Ему-то что — ни огорода, ни скотины. Захочет молока — шасть в магазин, захочет какой-нибудь овощ — туда же. Плати денежки и бери надушенными ручками, лакированными ноготками... Шляпка, кудряшки...
— А чем плохи шляпа и кудри? — вспылила и Юргита.— В человеке все должно быть красиво, гармонично. Кто не смотрит за своей внешностью, у того и душа коснеет.
— Может быть, и коснеет, но зато город сыт. Вы! — рубанула Юстина.— Если мы вместе с вами будем бегать вместо того, чтобы самим ее вырастить, то и в витринах ничего, кроме деревянных окороков и крашеных бутылок кефира, не останется. Потому мы бродим по навозу, потому-то вкалываем на огородах... О' жадности. От той же жадности откармливаем какую-нибудь хавронью на продажу, потому что один черт — двух или трех кормить. От той же жадности возимся с колхозными животными — доим коров, кормим свиней, телят... Одним словом, превращаемся в рабочую скотинку, чтобы вы, горожане, с голоду не мерли.
— Какая уж тут жадность! — заступилась за свою работу и Салюте.— Не знаю, нашелся бы хоть один, который копался бы в огороде, ежели бы в деревенском магазине можно было все купить, как в городе? Разве я бы кормила такую ораву свиней, будь в колхозе людей побольше? Стропус так расставил. Вот откуда эта жадность.
— Я не о тебе, Салюте,— поспешила успокоить ее Юр-гита.— Ведь есть же и такие, которые ни о чем не думают — только бы как можно больше денег зашибить, вещей дорогих купить...
— Что поделаешь, невестка. Человек уж так устроен: ему подавай жизнь получше да покраше,— отозвался и старый Гиринис.
Унте почтительно объяснил отцу, что желание жить получше да покраше не то же самое, что погоня за богатством, а Юргита, желая, видно, разрядить обстановку, добавила, что иногда человека делают жадным неблагоприятные условия, это, мол, их вина. Она даже сослалась на Дягимай: из-за нехватки рук люди должны работать здесь в два, а то и в три раза больше, чем следует; за свою работу они и получают соответственно, то есть жалованье у них в два или в три раза выше, а такие деньги — не так-то просто распустить. И еще: поскольку из-за большой занятости человек как бы наглухо отгораживается от культурной жизни, душа его нищает и хиреет, возникает пустота, которую и заполняют низменные страсти: пьянство, безудержное накопительство и тому подобное.
Юстина со всей решительностью ополчилась против такого мнения Юргиты. Она упрямо, с какой-то отчаянной яростью доказывала, что работа может заменить человеку все — всякие там культмероприятия, развлечения, удовольствия, потому что начало всех зол — леность. Дочь поддержали и старый Гиринис, и Салюте: кто родился на свет волком, тот волком и подохнет — лентяй, мол, будет баклуши бить, пьяница — пить, а скупердяй — складывать рубль за рубликом, сколько бы ни зарабатывал.
Г| Унте, вконец потерявший надежду столковаться со всеми, только нервно подергивал плечом, хмурил густые черные брови, косясь на веселое пиво, от которого щеки покрылись легким багрянцем, и растерянным взглядом просил прощения у Юргиты за прямоту и дерзость Юстины. А Юр-гита искренне радовалась тому, что ужин идет к концу и можно подумать об отъезде.
Но вечерний автобус уже проследовал в Епушотас, а следующий отправится туда только в шесть утра.
— Колхозных шоферов теперь нигде не сыщешь — воскресенье,— забеспокоилась Юстина.— Стропус, тот охотно отвез бы... как-никак жена секретаря...
— Стропус?! — встал на дыбы Унте.— Этого не хватало, чтоб мы у него просили! Лучше я к бригадиру схожу — лошадь даст. За час, глядишь, и доберемся до Епушотаса.
— Так-то,— одобрительно осклабился старый Гири-нис— Лучше всего мотор, работающий на овсе. Только смотри, ноги не отморозь!
— Я дам Юргите свои валенки,— добродушно предложила Салюте.
Унте торжествовал.
Вскоре одноконные сани промчались по деревне. Юрги-та тихо ахала от удовольствия, сидя на покрытом попоной облучке рядом с Унте, который одной рукой держал вожжи, а другой размахивал над головой кнутом, стараясь поторопить ленивого, но быстрого мерина. Всем существом Унте чувствовал: ей хорошо, ей очень хорошо, и сердце замирало от наплыва каких-то добрых, доселе не изведанных чувств. В голову пришла странная мысль: если бы с Юргитой что-нибудь приключилось в дороге и ей понадобилась помощь? Тогда бы она убедилась, что он готов отдать за нее все, даже жизнь. Его так и подмывало засыпать ее вопросами: не холодно ли, удобно ли, не слишком ли он гонит? Однако Унте не отваживался заговорить, боясь вспугнуть негаданное блаженство, которое казалось таким же бесконечным, как лента шоссе, посеребренная холодным лунным сияньем.
— Господи, какая ночь... какая ночь! — как зачарованная повторяла Юргита, кутаясь в воротник шубы.
Унте чудилось, будто он слышит не шепот ее, а мысли, и его захлестнуло такое чувство близости, что острая тоска сжала горло. Он глядел, не отрываясь и почти не помня себя, на придорожные деревья-лунатики, подпиравшие своими заиндевелыми верхушками небо, на бледную и Унте не было никакого дела до того, что часа через два этот небесный фонарь погаснет и домой придете возвращаться в кромешной тьме. Ехать бы и ехать так ночь, слушать скрип полозьев, которому время от времен вторит ржанье быстрого мерина, и чувствовать рядом с со бой ту, которую обожаешь...
— Боже, как я рада,— повторила она, высунув голову из воротника свекровой шубы.— Хорошо, что прозевала автобус. Хоть разок всласть на санях покатаюсь!..
— И мне санный путь по нраву,— засуетился Унте.— Только вот беда: вид уж больно однообразный: ни холмов, ни лесов. Небо в ясную погоду куда красивей, чем земля. Смотрите, эвона сколько звезд! Видите вон те, на западе... очень яркие, напоминающие вроде бы крест... Они так и называются Северным Крестом!.. Где-то сразу же за ним должны быть созвездия Льва и Девы, но сейчас их не видно. А вот эта светлая полоса через все небо — Млечный Путь... Трудно представить себе, что самая крохотная звездочка, которую мы видим невооруженным глазом, во много раз больше, чем наша матушка Земля! А ведь за ней еще другие... и еще... Созвездие за созвездием... И так без конца и без края, как подумаешь, голова кругом идет.— Унте замолк, спохватившись, что все эти сведения о звездах и без его болтовни известны: чего он ей небесную механику излагает? Он поглядывал на нее, кутающуюся в воротник отцовой шубы, и, приняв ее молчанье за согласие, продолжал, не требуя ни вопросов, ни ответов:— Когда я был маленький, чего только не придумывал! Бывало, мысленно превращаюсь в какое-нибудь живое существо и... Эх, смешные бредни детства!..
— Ничего смешного в этом нет,— прорвался сквозь скрип полозьев негромкий голос Юргиты.— И мне в голову приходила всякая чушь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
— А чем плохи шляпа и кудри? — вспылила и Юргита.— В человеке все должно быть красиво, гармонично. Кто не смотрит за своей внешностью, у того и душа коснеет.
— Может быть, и коснеет, но зато город сыт. Вы! — рубанула Юстина.— Если мы вместе с вами будем бегать вместо того, чтобы самим ее вырастить, то и в витринах ничего, кроме деревянных окороков и крашеных бутылок кефира, не останется. Потому мы бродим по навозу, потому-то вкалываем на огородах... О' жадности. От той же жадности откармливаем какую-нибудь хавронью на продажу, потому что один черт — двух или трех кормить. От той же жадности возимся с колхозными животными — доим коров, кормим свиней, телят... Одним словом, превращаемся в рабочую скотинку, чтобы вы, горожане, с голоду не мерли.
— Какая уж тут жадность! — заступилась за свою работу и Салюте.— Не знаю, нашелся бы хоть один, который копался бы в огороде, ежели бы в деревенском магазине можно было все купить, как в городе? Разве я бы кормила такую ораву свиней, будь в колхозе людей побольше? Стропус так расставил. Вот откуда эта жадность.
— Я не о тебе, Салюте,— поспешила успокоить ее Юр-гита.— Ведь есть же и такие, которые ни о чем не думают — только бы как можно больше денег зашибить, вещей дорогих купить...
— Что поделаешь, невестка. Человек уж так устроен: ему подавай жизнь получше да покраше,— отозвался и старый Гиринис.
Унте почтительно объяснил отцу, что желание жить получше да покраше не то же самое, что погоня за богатством, а Юргита, желая, видно, разрядить обстановку, добавила, что иногда человека делают жадным неблагоприятные условия, это, мол, их вина. Она даже сослалась на Дягимай: из-за нехватки рук люди должны работать здесь в два, а то и в три раза больше, чем следует; за свою работу они и получают соответственно, то есть жалованье у них в два или в три раза выше, а такие деньги — не так-то просто распустить. И еще: поскольку из-за большой занятости человек как бы наглухо отгораживается от культурной жизни, душа его нищает и хиреет, возникает пустота, которую и заполняют низменные страсти: пьянство, безудержное накопительство и тому подобное.
Юстина со всей решительностью ополчилась против такого мнения Юргиты. Она упрямо, с какой-то отчаянной яростью доказывала, что работа может заменить человеку все — всякие там культмероприятия, развлечения, удовольствия, потому что начало всех зол — леность. Дочь поддержали и старый Гиринис, и Салюте: кто родился на свет волком, тот волком и подохнет — лентяй, мол, будет баклуши бить, пьяница — пить, а скупердяй — складывать рубль за рубликом, сколько бы ни зарабатывал.
Г| Унте, вконец потерявший надежду столковаться со всеми, только нервно подергивал плечом, хмурил густые черные брови, косясь на веселое пиво, от которого щеки покрылись легким багрянцем, и растерянным взглядом просил прощения у Юргиты за прямоту и дерзость Юстины. А Юр-гита искренне радовалась тому, что ужин идет к концу и можно подумать об отъезде.
Но вечерний автобус уже проследовал в Епушотас, а следующий отправится туда только в шесть утра.
— Колхозных шоферов теперь нигде не сыщешь — воскресенье,— забеспокоилась Юстина.— Стропус, тот охотно отвез бы... как-никак жена секретаря...
— Стропус?! — встал на дыбы Унте.— Этого не хватало, чтоб мы у него просили! Лучше я к бригадиру схожу — лошадь даст. За час, глядишь, и доберемся до Епушотаса.
— Так-то,— одобрительно осклабился старый Гири-нис— Лучше всего мотор, работающий на овсе. Только смотри, ноги не отморозь!
— Я дам Юргите свои валенки,— добродушно предложила Салюте.
Унте торжествовал.
Вскоре одноконные сани промчались по деревне. Юрги-та тихо ахала от удовольствия, сидя на покрытом попоной облучке рядом с Унте, который одной рукой держал вожжи, а другой размахивал над головой кнутом, стараясь поторопить ленивого, но быстрого мерина. Всем существом Унте чувствовал: ей хорошо, ей очень хорошо, и сердце замирало от наплыва каких-то добрых, доселе не изведанных чувств. В голову пришла странная мысль: если бы с Юргитой что-нибудь приключилось в дороге и ей понадобилась помощь? Тогда бы она убедилась, что он готов отдать за нее все, даже жизнь. Его так и подмывало засыпать ее вопросами: не холодно ли, удобно ли, не слишком ли он гонит? Однако Унте не отваживался заговорить, боясь вспугнуть негаданное блаженство, которое казалось таким же бесконечным, как лента шоссе, посеребренная холодным лунным сияньем.
— Господи, какая ночь... какая ночь! — как зачарованная повторяла Юргита, кутаясь в воротник шубы.
Унте чудилось, будто он слышит не шепот ее, а мысли, и его захлестнуло такое чувство близости, что острая тоска сжала горло. Он глядел, не отрываясь и почти не помня себя, на придорожные деревья-лунатики, подпиравшие своими заиндевелыми верхушками небо, на бледную и Унте не было никакого дела до того, что часа через два этот небесный фонарь погаснет и домой придете возвращаться в кромешной тьме. Ехать бы и ехать так ночь, слушать скрип полозьев, которому время от времен вторит ржанье быстрого мерина, и чувствовать рядом с со бой ту, которую обожаешь...
— Боже, как я рада,— повторила она, высунув голову из воротника свекровой шубы.— Хорошо, что прозевала автобус. Хоть разок всласть на санях покатаюсь!..
— И мне санный путь по нраву,— засуетился Унте.— Только вот беда: вид уж больно однообразный: ни холмов, ни лесов. Небо в ясную погоду куда красивей, чем земля. Смотрите, эвона сколько звезд! Видите вон те, на западе... очень яркие, напоминающие вроде бы крест... Они так и называются Северным Крестом!.. Где-то сразу же за ним должны быть созвездия Льва и Девы, но сейчас их не видно. А вот эта светлая полоса через все небо — Млечный Путь... Трудно представить себе, что самая крохотная звездочка, которую мы видим невооруженным глазом, во много раз больше, чем наша матушка Земля! А ведь за ней еще другие... и еще... Созвездие за созвездием... И так без конца и без края, как подумаешь, голова кругом идет.— Унте замолк, спохватившись, что все эти сведения о звездах и без его болтовни известны: чего он ей небесную механику излагает? Он поглядывал на нее, кутающуюся в воротник отцовой шубы, и, приняв ее молчанье за согласие, продолжал, не требуя ни вопросов, ни ответов:— Когда я был маленький, чего только не придумывал! Бывало, мысленно превращаюсь в какое-нибудь живое существо и... Эх, смешные бредни детства!..
— Ничего смешного в этом нет,— прорвался сквозь скрип полозьев негромкий голос Юргиты.— И мне в голову приходила всякая чушь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150