Ну вот. А у меня тогда как раз с собой было. Ну я и говорю: «Володь, не желаете со мной по стекляшеч-ке? Чисто из уважения». «А почему бы и нет?» — говорит он. Сел, мы с ним, значит, опорожнили по стаканчику. Он мужик свой, пить умеет. То да се, за жизнь поговорили, еще по стакашке выпили. Тут он гитару достает, у него с собой гитара была, и говорит: «Федя, друг, послушай, какую я недавно песню сочинил». И давай: «Если друг оказался вдруг...»
— А у него что, гитара была? — удивился Скли-фосовский. — В горах?
— Ну ты даешь! — Федя покачал головой. — Он же ее всегда с собой носил. Скажи, Серега.
Серега кивнул.
— Это же я ему про Серегу рассказал, что он кивает все время. — Федя толкнул другана в бок. — Слышь, Серый, это он про тебя сочинил.
Склифосовский в этот момент готов был плакать и смеяться от счастья. Впрочем, он и так уже плакал, размазывая по щекам обильные сивушные слезы. Это ж надо, сидеть вот так просто с такими людьми... Да ему сам Высоцкий пел под гитару свои песни. На какое-то мгновение даже показалось, что он видит, как там, вдалеке, лавируя между прохожими, своей пружинящей походочкой идет сам бард. Загорелый, веселый, с гитарой за спиной и умной улыбкой на лице. Идет и смотрит прямо на него, Склифосовского, как будто хочет сказать: «Ну, чего же ты, Склифосовский? Будь мужчиной. Хватит тебе прятаться по чердакам, как крыса. Разве ты хочешь прожить крысой всю оставшуюся жизнь? Или ты не помнишь мою песню про баобаб?»
— Помню! — Склифосовский хлопнул себя по колену и даже попытался встать — правда, не получилось. — Не хочу, как крыса!
— Эй, ты че? — Федя заглянул ему в глаза: — Тебе налить?
Склифосовский посмотрел на этих людей, которые приняли его, как родного, и понял, что больше молчать он не может. Он сейчас же признается им во всем. И пусть его казнят, и пусть им пугают маленьких детей, но он больше так не может. Поэтому он набрал в легкие побольше воздуху, гордо запрокинул голову и громко, чтобы слышали все, сказал:
— Налей!
Ему налили, он послушно ткнулся своим стаканом в три других и вылил водку себе в горло.
— А я один раз Олегу Табакову кран чинил на кухне! — заявил во всеуслышание Коля. — Года два назад, после Майских. Я тогда в ЖЭКё...
— Ребята, — вдруг тихо, съежившись, сказал Склифосовский, — а я — убийца. Мне «вышку» дали, а я сбежал. Грохнул четырех охранников и сбежал.
— Давно? — спросил Федя, понимающе заглянув ему в глаза.
— Две недели назад. Я, правда, не один, а с дружками.
— Ну и че теперь делать будешь? — поинтересовался Коля.
— - Вы мне не верите? — Склифосовский поднял глаза и посмотрел на собутыльников.
— Ну почему? — Алик пожал плечами. — Верим.
— Нет, вы мне не верите! — Склифосовский вдруг вскочил. — Вы думаете, что я лгу?
Слово «лгу», по его мнению, больше подходило к торжественности момента, чем пошлое «вру», или, еще хуже, «брешу».
— Да ладно тебе, сядь. — Алик ухватил его за рукав, но Склифосовский дернул рукой, пытаясь освободиться.
— Нет, я не сяду! г— разошелся он. — И не смейте мне говорить, что я лгун!
— Тебе никто и не говорит. — Мужики переглянулись.
— Именно говорите! А если и не говорите, то думаете! — Склифосовский огляделся, стараясь при этом не грохнуться на землю от головокружения. — И я всем тут заявляю: я — подлый убийца!
Две парочки, сидящие напротив, засмеялись, встали и не спеша направились к выходу из парка.
— И не смейте надо мной смеяться! — уже вовсю бушевал он. — Пусть я убийца, пусть я преступник, но не клоун! И смеяться над собой я не позволю.
Сказав это, он гордо развернулся и зашагал прочь.
— Эй, ты куда?! — крикнул ему вдогонку Федя.
— Я иду сдаваться! — заявил Склифосовский. — А вы можете оставаться в своем неверии!
Потом он долго колотил в железные ворота отделения милиции. Колотил остервенело и методично, пока не открылось маленькое окошко и грозный голос не спросил:
— Тебе чего?
— Открывайте! — крикнул Склифосовский. — Ведите меня на эшафот! Вот он я!
— Сейчас я тебя отведу! Сейчас я тебя отведу! — пригрозил милиционер. — А ну вали отсюда, алкаш, а то в камере ночевать будешь.
— Я не алкаш! — крикнул Склифосовский и упал на землю. — Я убийца! Открывай свои ворота, служивый!
— Я тебе покажу — убийца! — Милиционер за-„ гремел замком и выскочил в калитку. Схватил Скли-фосовского за шиворот, тряхнул хорошенько и опять отпустил. — Вали, я сказал! Если еще постучишь, шею сверну и скажу, что так было.
Сказав это, он ушел, закрыв дверь.
— Ах так? — Склифосовский долго боролся с земным притяжением и наконец встал на ноги. — Ах, вы мне не верите? Ну так вот вам!
Он схватил с земли обломок кирпича и запустил его в окно. Послышался звон разбитого стекла.
— Если вы меня не арестуете, то я...
Но его уже волокли в отделение несколько человек. Кто-то сзади больно пинал сапогом по копчику. При каждом ударе Склифосовский вскрикивал:
— Так меня, так! Сильнее бей! Я еще не то заслужил. Веди меня к самому главному начальнику!
Ну, козел, ты у нас попляшешь! Ты у нас, гад такой, еще пожалеешь. Шпынько, оформляй его за злостную хулиганку! — Склифосовского прижали к стене и стали выворачивать карманы.
— Фамилия, имя, отчество? — Шпынько достал чистый бланк протокола.
— Склифосовский.
— Нет, он еще издевается! — Патрульный больно саданул его по почкам. — Я тебе покажу Склифосовского! Фамилия!
— Только запишите там, — проскулил он, — что я сам явился. Явка с повинной и чистосердечное признание. Склифосовский.
— Не, ты че, вообще страх потерял? — Патрульный удивленно развел руками и вдруг так засадил в солнечное сплетение, что у Склифосовского потемнело в глазах.
— Подожди, Эдик, хватит, — сказал Шпынько, покачав головой. — Ты что, не видишь, он так нагрузился, что ему все по фигу. Даже боли не чувствует.
— Ничего не по фигу! — прохрипел Склифосовский. — Я к вам с повинной явился, а вы... Это я из-под «вышки» неделю назад сбежал.
Милиционеры переглянулись.
— А ну тащи сюда ориентировку, — пробормотал Шпынько. — В комнате допросов. Я ее под фикус поставил, чтобы на подоконник не протекало... Как, ты говоришь, твоя фамилия?..
Через двадцать минут за ним приехало сразу три машины. Теперь Склифосовского никто не бил. С ним были обходительны и вежливы.
— Руки за спину, пожалуйста. Пройдите в машину. Осторожно, наклоните голову.
Он послушно выполнял все просьбы, бессмысленно улыбаясь и заглядывая в глаза людям в зеленой военной форме. Немного тревожила тень разочарования, что они тут же не заключили его в свои объятия и не разрыдались вместе с ним над его горькой участью и поздним раскаянием. Но он решил держаться с достоинством. Нельзя сейчас раскисать, нельзя пускать сопли. Раз уж решил быть человеком, а не крысой, надо идти до конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— А у него что, гитара была? — удивился Скли-фосовский. — В горах?
— Ну ты даешь! — Федя покачал головой. — Он же ее всегда с собой носил. Скажи, Серега.
Серега кивнул.
— Это же я ему про Серегу рассказал, что он кивает все время. — Федя толкнул другана в бок. — Слышь, Серый, это он про тебя сочинил.
Склифосовский в этот момент готов был плакать и смеяться от счастья. Впрочем, он и так уже плакал, размазывая по щекам обильные сивушные слезы. Это ж надо, сидеть вот так просто с такими людьми... Да ему сам Высоцкий пел под гитару свои песни. На какое-то мгновение даже показалось, что он видит, как там, вдалеке, лавируя между прохожими, своей пружинящей походочкой идет сам бард. Загорелый, веселый, с гитарой за спиной и умной улыбкой на лице. Идет и смотрит прямо на него, Склифосовского, как будто хочет сказать: «Ну, чего же ты, Склифосовский? Будь мужчиной. Хватит тебе прятаться по чердакам, как крыса. Разве ты хочешь прожить крысой всю оставшуюся жизнь? Или ты не помнишь мою песню про баобаб?»
— Помню! — Склифосовский хлопнул себя по колену и даже попытался встать — правда, не получилось. — Не хочу, как крыса!
— Эй, ты че? — Федя заглянул ему в глаза: — Тебе налить?
Склифосовский посмотрел на этих людей, которые приняли его, как родного, и понял, что больше молчать он не может. Он сейчас же признается им во всем. И пусть его казнят, и пусть им пугают маленьких детей, но он больше так не может. Поэтому он набрал в легкие побольше воздуху, гордо запрокинул голову и громко, чтобы слышали все, сказал:
— Налей!
Ему налили, он послушно ткнулся своим стаканом в три других и вылил водку себе в горло.
— А я один раз Олегу Табакову кран чинил на кухне! — заявил во всеуслышание Коля. — Года два назад, после Майских. Я тогда в ЖЭКё...
— Ребята, — вдруг тихо, съежившись, сказал Склифосовский, — а я — убийца. Мне «вышку» дали, а я сбежал. Грохнул четырех охранников и сбежал.
— Давно? — спросил Федя, понимающе заглянув ему в глаза.
— Две недели назад. Я, правда, не один, а с дружками.
— Ну и че теперь делать будешь? — поинтересовался Коля.
— - Вы мне не верите? — Склифосовский поднял глаза и посмотрел на собутыльников.
— Ну почему? — Алик пожал плечами. — Верим.
— Нет, вы мне не верите! — Склифосовский вдруг вскочил. — Вы думаете, что я лгу?
Слово «лгу», по его мнению, больше подходило к торжественности момента, чем пошлое «вру», или, еще хуже, «брешу».
— Да ладно тебе, сядь. — Алик ухватил его за рукав, но Склифосовский дернул рукой, пытаясь освободиться.
— Нет, я не сяду! г— разошелся он. — И не смейте мне говорить, что я лгун!
— Тебе никто и не говорит. — Мужики переглянулись.
— Именно говорите! А если и не говорите, то думаете! — Склифосовский огляделся, стараясь при этом не грохнуться на землю от головокружения. — И я всем тут заявляю: я — подлый убийца!
Две парочки, сидящие напротив, засмеялись, встали и не спеша направились к выходу из парка.
— И не смейте надо мной смеяться! — уже вовсю бушевал он. — Пусть я убийца, пусть я преступник, но не клоун! И смеяться над собой я не позволю.
Сказав это, он гордо развернулся и зашагал прочь.
— Эй, ты куда?! — крикнул ему вдогонку Федя.
— Я иду сдаваться! — заявил Склифосовский. — А вы можете оставаться в своем неверии!
Потом он долго колотил в железные ворота отделения милиции. Колотил остервенело и методично, пока не открылось маленькое окошко и грозный голос не спросил:
— Тебе чего?
— Открывайте! — крикнул Склифосовский. — Ведите меня на эшафот! Вот он я!
— Сейчас я тебя отведу! Сейчас я тебя отведу! — пригрозил милиционер. — А ну вали отсюда, алкаш, а то в камере ночевать будешь.
— Я не алкаш! — крикнул Склифосовский и упал на землю. — Я убийца! Открывай свои ворота, служивый!
— Я тебе покажу — убийца! — Милиционер за-„ гремел замком и выскочил в калитку. Схватил Скли-фосовского за шиворот, тряхнул хорошенько и опять отпустил. — Вали, я сказал! Если еще постучишь, шею сверну и скажу, что так было.
Сказав это, он ушел, закрыв дверь.
— Ах так? — Склифосовский долго боролся с земным притяжением и наконец встал на ноги. — Ах, вы мне не верите? Ну так вот вам!
Он схватил с земли обломок кирпича и запустил его в окно. Послышался звон разбитого стекла.
— Если вы меня не арестуете, то я...
Но его уже волокли в отделение несколько человек. Кто-то сзади больно пинал сапогом по копчику. При каждом ударе Склифосовский вскрикивал:
— Так меня, так! Сильнее бей! Я еще не то заслужил. Веди меня к самому главному начальнику!
Ну, козел, ты у нас попляшешь! Ты у нас, гад такой, еще пожалеешь. Шпынько, оформляй его за злостную хулиганку! — Склифосовского прижали к стене и стали выворачивать карманы.
— Фамилия, имя, отчество? — Шпынько достал чистый бланк протокола.
— Склифосовский.
— Нет, он еще издевается! — Патрульный больно саданул его по почкам. — Я тебе покажу Склифосовского! Фамилия!
— Только запишите там, — проскулил он, — что я сам явился. Явка с повинной и чистосердечное признание. Склифосовский.
— Не, ты че, вообще страх потерял? — Патрульный удивленно развел руками и вдруг так засадил в солнечное сплетение, что у Склифосовского потемнело в глазах.
— Подожди, Эдик, хватит, — сказал Шпынько, покачав головой. — Ты что, не видишь, он так нагрузился, что ему все по фигу. Даже боли не чувствует.
— Ничего не по фигу! — прохрипел Склифосовский. — Я к вам с повинной явился, а вы... Это я из-под «вышки» неделю назад сбежал.
Милиционеры переглянулись.
— А ну тащи сюда ориентировку, — пробормотал Шпынько. — В комнате допросов. Я ее под фикус поставил, чтобы на подоконник не протекало... Как, ты говоришь, твоя фамилия?..
Через двадцать минут за ним приехало сразу три машины. Теперь Склифосовского никто не бил. С ним были обходительны и вежливы.
— Руки за спину, пожалуйста. Пройдите в машину. Осторожно, наклоните голову.
Он послушно выполнял все просьбы, бессмысленно улыбаясь и заглядывая в глаза людям в зеленой военной форме. Немного тревожила тень разочарования, что они тут же не заключили его в свои объятия и не разрыдались вместе с ним над его горькой участью и поздним раскаянием. Но он решил держаться с достоинством. Нельзя сейчас раскисать, нельзя пускать сопли. Раз уж решил быть человеком, а не крысой, надо идти до конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84