— И просто так, ни из-за чего?
— Почему же ни из-за чего? Сердятся. И из-за виноградника тоже.
— А-а, понимаю. Но так, почитай, в каждой семье бывает. А чего они в общем хотят? Виноградник-то чей?
— Мой.
— Твой? Тогда чего им неймется?
— Известно чего.
— Небось завидуют!
— Ясное дело, завидуют!
— Вот спасибо, удивила! А братец у тебя чудной, право слово, чудной!
— Есть малость. Но она и того чудней. Потому что будь его воля, он бы мне, глядишь, в винограднике когда и помог. Не задаром, зачем же задаром. Не стану же я брата обманывать!
— А она ему не позволяет?
— Не позволяет, ничего не позволяет.
— Тогда и помалкивай!Но он тоже хорош. Позволил бы я бабе мной помыкать! Ей-богу, меня так и подмывает пойти твоего вина отведать!
— Нет, что ты! И люди бы стали меня оговаривать. А невестка от злости просто лопнула бы.
— Не будь глупой! Потому-то я и пойду!
— А я в сторонке от тебя буду держаться.
— Ну и держись.
— И вина тебе не дам.
— Ну и не давай.
— И во двор одна войду. Не сердись, пожалуйста!
— Ладно, ступай! Но завтра, увидишь, завтра я снова приду и нарочно так буду ходить, чтоб все люди видели. Ей-богу, приду! И завтра, и послезавтра тоже. С самого утра приду, может, на весь день приду, ей-богушки, целый день тут буду торчать и в три горла хохотать!
Вечером Филоменка не могла заснуть. Поначалу, пожалуй, сама себе не давала: отгоняла дрему, пытаясь перебрать в памяти все, что с ней сталось, а после, когда, притомившись, хотела заснуть, ей все время что-то мешало; стоило забыться в дремоте, как в тот же миг ее
кидало в дрожь. Она ворочалась в постели, сбрасывала с себя перину и тут же снова натягивала, накрываясь с головою,— все напрасно.
— Боже, что это со мной? — шумно вздыхала Фила. — Отчего никак не усну? Что со мной?
Было уже за полночь, когда она наконец заснула, но и во сне будто кто-то ее преследовал; чудилось, что вот- вот она этого человека увидит, но так и не увидела его, а лишь услышала его смех. Поздней ей стало чудиться, что поет какая-то птаха. Нет, то была не иволга. Потому что птаху эту Фила потом углядела, и она ничуть не походила на иволгу. Совсем маленькая пташка, пожалуй, меньше крапивника, она порхала с дерева на дерево и словно бы приманивала ее, временами казалось, что она просит помощи, а временами словно бы смеется над ней: тилилин, тилилин! Словно бы у нее в горле был звоночек или даже нежный-нежный, едва слышимый колокольчик. Чего ей надобно, этой птичке? Филка побежала за ней, неслась меж деревьев, а птаха весело порхала в воздухе, не переставая подманивать ее и петь, и голос ее звучал то громче, то совсем тихонечко, едва- едва слышно: цилилин, дзлилилин! Под конец совсем не стало ни птицы, ни голоска, и Фила беспомощно ходила по лесу, не зная, что делает и чего ищет в этом лесу. И все- таки какое-то любопытство гнало ее все дальше и дальше, она металась по лесу, и ей казалось, что вот-вот и она полетит. И вдруг перед ней видимо-невидимо спелой земляники: она попробовала одну, сорвала другую, и вдруг птица снова запела. Фила подняла голову. Смотри-ка, вон она! Фила увидела ее: та сидела на толстой дубовой ветке. Однако что это? Птица вдруг оборотилась мужчиной — он весело встряхнул головой и защебетал:
«Тилилин! Что ты тут делаешь, Фила?»
«Небось видишь, что делаю. Бежала я за такой махонькой птичкой, сперва думала, что это иволга, да вдруг она превратилась в крапивника. А теперь и сама не знаю, что со мной, только вижу, что это ты. За этаким шалапутом и впрямь не к чему было гоняться!»
Мужчина осклабился.
«Тилилин, тилилин!»
«Эй, тилилин, ты чего зубы скалишь? Уж не думаешь ли, что на дерево к тебе полезу?»
«А что, Филка! Чего робеешь? Тилилин! Попробуй, взлети ко мне!»
«Не взлечу, Яно, я ведь летать не умею. Мама мне наказывала быть всегда осторожной. Я-то знаю, что все это мне только снится, а в сны я не верю. Послушай, Яно, как ты туда забрался? Это вроде очень высоко».
«Очень высоко? Тилилин!»
«Не гогочи! Не такой уж ты раскрасавец, чтоб все время смеяться. Хоть ты и тилилин, а спускайся-ка лучше вниз, неохота так долго голову задирать. Слазь, тилилин, потому как, если с этого дерева сверзишься, будет тебе уж не до смеху!»
«Тилилин, тилилин!»
«Не дури, Яно! Не люблю я кверху смотреть, у меня и глаза слабые. Иной раз и нитки в иголку не вдену. Может, мне бы и очки были кстати. Только в них я, поди, посмешней тебя буду выглядеть».
И вдруг откуда ни возьмись — у Яно в руках очки, он протягивал их Филе, а рот у него щерился пуще прежнего:
«Пожалуйста, тилилин! Вот тебе и очки!»
«Ну, тилилин, ты истинный придурок! — пригрозила ему Фила.— Я правда тебя оттуда сброшу!» И чтоб нагнать на него страху, подняла с земли сухую ветку и метнула вверх.
В этот момент Яно надел на нос очки. И сразу вид у него сделался на удивление ученый и важный. В самом деле, он стал похож на какого-то учителя, а то даже на профессора или на доктора. Правда, попытайся мы обстоятельно изобразить или описать его, какой-нибудь настоящий профессор или доктор еще возьмет да обидится! Пан профессор, пан доктор, не извольте беспокоиться!
Яно еще раз осклабился, наверно, для того, чтобы дать понять, что ему совершенно плевать на ученость и даже на славу, и фьюю! Простер лапы-крылья и был таков.
Тилилин, тилилин! Пан профессор, диплом уронили!
Когда Фила утром проснулась и попыталась связать воедино все, что ей ночью приснилось, то невольно рассмеялась. Право слово, чудной сон, покачала она головой. Такой глупый сон мне, поди, еще никогда не снился!
Она оделась, приготовила завтрак, но это мы только для красного словца говорим: какой уж там завтрак? Немного кофе, краюшка хлеба — вот и все дела.
Потом подумала, за что бы приняться. Идти на виноградник? А что, если этот дурачок туда и вправду явится? С него, с бесстыдника, всякое станет!
Нет, она туда не пойдет, ни в какую туда не пойдет!
А что же тогда он? Может, в самом деле станет ее там выглядывать. Вдруг опять еще затемно выбрался из дому и ничего с собой не прихватил. Приди она туда, так, наверно, и куском черствого хлеба ему б угодила. Разве от одного куска убудет ее? Вовса нет! Ведь и от вчерашнего ей убытку не было.
Хотя и то сказать, если куда наладишься, да еще спозаранку, да еще в дальний путь, надо и самому о себе позаботиться.
Но как же он вчера перед Филой заискивал! Даже сиротой прикидывался! И как у него голос задрожал! Старый чертяка, ведь у тебя уж рога растут, до каких пор в сиротах ходить собираешься?
А вдруг некому будет даже воды ему предложить. Хоть бы родничок ему показала. Забыла. А и спросить мог бы! Пить захочет — из ручья нахлебается. Гладишь, и на родник наткнется. Такой побродяжка, что целыми днями по всем угодьям шастает, никуда не торопится, не ведает даже, что когда-то надо и домой воротиться, такой что угодно в округе приметит, все разнюхает, а уж дорогу к роднику и подавно найдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32