Когда Костенко кончал юридический факультет, Росляков поступал на первый курс. На факультете много говорили про него. Росляков был тогда самым молодым мастером спорта по самбо. Когда он пришел в управление и попал в группу Садчикова, первый же вор, с которым ему пришлось «работать», сказал:
- Чего вы мне стилягу подсунули? Я фертов не уважаю.
Валя тогда очень рассердился, но себе не изменил, на работу он ходил по-прежнему в неимоверно модном костюме; с ворами всегда говорил на «вы», был предельно вежлив, и только однажды, когда забирали одного бандита, который оказывал вооруженное сопротивление, он так скрутил ему руку, что тот потерял сознание, а придя в себя, сказал:
- Начальник, вы - ничего себе. В законе. Я вас уважаю за силу.
Это стало известно в уголовном мире, и с тех пор Валю там побаивались.
- Ну, что дальше? - спросил Костенко. - Плакала твоя консерватория.
В управлении знали эту страсть Рослякова. Треть своего оклада он тратил на консерваторию и Зал Чайковского, не пропуская ни одного сколько-нибудь интересного концерта. Началось это у него случайно. Однажды, еще учась в университете, он пошел послушать концерт Евгения Малинина. Тот играл Равеля, Скрябина, Шопена. Сначала Валя сидел в кресле спокойно, но, когда Малинин стал играть Равеля, его пьесу о море и утре, об одиночестве на песчаном берегу, когда вокруг никого нет и только далеко-далеко видны рыбацкие сети, черные на белом песке, Валя вдруг перестал чувствовать музыку, но ощутил ее в себе. И музыка заставила его видеть все так, словно это происходило наяву, именно сейчас и только с ним одним.
Росляков сидел в кресле напряженно, поджавшись, а когда пианист кончил играть, Валя весь обмяк и ощутил огромную блаженную усталость. А потом был «Революционный этюд» Шопена, и мурашки ползли у Вали по коже, и дышалось ему трудно, потому что стремительной кинолентой шли у него перед глазами видения - его видения, понятные только одному ему и совсем не совпадавшие с тем, что было написано в маленьких брошюрках, которые билетеры продают у входа.
- А ты, конечно, хотел бы на «Дядю Ваню»? - спросил Росляков.
Когда люди проработали бок о бок три года, они научились хорошо и точно чувствовать друг друга. Как-то Костенко рассказал друзьям про то, как они с Машей пошли во МХАТ на «Дядю Ваню». Доктора Астрова играл Ливанов. Он говорил с Соней ночью в большой комнате, и в окнах было синё, и Костенко казалось, что где-то рядом поет сверчок. «Знаете, - говорил Астров, - когда идешь темной ночью по лесу, и если в это время вдали светит огонек, то не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя по лицу…»
Костенко сжал руку жены и подумал: «Это про меня тоже». И потом, когда ему делалось плохо или не ладилось на работе, он шел во МХАТ на «Дядю Ваню», но только обязательно чтобы с Ливановым, и уходил со спектакля радостным и спокойным, потому что большая мысль всегда рождает доброту и спокойную уверенность.
- На «Дядю Ваню» идти нет смысла. Там не Ливанов сегодня, - сказал Костенко. - Айда по домам, старик.
- Ну уж это кто куда, - ответил Валя, - я человек молодой и свободный.
Должностное преступление
Дверь Костенко открыла Людмила Аркадьевна.
- Вы оттуда? - спросила она, побледнев.
- Да, оттуда, - ответил Костенко. - Ленька сейчас дома?
- Нет, они с отцом на даче.
- А где дача?
- В Звенигороде.
- У реки?
- Нет. Как раз наоборот.
- Мне не нужен адрес, да и вы толком его не помните, потом вы больны и поэтому не сможете со мной туда проехать, да?
- Я ничего не понимаю.
- Все очень просто. Я к вам приехал, мне нужен Ленька. Вы запоминайте, что я говорю, слышите? А его дома нет, и вы больны, а потому не смогли поехать со мной, точного адреса не знаете, да?
- Вы хотите арестовать мальчика?
- Я не хочу…
- Но вас заставляют?
- Вы запомнили то, что я вам сказал?
- Да.
- Пойдите выпейте воды…
- Ничего.
- Пойдите выпейте воды, успокойтесь и слушайте дальше.
- Я слушаю.
- И не вздумайте устраивать сцен парню.
- Как вы можете так говорить со мной?
- Могу. Если бы не мог, не говорил. Когда я уйду, попозже вечером возьмите такси и поезжайте в Звенигород. Скажите Самсонову, но так, чтобы Ленька не слышал, пусть до вторника он будет на даче. Пусть он ни в коем случае не возвращается в Москву.
- Но у него в понедельник экзамен…
- Вызовите врача - не мне вас учить. Со справкой поезжайте в школу. Ясно?
- Да.
- В понедельник вечером я зайду.
- Боже мой…
- Все будет хорошо.
- Боже мой, боже мой…
- Ну, нечего вам, Людмила Аркадьевна. Извините меня, но вы сами во всем виноваты.
- Я знаю, - тихо ответила женщина.
- Неужели такие нужны встряски, чтобы понять?
- Я знаю, - повторила она, - я все сделаю, как вы сказали, не сомневайтесь. Чем я только смогу вас отблагодарить?
- С ума только не сходите. До свидания.
- До свидания. Спасибо вам. Огромное, великое вам спасибо.
- Да ладно, господи, - рассердился Костенко и, не попрощавшись, ушел, совершив должностное преступление.
Эх, женщины, женщины…
Садчиков вернулся домой поздно вечером. Загар его был, казалось, смыт - такой он стал бледный и серый. К тому же Садчиков оброс за эти два дня, и колючая щетина делала его лицо не по годам старым.
Сняв пиджак, он прошел в ванную и долго мылся холодной водой. Потом так же долго вытирался шершавым полотенцем, глядя на себя в зеркало.
«Я же седой, - подумал он. - Какая нелепость: седой, старый, а продолжаю считать себя молодым и с Валькой на „ты“.
- Хочешь есть? - спросила Галина Васильевна.
- Не очень.
- Уже обедал?
- Если бы…
- Ляг отдохни. Я сейчас приготовлю кровать.
- Ничего, я так…
- Зачем же? Ложись по-настоящему.
- А ты?
- У нас тетя Валя. Мы смотрим телевизор. Интересный фильм, польский…
- У них хорошие к-картины. Сейчас я переоденусь и выйду к т-тете Вале. Только минутку отдохну.
«Надо пойти поздороваться с тетей Валей, - подумал он, - иначе старуха обидится и будет пилить за меня Галю. Но она сразу же начнет рассказывать про свои болезни, а я не могу, когда она талдычит о болезнях».
Садчиков слышал, как за стеной сердитый телевизионный голос ругал кого-то, и ему было смешно слышать эту ругань, потому что, ругайся так все, было бы удивительно спокойно работать в МУРе. Телевизионная ругань злых киношных героев - мечта любого сыщика.
«Надо бы выйти к старухе», - еще раз подумал Садчиков и выключил свет.
Передача шла, по-видимому, очень долго, потому что, когда легла Галя, в квартире было тихо и слышалось, как по улице, гулко топоча острыми каблучками, пробегали девушки из студенческого общежития.
Садчиков секунду лежал с закрытыми глазами. Он всегда думал, лежа с закрытыми глазами, чтобы ничего не видеть и не отвлекаться, размышляя об увиденном. Потом он обернулся к Гале и обнял ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
- Чего вы мне стилягу подсунули? Я фертов не уважаю.
Валя тогда очень рассердился, но себе не изменил, на работу он ходил по-прежнему в неимоверно модном костюме; с ворами всегда говорил на «вы», был предельно вежлив, и только однажды, когда забирали одного бандита, который оказывал вооруженное сопротивление, он так скрутил ему руку, что тот потерял сознание, а придя в себя, сказал:
- Начальник, вы - ничего себе. В законе. Я вас уважаю за силу.
Это стало известно в уголовном мире, и с тех пор Валю там побаивались.
- Ну, что дальше? - спросил Костенко. - Плакала твоя консерватория.
В управлении знали эту страсть Рослякова. Треть своего оклада он тратил на консерваторию и Зал Чайковского, не пропуская ни одного сколько-нибудь интересного концерта. Началось это у него случайно. Однажды, еще учась в университете, он пошел послушать концерт Евгения Малинина. Тот играл Равеля, Скрябина, Шопена. Сначала Валя сидел в кресле спокойно, но, когда Малинин стал играть Равеля, его пьесу о море и утре, об одиночестве на песчаном берегу, когда вокруг никого нет и только далеко-далеко видны рыбацкие сети, черные на белом песке, Валя вдруг перестал чувствовать музыку, но ощутил ее в себе. И музыка заставила его видеть все так, словно это происходило наяву, именно сейчас и только с ним одним.
Росляков сидел в кресле напряженно, поджавшись, а когда пианист кончил играть, Валя весь обмяк и ощутил огромную блаженную усталость. А потом был «Революционный этюд» Шопена, и мурашки ползли у Вали по коже, и дышалось ему трудно, потому что стремительной кинолентой шли у него перед глазами видения - его видения, понятные только одному ему и совсем не совпадавшие с тем, что было написано в маленьких брошюрках, которые билетеры продают у входа.
- А ты, конечно, хотел бы на «Дядю Ваню»? - спросил Росляков.
Когда люди проработали бок о бок три года, они научились хорошо и точно чувствовать друг друга. Как-то Костенко рассказал друзьям про то, как они с Машей пошли во МХАТ на «Дядю Ваню». Доктора Астрова играл Ливанов. Он говорил с Соней ночью в большой комнате, и в окнах было синё, и Костенко казалось, что где-то рядом поет сверчок. «Знаете, - говорил Астров, - когда идешь темной ночью по лесу, и если в это время вдали светит огонек, то не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя по лицу…»
Костенко сжал руку жены и подумал: «Это про меня тоже». И потом, когда ему делалось плохо или не ладилось на работе, он шел во МХАТ на «Дядю Ваню», но только обязательно чтобы с Ливановым, и уходил со спектакля радостным и спокойным, потому что большая мысль всегда рождает доброту и спокойную уверенность.
- На «Дядю Ваню» идти нет смысла. Там не Ливанов сегодня, - сказал Костенко. - Айда по домам, старик.
- Ну уж это кто куда, - ответил Валя, - я человек молодой и свободный.
Должностное преступление
Дверь Костенко открыла Людмила Аркадьевна.
- Вы оттуда? - спросила она, побледнев.
- Да, оттуда, - ответил Костенко. - Ленька сейчас дома?
- Нет, они с отцом на даче.
- А где дача?
- В Звенигороде.
- У реки?
- Нет. Как раз наоборот.
- Мне не нужен адрес, да и вы толком его не помните, потом вы больны и поэтому не сможете со мной туда проехать, да?
- Я ничего не понимаю.
- Все очень просто. Я к вам приехал, мне нужен Ленька. Вы запоминайте, что я говорю, слышите? А его дома нет, и вы больны, а потому не смогли поехать со мной, точного адреса не знаете, да?
- Вы хотите арестовать мальчика?
- Я не хочу…
- Но вас заставляют?
- Вы запомнили то, что я вам сказал?
- Да.
- Пойдите выпейте воды…
- Ничего.
- Пойдите выпейте воды, успокойтесь и слушайте дальше.
- Я слушаю.
- И не вздумайте устраивать сцен парню.
- Как вы можете так говорить со мной?
- Могу. Если бы не мог, не говорил. Когда я уйду, попозже вечером возьмите такси и поезжайте в Звенигород. Скажите Самсонову, но так, чтобы Ленька не слышал, пусть до вторника он будет на даче. Пусть он ни в коем случае не возвращается в Москву.
- Но у него в понедельник экзамен…
- Вызовите врача - не мне вас учить. Со справкой поезжайте в школу. Ясно?
- Да.
- В понедельник вечером я зайду.
- Боже мой…
- Все будет хорошо.
- Боже мой, боже мой…
- Ну, нечего вам, Людмила Аркадьевна. Извините меня, но вы сами во всем виноваты.
- Я знаю, - тихо ответила женщина.
- Неужели такие нужны встряски, чтобы понять?
- Я знаю, - повторила она, - я все сделаю, как вы сказали, не сомневайтесь. Чем я только смогу вас отблагодарить?
- С ума только не сходите. До свидания.
- До свидания. Спасибо вам. Огромное, великое вам спасибо.
- Да ладно, господи, - рассердился Костенко и, не попрощавшись, ушел, совершив должностное преступление.
Эх, женщины, женщины…
Садчиков вернулся домой поздно вечером. Загар его был, казалось, смыт - такой он стал бледный и серый. К тому же Садчиков оброс за эти два дня, и колючая щетина делала его лицо не по годам старым.
Сняв пиджак, он прошел в ванную и долго мылся холодной водой. Потом так же долго вытирался шершавым полотенцем, глядя на себя в зеркало.
«Я же седой, - подумал он. - Какая нелепость: седой, старый, а продолжаю считать себя молодым и с Валькой на „ты“.
- Хочешь есть? - спросила Галина Васильевна.
- Не очень.
- Уже обедал?
- Если бы…
- Ляг отдохни. Я сейчас приготовлю кровать.
- Ничего, я так…
- Зачем же? Ложись по-настоящему.
- А ты?
- У нас тетя Валя. Мы смотрим телевизор. Интересный фильм, польский…
- У них хорошие к-картины. Сейчас я переоденусь и выйду к т-тете Вале. Только минутку отдохну.
«Надо пойти поздороваться с тетей Валей, - подумал он, - иначе старуха обидится и будет пилить за меня Галю. Но она сразу же начнет рассказывать про свои болезни, а я не могу, когда она талдычит о болезнях».
Садчиков слышал, как за стеной сердитый телевизионный голос ругал кого-то, и ему было смешно слышать эту ругань, потому что, ругайся так все, было бы удивительно спокойно работать в МУРе. Телевизионная ругань злых киношных героев - мечта любого сыщика.
«Надо бы выйти к старухе», - еще раз подумал Садчиков и выключил свет.
Передача шла, по-видимому, очень долго, потому что, когда легла Галя, в квартире было тихо и слышалось, как по улице, гулко топоча острыми каблучками, пробегали девушки из студенческого общежития.
Садчиков секунду лежал с закрытыми глазами. Он всегда думал, лежа с закрытыми глазами, чтобы ничего не видеть и не отвлекаться, размышляя об увиденном. Потом он обернулся к Гале и обнял ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44