В последнем случае нужно, чтобы другие могли принять эти честные выпады, извлечь из них пользу и обратить себе на благо, а это значит:
Надо быть вежливым.
Правдивый человек, не могущий или не желающий быть вежливым, не должен удивляться, если общество не принимает его. Не должен он и кичиться этим, что обычно происходит, когда особенно остро воспринимают свою отчужденность. Он окружен ореолом, который ему вовсе не пристал. Он играет в правдивость всегда за счет других.
Вежливость, которую часто считают пустой ужимкой, оказывается даром мудрых. Без вежливости, которая вовсе не противоречит правдивости, а придает ей мягкую форму, мы не можем быть правдивыми и в то же время жить в человеческом обществе, а оно в свою очередь может существовать лишь на основе правдивости - стало быть, вежливости.
Вежливость принимается, разумеется, не как сумма вызубренных правил, а как внутренняя позиция, готовность в любой момент проявить себя.
Ее нельзя приобрести раз и навсегда.
Важно, мне кажется, чтобы мы могли себе представить, как слово или действие, вытекающее из наших собственных обстоятельств, скажется на другом. Так, нельзя позволить себе шуток о трупах в присутствии того, кто недавно потерял мать, хотя шутки эти, может быть, и соответствовали бы нашему настроению, - и это означает, что мы подумали о другом. Приносят цветы: как внешнее и зримое доказательство, что подумали о другом, - и другие действия ясно показывают, о чем речь. Стараются помочь другому, когда он надевает пальто. Конечно, чаще всего это просто условности, и тем не менее они напоминают нам, в чем состоит вежливость, истинная, когда она проявляется не как жест, а как действие, как живое содействие.
Например:
Не удовлетворяются тем, что просто сообщают другому свое мнение; одновременно проявляют заботу о форме, для того чтобы мнение это не сшибло с ног другого, а помогло ему; ему подают правду, но так, чтобы он мог облачиться в нее.
Почему так много познанного в мире остается бесплодным? Может быть, потому, что оно довольствуется самим собой и редко оказывается в силах считаться с другим.
Сила: любовь.
Мудрый, действительно вежливый человек всегда исполнен любви. Он любит человека, которого хочет познать, для того чтобы спасти его, a не свое познание как таковое. Это чувствуется уже в тоне. Он обращается не к звездам, а к людям. Вспомним китайских художников.
Помогает не умный, а мудрый.
"Ведь по-немецки вежлив лишь обман" 1.
Ужасно, если пользоваться этим как отличием; признание человека, который не знает меры: он не подлинен, когда придерживается меры, и невыносим для других, когда подлинен.
Мефистофель, кстати, дает ответ уже в тот момент, когда подает свою известную реплику:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112