— Ибо эта «честь», которой ты дорожишь, это «лицо», о котором ты говоришь, есть всего лишь твое мнение о себе. Обычно мы полагаем, что дело в том, как думают о нас другие, но это не так. Просто большинство из нас столь мало себя уважают, что мы считаем мнение о нас других более важным, чем свое собственное.
И почему нам нужно спасать свой лик — свое «лицо», каковое понятие означает всего лишь то, что видят в нас другие. Нам это известно только из того, что они о нас думают — так что наше «лицо», если толком разобраться, есть ничто иное, как мнение с нас других. Мы считаем, что должны требовать от других уважения, или не сможем сами себя уважать
Он, улыбаясь, покачал головой.
— Но это представление, как ты понимаешь, ложно.
— Если какой-то человек действительно придерживается о себе высокого мнения, то его не станет волновать, чего о нем думают другие, если он знает, что он хорош.
Сидевший в телеге Фларан нетерпеливо заерзал. Он следил за разговором издали, и ему похоже, не понравилось принятое им направление.
Саймон кивнул, пылая взором.
— Верно, верно! И все же способны на такое немногие. Немногие столь уверены в себе, что их собственное мнение значит для них больше, чем уважение всех остальных собратьев.
— Что означает, — подчеркнул Род — на самом деле они не столь уж сильно верят в себя — иначе им не требовалось бы устраивать такой спектакль из своего предполагаемого превосходства.
— Это верно, во всех смыслах. Нет, большинство из нас, чтобы иметь хоть какое-то собственное достоинство должны полагаться на чей-то авторитет, почитаемый выше нашего, подтверждающий наше мнение. Чем бы он ни был: законом, философией или Богом. Тогда, если ты вспылишь и занесешь руку сокрушить меня, а я, в гневе, положу свою руку на кинжал — один из нас должен отступить, чтобы обойтись без членовредительства.
— Да, — согласился Род. — Но что произойдет, если ни один из нас не захочет уступить? Мы же потеряем лицо, потеряем честь.
Саймон кивнул.
— Но если я могу сказать: «Я не ударю, ибо Господь мой велит возлюбить врагов моих» — тогда я смогу убрать свой кинжал в ножны, отойти, и не снижать свое мнение о себе. — Его улыбка стала теплее. — Таким образом, да будет мне Бог «спасением лика».
Род медленно кивнул.
— Я могу понять, что из этого выйдет. Но тебе требуется быть настоящим верующим.
— В самом деле, — вздохнул Саймон, и покачал головой. — Эта задача для святого, друг Оуэн, а я не из таких.
У Рода имелось на этот счет собственное мнение.
— Достаточно было и покоя монахов, коим я настолько проникся, что когда наступила весна, и ко мне пришел селянин, умоляя вылечить его корову, которая должна была отелиться да заболела — я от своего одиночества очень обрадовался его обществу.
Я перегнал ему нужные травы и отправил его домой. Через несколько недель явился еще один, а потом еще, и еще. Я приветствовал их общество и старался завоевать их приязнь — и все же не завоевал того, чему научился у любезных братьев — что сами люди важнее их действий или неосторожных слов. Таким образом я научился обуздывать свой гнев, и никогда не открывать в сердцах ничего, что я мог узнать из их мыслей. Ох, и нелегкие же то были времена: хотя уста их разговаривали вежливо, в головах у них могли быть оскорбления того, к чьей помощи они прибегали. — Он улыбнулся, позабавленный воспоминаниями о самом себе, солидном трактирщике в роли рьяного анахорета.
— И все же я не забывал, что они мои собратья, и поэтому дороги. Время от времени меня одолевало сильное искушение сказать им, что унизит их — скрытую правду о самих себе, которые заставила бы их съежиться. Но я воздерживался и всегда помнил, что их надо любить. Я помогал всем, от бедного крестьянина до деревенского попа, который сперва счел меня вызовом своему авторитету, но потом стал уважать меня.
— Да, — улыбнулся повеселевший Род. — Полагаю, что ты способен иметь дело с теми, кто носит свой авторитет словно мантию.
— Да, — подался вперед Саймон. — Так же, как это сделал я, можешь сделать и ты.
Род на минуту взглянул на него, а затем отвернулся. Чтобы не встречаться взглядом с Саймоном он направился к дороге.
— Нужно сдерживать свой гнев, даже по отношению к такой гнили как Альфар? — Он покачал головой. — Я не могу понять, как это можно, в отношении того, кто причинил стольким людям столько несчастий!
При упоминании имени Альфара, Фларан вылез из телеги и присоединился к ним.
— Выпускай свой гнев на деяния, — негромко предложил Саймон — но не на человека.
— Я слышу твои слова, но не могу понять их значения, — скрипнул зубами Род. — Как можно отделить человека от его действий?
— Помня, что любой человек драгоценен и может отвратиться от собственного зла, если только сможет узнать его.
— Разумеется, может. — Плечи Рода затряслись от приступа внутреннего смеха. — Но станет ли? Каковы на это шансы, мастер Саймон?
— Всякий может сбиться с пути.
Род покачал головой.
— Ты исходишь из того, что Альфар в основе своей добр — всего лишь обыкновенный человек, поддавшийся искушению отомстить, открывший, что он, действительно, может приобрести власть, и, когда он приобрел ее, она разложила его.
— Истинно так, — нахмурясь, поглядел на него Саймон. — Разве не всегда так бывает с теми кто творит не правое дело?
— Может быть. Но ты забываешь о возможности зла. — Род поднял взгляд и заметил присутствие Фларана. Взвесив, что он собирался сказать, Род решил, что будет лучше, чтобы Фларан услышал это.
— Разумеется, во всех людских душах есть потенциал добра, но в некоторых этот потенциал уже погребен, прежде чем им стукнет два года. И погребен он столь глубоко, что откопать его невозможно. Они вырастают в убеждении, что никто не способен чего-то дарить. Сами они не умеют любить или дарить любовь — и считают, что все, кто говорит об этом, разыгрывают спектакль. — Он сделал глубокий вдох и продолжал: — Хотя говорить об этом в общем-то незачем. Нужно всего-навсего одно слово «разложение». Альфар уступил искушению сделать нечто неправильное, потому что ему очень понравилась мысль стать могущественным. А теперь, когда он вкусил власть, он сделает что угодно, чтобы не отдать ее. Кому бы там ни пришлось причинить вред, скольких убить, или причинить страданий для него не имеет значения. Он допустит все, что угодно, лишь бы не стать тем, кто он есть на самом деле — заурядным, серым человеком, которого, вероятно, не очень-то любят.
Глаза Фларана сделались огромными, он стоял, замерев.
— И все же не забывай, он человек, — убеждал его Саймон. — Неужели сие ничего для тебя не значит, друг Оуэн?
Род покачал головой.
— Не давай тому обстоятельству, что он человек, заставить себя поверить, будто он считает тебя человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
И почему нам нужно спасать свой лик — свое «лицо», каковое понятие означает всего лишь то, что видят в нас другие. Нам это известно только из того, что они о нас думают — так что наше «лицо», если толком разобраться, есть ничто иное, как мнение с нас других. Мы считаем, что должны требовать от других уважения, или не сможем сами себя уважать
Он, улыбаясь, покачал головой.
— Но это представление, как ты понимаешь, ложно.
— Если какой-то человек действительно придерживается о себе высокого мнения, то его не станет волновать, чего о нем думают другие, если он знает, что он хорош.
Сидевший в телеге Фларан нетерпеливо заерзал. Он следил за разговором издали, и ему похоже, не понравилось принятое им направление.
Саймон кивнул, пылая взором.
— Верно, верно! И все же способны на такое немногие. Немногие столь уверены в себе, что их собственное мнение значит для них больше, чем уважение всех остальных собратьев.
— Что означает, — подчеркнул Род — на самом деле они не столь уж сильно верят в себя — иначе им не требовалось бы устраивать такой спектакль из своего предполагаемого превосходства.
— Это верно, во всех смыслах. Нет, большинство из нас, чтобы иметь хоть какое-то собственное достоинство должны полагаться на чей-то авторитет, почитаемый выше нашего, подтверждающий наше мнение. Чем бы он ни был: законом, философией или Богом. Тогда, если ты вспылишь и занесешь руку сокрушить меня, а я, в гневе, положу свою руку на кинжал — один из нас должен отступить, чтобы обойтись без членовредительства.
— Да, — согласился Род. — Но что произойдет, если ни один из нас не захочет уступить? Мы же потеряем лицо, потеряем честь.
Саймон кивнул.
— Но если я могу сказать: «Я не ударю, ибо Господь мой велит возлюбить врагов моих» — тогда я смогу убрать свой кинжал в ножны, отойти, и не снижать свое мнение о себе. — Его улыбка стала теплее. — Таким образом, да будет мне Бог «спасением лика».
Род медленно кивнул.
— Я могу понять, что из этого выйдет. Но тебе требуется быть настоящим верующим.
— В самом деле, — вздохнул Саймон, и покачал головой. — Эта задача для святого, друг Оуэн, а я не из таких.
У Рода имелось на этот счет собственное мнение.
— Достаточно было и покоя монахов, коим я настолько проникся, что когда наступила весна, и ко мне пришел селянин, умоляя вылечить его корову, которая должна была отелиться да заболела — я от своего одиночества очень обрадовался его обществу.
Я перегнал ему нужные травы и отправил его домой. Через несколько недель явился еще один, а потом еще, и еще. Я приветствовал их общество и старался завоевать их приязнь — и все же не завоевал того, чему научился у любезных братьев — что сами люди важнее их действий или неосторожных слов. Таким образом я научился обуздывать свой гнев, и никогда не открывать в сердцах ничего, что я мог узнать из их мыслей. Ох, и нелегкие же то были времена: хотя уста их разговаривали вежливо, в головах у них могли быть оскорбления того, к чьей помощи они прибегали. — Он улыбнулся, позабавленный воспоминаниями о самом себе, солидном трактирщике в роли рьяного анахорета.
— И все же я не забывал, что они мои собратья, и поэтому дороги. Время от времени меня одолевало сильное искушение сказать им, что унизит их — скрытую правду о самих себе, которые заставила бы их съежиться. Но я воздерживался и всегда помнил, что их надо любить. Я помогал всем, от бедного крестьянина до деревенского попа, который сперва счел меня вызовом своему авторитету, но потом стал уважать меня.
— Да, — улыбнулся повеселевший Род. — Полагаю, что ты способен иметь дело с теми, кто носит свой авторитет словно мантию.
— Да, — подался вперед Саймон. — Так же, как это сделал я, можешь сделать и ты.
Род на минуту взглянул на него, а затем отвернулся. Чтобы не встречаться взглядом с Саймоном он направился к дороге.
— Нужно сдерживать свой гнев, даже по отношению к такой гнили как Альфар? — Он покачал головой. — Я не могу понять, как это можно, в отношении того, кто причинил стольким людям столько несчастий!
При упоминании имени Альфара, Фларан вылез из телеги и присоединился к ним.
— Выпускай свой гнев на деяния, — негромко предложил Саймон — но не на человека.
— Я слышу твои слова, но не могу понять их значения, — скрипнул зубами Род. — Как можно отделить человека от его действий?
— Помня, что любой человек драгоценен и может отвратиться от собственного зла, если только сможет узнать его.
— Разумеется, может. — Плечи Рода затряслись от приступа внутреннего смеха. — Но станет ли? Каковы на это шансы, мастер Саймон?
— Всякий может сбиться с пути.
Род покачал головой.
— Ты исходишь из того, что Альфар в основе своей добр — всего лишь обыкновенный человек, поддавшийся искушению отомстить, открывший, что он, действительно, может приобрести власть, и, когда он приобрел ее, она разложила его.
— Истинно так, — нахмурясь, поглядел на него Саймон. — Разве не всегда так бывает с теми кто творит не правое дело?
— Может быть. Но ты забываешь о возможности зла. — Род поднял взгляд и заметил присутствие Фларана. Взвесив, что он собирался сказать, Род решил, что будет лучше, чтобы Фларан услышал это.
— Разумеется, во всех людских душах есть потенциал добра, но в некоторых этот потенциал уже погребен, прежде чем им стукнет два года. И погребен он столь глубоко, что откопать его невозможно. Они вырастают в убеждении, что никто не способен чего-то дарить. Сами они не умеют любить или дарить любовь — и считают, что все, кто говорит об этом, разыгрывают спектакль. — Он сделал глубокий вдох и продолжал: — Хотя говорить об этом в общем-то незачем. Нужно всего-навсего одно слово «разложение». Альфар уступил искушению сделать нечто неправильное, потому что ему очень понравилась мысль стать могущественным. А теперь, когда он вкусил власть, он сделает что угодно, чтобы не отдать ее. Кому бы там ни пришлось причинить вред, скольких убить, или причинить страданий для него не имеет значения. Он допустит все, что угодно, лишь бы не стать тем, кто он есть на самом деле — заурядным, серым человеком, которого, вероятно, не очень-то любят.
Глаза Фларана сделались огромными, он стоял, замерев.
— И все же не забывай, он человек, — убеждал его Саймон. — Неужели сие ничего для тебя не значит, друг Оуэн?
Род покачал головой.
— Не давай тому обстоятельству, что он человек, заставить себя поверить, будто он считает тебя человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72