Попрыгали на железнодорожных путях и въехали наконец-то в лесок. Потом
поля, деревня, опять поля, и вновь деревня...
Человек в форме у шлагбаума вежливо поинтересовался:
- Кто из вас товарищ Смирнов?
- Я, - отозвался Смирнов и протянул паспорт.
- Проезжайте.
Вот здесь уже было по-настоящему лесное существование. Холмистая, как
по волнам, дорога шла сквозь райские кущи, не измученные присутствием
человека. Проехали по плотине, сдерживающей чистейшую воду, вновь
ввинтились в ровно посаженный лес, и опять плотина.
Люди на плотинах, получив соответствующую информацию, понимающе брали
под козырек.
- А зачем мы все-таки к нему едем? - запоздало спохватился Казарян. -
Злорадствовать?
- По его приказу убивали. По его приказу пытались убить меня. Я хочу
знать: ради чего? - ответил Смирнов.
- Сорок лет я знаю его. Я сидел с ним за одной партой в школе, я
сдавал за него экзамен на приемных в институте, я помогал ему, и он,
кстати, помогал мне. Я думал, что это - честная товарищеская
взаимовыручка, а оказалось, что я втянут в скверную игру "ты - мне, я -
тебе". Я всю жизнь не мог ему ни в чем отказать, как ни старался, ощущая
скрытую неправедность наших отношений. Сегодня я откажу ему в праве жить,
- сказал Алик.
- И вознесся меч карающий, - резюмировал Казарян.

В начале крутого спуска к неохватной воде хранилища стояла вилла,
окруженная низким кирпичным бордюром и высокой, хорошо постриженной живой
изгородью - туя, что ли?
- Все, как у больших: плоская крыша в двух уровнях, солярий, вольные
террасы... Калитка была открыта, и дверь на террасе, ведущая в дом, -
распахнута на обе створки.
Господи Иисусе, чудно под Москвой,
В Рузе и Тарусе, в дреме луговой,
- ни с того ни с сего прошептал напамять Алик.
А все же он прав, наверное. Сбегало к редким кущам у воды покатое
поле (вилла была здесь единственной), по утреннему безветрию ртутно
блестела неподвижная, почти твердая на вид, обширная вода, вертляво висела
птичка в вышине, через одинаковые промежутки издавая мирные визги, а в
промежутках тихонько звенел насекомый люд, наполняя этим звоном все
вокруг. Чудно под Москвой.
Постояли недолго и пошли вдоль розовых кустов к террасе, к дверям, к
входу и выходу.

В громадном холле-гостиной с камином и обшитыми темным деревом
стенами, в мягком и глубоком кресле сидел Владлен Греков. Был он бос,
небрит и пьян, но, как всегда, элегантен: свежайшая рубашка от Тиффани
расстегнута с той мерой небрежности, которая определяет привычность ее
ношения, а белейшие брюки, частично, вместе с босыми ногами, покоившиеся
на столе, были неотрывной частью тела их владельца.
Нет, он не был пьян, он просто очень много выпил.
- О, явились! - почти радостно приветствовал их хозяин виллы, не
меняя позы. - Значит, опередил ты меня, Саня; а я здесь сидел, на чудо
надеялся. Выпить хотите?
И неудобно потянулся за бутылкой коньяка.
- Не суетись, - сказал Алик. - Пить с тобой мы не будем.
- Зато я буду, - ответил Греков.
- Ради чего ты, скот, меня убивал? - подал наконец голос Смирнов.
- Ради того, чтобы жить самому, чего ж тут непонятного? - Греков
отхлебнул из стакана порядочно и только тут заметил несообразное. - Да вы
что стоите? Садитесь, в ногах правды нет.
Делать нечего, сели. Смирнов - в кресло, а Казарян с Аликом - на
пуфики.
- Красуешься, подонок, - сказал Казарян. - Перед собой красуешься!
- А что мне остается делать? - Греков отхлебнул еще раз и поставил
стакан на стол. - На колени перед вами валиться, прощения просить? Не
буду. Даже, если бы вы захотели, вы ничем не можете мне помочь. А за так я
на колени ни перед кем не встану.
- А не за так встал бы? - спросил Алик.
- Обязательно и с удовольствием. Ба! - Греков энергично растер
опухшие веки. - Как все хорошо было совсем недавно!
- Даже тогда, когда ты приказал свалить трупы в яму и залить их
бетоном? - тотчас спросил Смирнов. Этому вопросу Греков обрадовался, как
дитя:
- Тогда было совсем хорошо! Концы в воду, и я чист перед народом и
партией! Но одна ошибка, слабинка одна, и все к чертовой бабушке.
- Слабинка-то твоя в чем? - тактично допрашивал Смирнов.
- Глебушку Ферапонтова пожалел, - признался Греков.
- Глеба пожалел? Ты не Глеба пожалел, кого ты вообще-то жалеть
можешь! - ты канал основных своих поступлений пожалел, - презрительно
сказал Смирнов. - Как говаривали мои клиенты, жадность фрайера сгубила.
Греков допил то, что было в стакане, и снова наполнил его, опять
полюбовался цветом, полюбовался, полюбовался, поставил на стол и
признался:
- И, конечно же, фатальная невезуха. Я ведь это местечко, Алька, на
твоем новоселье с балкона присмотрел, так, на всякий случай. А когда
понадобилось, вспомнил. Кто знал, что Смирнов к тебе в гости приедет!
- Послушай, Влад, - начал Алик, - если бы тебе все сошло, ты бы мог
вот так спокойно, комфортно существовать, радуясь жизни, наслаждаясь
жизнью?
- И еще как! - с тоской по недостижимому признался Греков.
- Какая же ты гнусь! - сказал Алик и встал с пуфика.
- Ну да, гнусь! - Греков тоже поднялся. - Жила-была гнусь. Она
родилась в стерильной колбочке, развилась там до полной гнусности,
вылетела в прекрасную чистую жизнь и стала творить свои гнусные дела. Так,
что ли? Нет, дорогие мои сограждане. Чего я хотел в этой жизни? Местечко,
чтобы жить безбедно и для собственного удовольствия слегка командовать. Но
такое местечко всегда находится далеко и высоко, и, чтобы до него
добраться, приходилось кое-что предпринимать. Начальство любит, чтобы его
хорошо встречали, начальство любит, чтобы его хорошо принимали, начальство
любит, чтобы его хорошо провожали. Я встречал, принимал, провожал их даже
не как начальников, а как глав государств, и это им чрезвычайно нравилось.
Наивные, как бы не от мира сего, они просто не знали, что на все это
расходуются большие деньги. Да, ко всему прочему, они и подарки любили,
очень любили, я им и подарки делал, дорогие. Они принимали, и поэтому я
все ближе и ближе подходил к заветному местечку. Остается неясным одно:
откуда я брал большие деньги? Догадайтесь!
- Ерничаешь. Шуткуешь. Надеешься еще, значит, - оценил грековский
монолог Смирнов.
Стояли все четверо. Греков постоял, постоял, сел на место, взял
стакан со стола, предварительно еще раз полюбовавшись цветом, выпил и,
движением кадыка прогнав напиток вниз насильно - больше просто так в него
не входило, ответил не на заданный вопрос, а на другой, который мучил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47