..
Сегодня его любимый завтрак: взбитая яичница и кофе.
— Ну, что? Дома лучше, чем в армии? спрашиваю я ревниво.
— Смотря в каком смысле,— говорит он.— Если в смысле еды, то нас кормили неплохо. Питание в армии — дело государственной важности!
— Но такой яичницы ты там не ел? Сознайся!
— Сознаюсь! О такой яичнице я мечтал два года! Каждое утро, когда я зачеркивал масло, я приближал к себе миг, когда смогу ее съесть в условиях нашей кухни!..
— Да, тогда ты мечтал о доме,— говорю я. И умолкаю. Нет, ни слова о вчерашнем! Возможно, это его удивляет. Ну что ж, вчера он удивил меня. Так удивил, что я всю ночь не могла уснуть!..
По утрам он зачеркивал масло. Кто-то из остряков подсчитал, сколько за два года службы солдат должен съесть масла. Проглотив свою порцию, они зачеркивали в самодельном календарике очередную цифру. Эта игра особенно утешала салаг-первогодков в первые месяцы службы в армии. Салага, Солобон, Салапет, Чижик насмешливо-нежные прозвища новобранцев. Год прослужил, и ты уже на полпути к дому Ты уже не Салапет какой-нибудь, а Шнурок, Черпак, Фазан!.. И служить тебе веселее. Но дни идут, и вот ты уже Старик, а там и Дед — это уже после того, как опубликован приказ министра обороны об увольнении в запас твоего призыва.. Два месяца до гражданки! Нижняя койка в казарме — уважение и почет! И вместе с нетерпеливым желанием увидеть своих, по которым соскучился, легкая грусть -— прощание с друзьями по службе...
Я все это знаю из Витькиных писем. Таких откровенных, как мне казалось.
— Ну, я пошел,— говорит он.— Если мне будут звонить, скажи, придет поздно...
— Ты не зайдешь домой после работы? Прямо в институт? — спрашиваю я.
— Еще не знаю,— говорит он. И достает новый свитер — наш с отцом подарок к его возвращению.— Возможно, я на занятия не попаду...
Я смотрю на него. Как он тщательно причесывает перед зеркалом свои вихры. Как придирчиво разглядывает себя, нахмурив брови и придав лицу строгое выражение.
— Что значит — не попадешь? — Я помню свое решение и сдерживаю себя изо всех сил.— Разве это зависит не от тебя? Сегодня четверг!..
— Да, сегодня четверг. А завтра пятница. А послезавтра, как ты сама понимаешь, суб... Чур, не драться!..
Я делаю вид, что хочу бросить в него табуреткой, и он выскакивает за дверь. Сейчас он промелькнет во дворе и скроется в арке ворот. На весь долгий день, до позднего вечера...
Нет, надо что-то предпринимать! И как можно скорее!..
Я брожу по дому в своих термических бигуди. Скоро и мне на работу. Может быть, там хоть слегка отвлекусь со своими милыми крошками!.. Эти детки соскучиться не дадут. В прошлый раз я велела им сочинить предложение, где бы часто встречалась буква «ж». И третьеклассница Аня Еголина тут же мне выдала: «Мужчины не могут жить без женщин»...
Надо собрать родню и друзей, устроить совет! Друзья у нас есть, а вот с родней не густо. У Бориса всего лишь брат и тетя, у меня вообще никого. Если бы у меня был брат! Когда мне трудно, я всегда вспоминаю о том, что у меня был брат!.. Мой Коля!..
Он лежит в братской могиле на берегу Донца. На мраморной доске обелиска его имя стоит первым, потому что он гвардии лейтенант, а остальные восемнадцать — сержанты и рядовые.
Когда он погиб, ему было как сейчас Витьке!..
Они ушли в один день — мой папа и брат. Тот день я запомнила на всю жизнь — шестнадцатое июля... И оба погибли. Сначала отец. Мы о нем ничего не знали. Просто от него не стало вестей. Но я продолжала ему писать. Мне было тринадцать лет, я упорно ждала ответа. И ответ пришел.
Наверху сложенного вдвое листка простым карандашом было написано самое это слово — как заглавие.
«дорогая доченька Я письменосец этого баталиона но я недавно в нем нахожусь Я вашего Папу не захватил его у полку нет и я не знаю по кокой причине его нет вы сделайте запрос этого полка начальника штаба вам ответят верно
затем досвидания
письменосец Алексеенко Захар
Савельевич с 1896 года».
Получив этот «Ответ», я утешилась, повеселела. Я была уверена, что отца перевели в другой полк и скоро он нам напишет!.. И только спустя много лет, повзрослев, я поняла, что, назвав меня «дорогая доченька», фронтовой почтальон Алексеенко уже все знал.
Его «Ответ» я храню вместе с извещением о смерти брата — официальным документом, похоронкой, как горько окрестили эту бумагу. Она начиналась словами: «Ваш сын...» Почтальонша Дуся вручила мне ее под расписку в голубой, погожий сентябрьский день сорок третьего года. Все были на полевых работах, а я не пошла — болела. Должно быть, я стала очень белой. Дуся накапала мне каких-то капель и дала выпить. Она носила их с собой, в почтовой сумке.
Потом мы сидели вдвоем на высоком деревянном крыльце и плакали.
С крыльца видна была Волга в мелкой ряби осенних волн.
— Ты думаешь, мне их легко носить? —- спросила Дуся, сморкаясь.— Меня уже люди боятся. Мимо пройду, аж перекрестятся...
А я все перечитывала одно и то же: «...уроженец г. Москвы (был вписан наш адрес) в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был ранен и умер от ран...»
— Не говори никому, я от мамы спрячу,— попросила я.
— Ну, спрятан, - согласилась Дуся. — Мне зачем говорить? У меня твоя расписка есть. Ты сама, однако, молчи. Народ болтать любит..
Больше года я прятала от мамы эту бумажку От людей утаиться не удалось, каким-то образом вскоре все село, где мы жили в войну мы приехали туда с интернатом, в котором мама работала, знало о том, что нам пришло извещение. Но маме об этом никто не сказал!..
И вот уже сколько лет я одна! Иной раз мне кажется, что все это мне приснилось — детство в коммунальной московской квартире, дружная семья, где в дни семейных праздников папа с мамой танцуют под патефон модное танго, а мы с Колей им аплодируем. И Коля меняет пластинку и с шутливым поклоном приглашает меня. Мы танцуем вальс венского леса.
Я встаю на цыпочки, чтобы дотянуться до его плеча,— он гораздо выше меня. И вот мои ноги отрываются от пола. Мы кружимся на одном месте комната небольшая, не растанцуешься!.. Мама кричит: «Осторожно, не ушибитесь! Коля, перестань!..» Мелькают стены, потолок, лица — расплывчатыми пятнами... Но я кричу: «Коля, быстрей!!!» И слышу его веселый, слегка задыхающийся голос: «Молодец, Талка! Держись!..» Он с размаху бросает меня на диван, в объятия мамы, а комната — стены и потолок — все еще плывет, и я крепко зажмуриваю глаза...
А когда я их открываю, нет ничего — ни мамы с папой, ни брата, ни этой комнаты с патефоном... Есть только, я — женщина в остывших термических бигуди,— не прибранный после завтрака стол и часы, которые показывают, что мне пора торопиться!..
Кабинет логопеда, где я работаю вот уже скоро пятнадцать лет, помещается на втором этаже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Сегодня его любимый завтрак: взбитая яичница и кофе.
— Ну, что? Дома лучше, чем в армии? спрашиваю я ревниво.
— Смотря в каком смысле,— говорит он.— Если в смысле еды, то нас кормили неплохо. Питание в армии — дело государственной важности!
— Но такой яичницы ты там не ел? Сознайся!
— Сознаюсь! О такой яичнице я мечтал два года! Каждое утро, когда я зачеркивал масло, я приближал к себе миг, когда смогу ее съесть в условиях нашей кухни!..
— Да, тогда ты мечтал о доме,— говорю я. И умолкаю. Нет, ни слова о вчерашнем! Возможно, это его удивляет. Ну что ж, вчера он удивил меня. Так удивил, что я всю ночь не могла уснуть!..
По утрам он зачеркивал масло. Кто-то из остряков подсчитал, сколько за два года службы солдат должен съесть масла. Проглотив свою порцию, они зачеркивали в самодельном календарике очередную цифру. Эта игра особенно утешала салаг-первогодков в первые месяцы службы в армии. Салага, Солобон, Салапет, Чижик насмешливо-нежные прозвища новобранцев. Год прослужил, и ты уже на полпути к дому Ты уже не Салапет какой-нибудь, а Шнурок, Черпак, Фазан!.. И служить тебе веселее. Но дни идут, и вот ты уже Старик, а там и Дед — это уже после того, как опубликован приказ министра обороны об увольнении в запас твоего призыва.. Два месяца до гражданки! Нижняя койка в казарме — уважение и почет! И вместе с нетерпеливым желанием увидеть своих, по которым соскучился, легкая грусть -— прощание с друзьями по службе...
Я все это знаю из Витькиных писем. Таких откровенных, как мне казалось.
— Ну, я пошел,— говорит он.— Если мне будут звонить, скажи, придет поздно...
— Ты не зайдешь домой после работы? Прямо в институт? — спрашиваю я.
— Еще не знаю,— говорит он. И достает новый свитер — наш с отцом подарок к его возвращению.— Возможно, я на занятия не попаду...
Я смотрю на него. Как он тщательно причесывает перед зеркалом свои вихры. Как придирчиво разглядывает себя, нахмурив брови и придав лицу строгое выражение.
— Что значит — не попадешь? — Я помню свое решение и сдерживаю себя изо всех сил.— Разве это зависит не от тебя? Сегодня четверг!..
— Да, сегодня четверг. А завтра пятница. А послезавтра, как ты сама понимаешь, суб... Чур, не драться!..
Я делаю вид, что хочу бросить в него табуреткой, и он выскакивает за дверь. Сейчас он промелькнет во дворе и скроется в арке ворот. На весь долгий день, до позднего вечера...
Нет, надо что-то предпринимать! И как можно скорее!..
Я брожу по дому в своих термических бигуди. Скоро и мне на работу. Может быть, там хоть слегка отвлекусь со своими милыми крошками!.. Эти детки соскучиться не дадут. В прошлый раз я велела им сочинить предложение, где бы часто встречалась буква «ж». И третьеклассница Аня Еголина тут же мне выдала: «Мужчины не могут жить без женщин»...
Надо собрать родню и друзей, устроить совет! Друзья у нас есть, а вот с родней не густо. У Бориса всего лишь брат и тетя, у меня вообще никого. Если бы у меня был брат! Когда мне трудно, я всегда вспоминаю о том, что у меня был брат!.. Мой Коля!..
Он лежит в братской могиле на берегу Донца. На мраморной доске обелиска его имя стоит первым, потому что он гвардии лейтенант, а остальные восемнадцать — сержанты и рядовые.
Когда он погиб, ему было как сейчас Витьке!..
Они ушли в один день — мой папа и брат. Тот день я запомнила на всю жизнь — шестнадцатое июля... И оба погибли. Сначала отец. Мы о нем ничего не знали. Просто от него не стало вестей. Но я продолжала ему писать. Мне было тринадцать лет, я упорно ждала ответа. И ответ пришел.
Наверху сложенного вдвое листка простым карандашом было написано самое это слово — как заглавие.
«дорогая доченька Я письменосец этого баталиона но я недавно в нем нахожусь Я вашего Папу не захватил его у полку нет и я не знаю по кокой причине его нет вы сделайте запрос этого полка начальника штаба вам ответят верно
затем досвидания
письменосец Алексеенко Захар
Савельевич с 1896 года».
Получив этот «Ответ», я утешилась, повеселела. Я была уверена, что отца перевели в другой полк и скоро он нам напишет!.. И только спустя много лет, повзрослев, я поняла, что, назвав меня «дорогая доченька», фронтовой почтальон Алексеенко уже все знал.
Его «Ответ» я храню вместе с извещением о смерти брата — официальным документом, похоронкой, как горько окрестили эту бумагу. Она начиналась словами: «Ваш сын...» Почтальонша Дуся вручила мне ее под расписку в голубой, погожий сентябрьский день сорок третьего года. Все были на полевых работах, а я не пошла — болела. Должно быть, я стала очень белой. Дуся накапала мне каких-то капель и дала выпить. Она носила их с собой, в почтовой сумке.
Потом мы сидели вдвоем на высоком деревянном крыльце и плакали.
С крыльца видна была Волга в мелкой ряби осенних волн.
— Ты думаешь, мне их легко носить? —- спросила Дуся, сморкаясь.— Меня уже люди боятся. Мимо пройду, аж перекрестятся...
А я все перечитывала одно и то же: «...уроженец г. Москвы (был вписан наш адрес) в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был ранен и умер от ран...»
— Не говори никому, я от мамы спрячу,— попросила я.
— Ну, спрятан, - согласилась Дуся. — Мне зачем говорить? У меня твоя расписка есть. Ты сама, однако, молчи. Народ болтать любит..
Больше года я прятала от мамы эту бумажку От людей утаиться не удалось, каким-то образом вскоре все село, где мы жили в войну мы приехали туда с интернатом, в котором мама работала, знало о том, что нам пришло извещение. Но маме об этом никто не сказал!..
И вот уже сколько лет я одна! Иной раз мне кажется, что все это мне приснилось — детство в коммунальной московской квартире, дружная семья, где в дни семейных праздников папа с мамой танцуют под патефон модное танго, а мы с Колей им аплодируем. И Коля меняет пластинку и с шутливым поклоном приглашает меня. Мы танцуем вальс венского леса.
Я встаю на цыпочки, чтобы дотянуться до его плеча,— он гораздо выше меня. И вот мои ноги отрываются от пола. Мы кружимся на одном месте комната небольшая, не растанцуешься!.. Мама кричит: «Осторожно, не ушибитесь! Коля, перестань!..» Мелькают стены, потолок, лица — расплывчатыми пятнами... Но я кричу: «Коля, быстрей!!!» И слышу его веселый, слегка задыхающийся голос: «Молодец, Талка! Держись!..» Он с размаху бросает меня на диван, в объятия мамы, а комната — стены и потолок — все еще плывет, и я крепко зажмуриваю глаза...
А когда я их открываю, нет ничего — ни мамы с папой, ни брата, ни этой комнаты с патефоном... Есть только, я — женщина в остывших термических бигуди,— не прибранный после завтрака стол и часы, которые показывают, что мне пора торопиться!..
Кабинет логопеда, где я работаю вот уже скоро пятнадцать лет, помещается на втором этаже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21