Больше мы, пожалуй, любили Степана Семашку. Мы делали газету с каким-то благоговейным чувством. Петрусь Бровка писал стихи. Простые, понятные, и мне было жаль, что я от поэзии отошел. Вокруг газеты группировался литературный актив. В Волынцах учительствовал Сымон Хурсик, писатель уже известный, в «маладняковеком» издании вышла его книжка «Першы паустанак». И когда он приезжал, мы видели в нем старшего собрата. Время от времени приезжали к нам из Минска Андрей Александрович, Михась Чарот, Алесь Дударь, Анатоль Вольный. Явно ощущалась необходимость издать свой альманах. Совместно с писателями Минска мы выпустили два альманаха — «Наддзвшне» и «Росквст».
Но перед нами стала и другая задача — необходимость учиться. Друг за другом потянулись мы в Минск. Павлюк Шукайла уже был там и поощрял наше стремление учиться.
Помню, когда мы с Шалаем приехали, в университете занятия уже шли, а нам так не хотелось терять год. Но Шукайла был не таким человеком, чтобы оставить товарищей
в беде: он пошел с 'нами к наркому просвещения Антону Балицкому. Нарком жил в архиерейском доме напротив сквера, теперь там Дом офицеров. Огромная, с низкими потолками темноватая комната почти пуста. Массивный стол, поставленный чуть ли не посередине, несколько старинных кресел. Было утро, нарком вышел из другой комнаты, казалось, еще не выспавшийся, в коричнево-полосатой пижаме, в больших очках на крупном усталом лице. Став у кресла, он выслушал Шукайлу и нахмурился. Но Шукайла не дал наркому долго думать: как неоспоримую истину он утверждал, что нам крайне необходимо учиться, так как мы строители новой культуры.
— Но ведь вы опоздали! Как же быть с зачетами?
— Все в наших силах, дядька Балицкий. Раз нужно — значит, нужно: зачеты сдадут, став студентами.
Покряхтывая, медленно сдавая позиции, нарком нагнулся к столу чтобы стоя написать записку ректору.
Спустя год приехал Петрусь Бровка. Кажется, нарком написал еще одну записку.
В Минске мы сразу окунулись в настоящую литературную атмосферу — собрания, диспуты, литературные вечера, доклады. В основном силами полоцкого землячества создали свое объединение — «Литературно-художественную коммуну» на так называемой местной футуристической платформе.
Организация эта была создана не в силу требований времени и не в силу творческой необходимости, а из-за молодого лихачества и протеста: «Ах, вы нас в «Маладняке» не признаете? Ну так создадим свое объединение». А в этом объединении многие еще и не пробовали писать...
Теперь я просто удивляюсь нашей смелости с таким акти вом обратиться к правительству республики с просьбой утвердить нас в качестве творческой организации. Нас едва- едва набралось десять человек, необходимых по уставу, да и из них добрая половина была включена в список ради нормы. И с этим списком пошли к председателю Совнаркома Николаю Голодеду. Совнарком находился на площади Свободы, в здании, где теперь музыкальная школа, вошли в кабинет, на котором теперь висит табличка «Класс № 1».
Голодед сидел за широким столом, одет был в военную гимнастерку, волосы гладко зачесаны назад. Во всей фигуре, прямой, подтянутой, чувствовались собранность, внутренняя дисциплина и простота. Только эта простота не увязывалась
с той деловитостью, с которой он вникал во все на лету и все понимал с полуслова. Просмотрев наш список, спросил:
— Все пишут? Все писатели?
— Будут писать, Николай Матвеевич,— уверенно ответил Шукайла.— Это все новые, молодые силы.
— Вижу, сказал Голодед и улыбнулся.— Считаете, ваше объединение необходимо литературе?
— Безусловно! — Шукайла громко ткнул палкой в пол и сжал губы, что тоже означало, что говорит он бесспорную истину. — Революционная литература должна искать новые пути. Мы будем бороться против всякой традиционной гнили и сентиментального мещанства. Мы за расцвет жизни!
Такая общая декларация ничего не говорила о нашем творческом облике. Только одну минутку длилось колебание на лице Голодеда, когда он взял ручку и крутнул ее в пальцах. Наш список он утвердил.
— Попробуйте. Посмотрим,— сказал он, положив ручку.
Теперь самый трудный вопрос — финансовая сторона дела. Что значит литературное объединение без печатного органа? Нам необходим журнал. Но Голодед это предвидел.
— Сколько? — спросил он.
Мы показали калькуляцию на ежемесячное издание.
— Нет, пока что выдадим только на один номер,— сказал Голодед.— А там увидим, что у вас получится.
Сразу же и распорядился из личного наркомовского фонда выдать Литкоммуне десять тысяч рублей.
Пока шла организационная суета, мы еще держались друг за друга. Увлекали внешняя сторона и оригинальность. Подражая футуристам, которые должны были чем-то выделяться, мы все ходили с палками и в шляпах. Держали себя воинственно и задиристо. На литературных вечерах и диспутах читали крикливые стихи, а в спорах чуть ли не хватали друг друга за грудки. Я говорю «мы» очень условно, так как все это за нас делал Шукайла. Мы служили фоном: когда нужно, кричали как можно громче и стучали палками о пол.
Но как только подошло время практических дел, сразу обнаружилось, то все мы разные, что у нас нет общего творческого устремления. Выявилось, что нам ближе традиции Янки Купалы, Якуба Коласа, Пушкина и Толстого. Разбивка наших стихов на рваные строки шла натужно, искусственно, была чужда нам. Крик наш и протест был наивен, голос срывался и фальшивил. Особенно это стало явным, когда приступили к составлению первого номера «Росквгта». Стихи были традиционные, крестьянские, с лирикой и дыханием полей,
строки требовали плавности, а мы ломали и взъерошивали их. Проза просила раздумий, колорита, пожалуй, какой-то коласовской сдержанности, а мы рвали ее на куски, перебивали нервозными паузами, восклицательными знаками, многоточием. И все для того, чтобы придать ей необычный вид. В качестве образца мы взяли журнал украинских футуристов «Новая генерация», в котором при наборе придавали тексту вид петушков, звезд, всевозможных ромбовидных и кубических фигур. Раздел критики не только громил классиков и традиции — он объявлял войну всему тому, что было за пределами лит комму но век их интересов и программ.
Помню, у Шукайлы, в его пустой квартире на Краснозвездной улице, расстелив на полу пальто и полушубки, мы лежа перебирали рукописи, кромсали их и спорили. И понемногу стали трезветь. На душе было неспокойно. Мы понимали, что войну объявляем серьезную, а сабли у нас деревянные. Ради чего все это мы делаем? Чего хотим? Кто и где наши враги? И к чему придем? Никто из нас ясной дороги не видел.
Кое-как собрали номер. Павлюк Шукайла написал декларацию, но мы ее увидели только тогда, когда нужно было подписывать номер журнала в свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122