Мне б лесничим быть, только когда и кому отдавать меня было в ученье?
И Яно был прав. В самом деле, будь он лесником, лучшего лесника бы не сыскать. Но Яно не стал лесником. Никто не определил его ни в какое иное ремесло, не обучил никакому иному делу, даже просто работать никто не заставлял его в детстве. Верней всего было б сказать, что вырос он на улице. Правда, Яно внес бы в эти слова небольшую поправку:
— На улице? Что ж, и то правда. Только рое я и в поле и на виноградниках. Среди природы. И редко когда лодырничал. Да и мог ли я лодырничать? Кто всегда летом дрова на зиму заготавливал? Кто таскал с поля картошку? Кто всегда воровал в виноградниках самые лучшие гроздья? Эх вы, дурачье, с чего-то ж надо было жить. Да я еще и о сестре заботился, только она потом на меня плюнула. На исповеди я был всего раза три- четыре. Последний раз перед свадьбой. И тогда пан фарар сказал мне: «Янко, не говори никому, что я тебе скажу, но в том, что ты делал пропитания ради, исповедоваться нет нужды!» Спасибо ему! Справедливый человек! «Ваше преподобие, хорошо, что вы мне это сказали, но надо было вам раньше об этом сказать! Других-то грехов у меня нету. Стало быть, вперед мне на исповедь ходить не для чего».
Да, вот так! Яно был Яно, жил среди природы, но и ради природы. Случалось, конечно, иной лесник и уважит Яно или хотя бы в чем-то поймет его и простит. Однако таких было немного. Ну а другие видели в нем лишь браконьера. А Яно, что греха таить, и впрямь браконьерствовал, он этому ремеслу еще в детстве обучился. Сперва к его услугам была только рогатка: бил по воробью, по синице, по щеглу, когда и по зяблику, по сорокопуту, а то и по удоду или ремезу; а однажды он подобрал на дороге камешек для куропаточки, а уж потом стал разбираться в камешках; выбежит перед ним стайка куропаточек, так одна непременно падет как подкошенная. Правда, иной раз он бил по ним уже в воздухе, и тогда рогатка его оказывалась посрамленной. Яно, однако, не терялся; отыскивал в терновнике куропаточьи стежки, расставлял проволочные силки, а уж потом приходил туда за добычей. Однажды глазам своим не поверил: батюшки, фазан попался. Должно быть, слишком высоко силок приладил.
Разумеется, такое бывало в поле, но ведь мы уж сказали, и в лесу он был, как дома: грибы, малина, черника, выглядывал даже зайца. Да что зайца, его-то он мог и в поле встретить, и даже много чаще, но здесь в лесу откуда не возьмись — косуля, и до чего ласково на него смотрит и при этом еще жует. И как занятно жвакает! Черт подери, Янко, пошевеливай-ка мозгами, хорошо бы эту косулю и вблизи рассмотреть.
Ах да, еще и кукушка! Мы чуть было о ней не забыли.
А кой-кому ее могло б недоставать в нашей книжке. Кукушка: ку-ку! Вот уже и она здесь. С кукушкой Яно всегда дружбу водил. Не раз она его и подбадривала: «Иди, Яно, не робей, лес большой, и на тебя хватит!» Ну и еще, конечно, иволга! Но про иволгу вы уже знаете. Иволга познакомила Яно с женой.
Ну а Филоменка-то как? По правде сказать, у нее было из-за чего на Яно сердиться. Счастье еще, что она не была бог весть какая гневливая и многое прощала ему. Но все равно порой не выдерживала и целый день, а то и два, с ним не разговаривала. Уж Яно к ней и так и сяк подъезжал, старался даже из леса что-нибудь принести, только много ли из леса принесешь? Чаще всего ничего, но по весне иной раз букетик. Экой дурень, ведь это же первоцветы! А летом — лиловые колокольчики.
— Ах ты, Янко-дурачок, колокольчики мне таскаешь? Я весь день в винограднике землю мотыжила, а ты в лесу колокольчики собирал, по лесу колоколил, будто мне одного такого колокольчика не достаточно? В доме ни полушки, а у тебя в голове одни трали-вали! Осталось у нас после свадьбы немного вина, можно было за него какую кронку выручить, но кабы я и выручила, она б давно в трубу вылетела. А фасоль ты продал.
— Уж это неправда.
— Нет, правда. Продал фасоль, да ломаного гроша за нее не принес. Наверняка какой-нибудь корчмарь от души потешился.
Но случается, Яно притаскивает из лесу целую прорву грибов! А иной раз большую вязанку букового или грабового сушняку. Тогда Филка бывает довольнее.
А как-то раз из дома вдруг исчезают часы. Вздумала Фила в одно прекрасное утро посмотреть на часы, а их будто и не было.
— Послушай, Яно, что это значит? С кем ты опять вином зашибался? Куда часы дел?
— Да в починку отдал.
— Чтоб тут же назад их принес. Я в твоего починщика не верю.
Из-за часов и поссорились. Филоменка даже расплакалась. Яно огорчился.
— Филка, я же знаю, что эти часы у тебя от роди
телей. Но бояться тебе нечего, я их не спроворил. Они в городе, ей-ей, в городе. Разве я виноват, что там у меня комната. Это ведь и твоя комната. Повесил я их на стену, чтоб в городе о времени не забывать.
Сразу же на другой день Филоменка пошла в город, убедиться хотела, правду ли он говорил.
На этот раз Яно и впрямь не обманывал. Часы висели в его городской комнате. На них по-прежнему была лишь одна стрелочка, да что с того? Часы есть часы. Фила хотела взять их назад. Но Яно стал ее отговаривать:
— Филка, оставь их! Ведь теперь это и твоя комната. Иной раз придем в город, отдохнем, даже переночуем здесь, а утречком будем знать, который час.
Фила возразила: на что, мол, им эта комната.
— У меня своя есть. Две комнаты держать нам нет смысла. А эта-то до чего уж никудышная каморка; коли имеется у тебя какой дружок-дурачок, что захочет тут поселиться, отдай ему ее по-доброму.
Яно опешил.
— Филка, да понимаешь ли ты, что значит найти в городе комнату, и еще вот такую! Я же тут могу жить почти на даровщинку. За квартиру я вообще не плачу. Вместо платы принесу фазана, а иной раз и куропатки хватает.
Часы остались в городе. Под конец-то и Фила рассудила, что две комнаты, пусть одна беднее другой, это все же две комнаты, и коли нету с ними забот, почему бы их и не оставить? Яно — городской человек, со временем, глядишь, и из Филы получится, пусть не совсем, но хотя бы отчасти горожанка, с весны до осени они могут жить в деревне, а как по осени соберут урожай, могут переселиться и в город, зимовать там, но, правда, разве что зимовать!
Конечно, разговоры остаются разговорами! Пробегают два-три месяца, урожай уже в бочках, с чего бы теперь переселяться в город? А бочки — их тоже туда перетаскивать? Заявится зимой покупатель, станет вино спрашивать, ну а не будешь жить в деревне или не будет у тебя бочек в городе — кукиш с маслом продашь! Мало того, Яно и дров не натаскал в городскую квартиру — черт возьми, неужто им с Филой еще и дрова в город перетаскивать?
— Начхать на город,— говорит однажды Яно. — Ей-ей, я вполне к деревне привык.
— А я что тебе говорила? — Фила сразу светлеет. — К деревне человек легко привыкает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
И Яно был прав. В самом деле, будь он лесником, лучшего лесника бы не сыскать. Но Яно не стал лесником. Никто не определил его ни в какое иное ремесло, не обучил никакому иному делу, даже просто работать никто не заставлял его в детстве. Верней всего было б сказать, что вырос он на улице. Правда, Яно внес бы в эти слова небольшую поправку:
— На улице? Что ж, и то правда. Только рое я и в поле и на виноградниках. Среди природы. И редко когда лодырничал. Да и мог ли я лодырничать? Кто всегда летом дрова на зиму заготавливал? Кто таскал с поля картошку? Кто всегда воровал в виноградниках самые лучшие гроздья? Эх вы, дурачье, с чего-то ж надо было жить. Да я еще и о сестре заботился, только она потом на меня плюнула. На исповеди я был всего раза три- четыре. Последний раз перед свадьбой. И тогда пан фарар сказал мне: «Янко, не говори никому, что я тебе скажу, но в том, что ты делал пропитания ради, исповедоваться нет нужды!» Спасибо ему! Справедливый человек! «Ваше преподобие, хорошо, что вы мне это сказали, но надо было вам раньше об этом сказать! Других-то грехов у меня нету. Стало быть, вперед мне на исповедь ходить не для чего».
Да, вот так! Яно был Яно, жил среди природы, но и ради природы. Случалось, конечно, иной лесник и уважит Яно или хотя бы в чем-то поймет его и простит. Однако таких было немного. Ну а другие видели в нем лишь браконьера. А Яно, что греха таить, и впрямь браконьерствовал, он этому ремеслу еще в детстве обучился. Сперва к его услугам была только рогатка: бил по воробью, по синице, по щеглу, когда и по зяблику, по сорокопуту, а то и по удоду или ремезу; а однажды он подобрал на дороге камешек для куропаточки, а уж потом стал разбираться в камешках; выбежит перед ним стайка куропаточек, так одна непременно падет как подкошенная. Правда, иной раз он бил по ним уже в воздухе, и тогда рогатка его оказывалась посрамленной. Яно, однако, не терялся; отыскивал в терновнике куропаточьи стежки, расставлял проволочные силки, а уж потом приходил туда за добычей. Однажды глазам своим не поверил: батюшки, фазан попался. Должно быть, слишком высоко силок приладил.
Разумеется, такое бывало в поле, но ведь мы уж сказали, и в лесу он был, как дома: грибы, малина, черника, выглядывал даже зайца. Да что зайца, его-то он мог и в поле встретить, и даже много чаще, но здесь в лесу откуда не возьмись — косуля, и до чего ласково на него смотрит и при этом еще жует. И как занятно жвакает! Черт подери, Янко, пошевеливай-ка мозгами, хорошо бы эту косулю и вблизи рассмотреть.
Ах да, еще и кукушка! Мы чуть было о ней не забыли.
А кой-кому ее могло б недоставать в нашей книжке. Кукушка: ку-ку! Вот уже и она здесь. С кукушкой Яно всегда дружбу водил. Не раз она его и подбадривала: «Иди, Яно, не робей, лес большой, и на тебя хватит!» Ну и еще, конечно, иволга! Но про иволгу вы уже знаете. Иволга познакомила Яно с женой.
Ну а Филоменка-то как? По правде сказать, у нее было из-за чего на Яно сердиться. Счастье еще, что она не была бог весть какая гневливая и многое прощала ему. Но все равно порой не выдерживала и целый день, а то и два, с ним не разговаривала. Уж Яно к ней и так и сяк подъезжал, старался даже из леса что-нибудь принести, только много ли из леса принесешь? Чаще всего ничего, но по весне иной раз букетик. Экой дурень, ведь это же первоцветы! А летом — лиловые колокольчики.
— Ах ты, Янко-дурачок, колокольчики мне таскаешь? Я весь день в винограднике землю мотыжила, а ты в лесу колокольчики собирал, по лесу колоколил, будто мне одного такого колокольчика не достаточно? В доме ни полушки, а у тебя в голове одни трали-вали! Осталось у нас после свадьбы немного вина, можно было за него какую кронку выручить, но кабы я и выручила, она б давно в трубу вылетела. А фасоль ты продал.
— Уж это неправда.
— Нет, правда. Продал фасоль, да ломаного гроша за нее не принес. Наверняка какой-нибудь корчмарь от души потешился.
Но случается, Яно притаскивает из лесу целую прорву грибов! А иной раз большую вязанку букового или грабового сушняку. Тогда Филка бывает довольнее.
А как-то раз из дома вдруг исчезают часы. Вздумала Фила в одно прекрасное утро посмотреть на часы, а их будто и не было.
— Послушай, Яно, что это значит? С кем ты опять вином зашибался? Куда часы дел?
— Да в починку отдал.
— Чтоб тут же назад их принес. Я в твоего починщика не верю.
Из-за часов и поссорились. Филоменка даже расплакалась. Яно огорчился.
— Филка, я же знаю, что эти часы у тебя от роди
телей. Но бояться тебе нечего, я их не спроворил. Они в городе, ей-ей, в городе. Разве я виноват, что там у меня комната. Это ведь и твоя комната. Повесил я их на стену, чтоб в городе о времени не забывать.
Сразу же на другой день Филоменка пошла в город, убедиться хотела, правду ли он говорил.
На этот раз Яно и впрямь не обманывал. Часы висели в его городской комнате. На них по-прежнему была лишь одна стрелочка, да что с того? Часы есть часы. Фила хотела взять их назад. Но Яно стал ее отговаривать:
— Филка, оставь их! Ведь теперь это и твоя комната. Иной раз придем в город, отдохнем, даже переночуем здесь, а утречком будем знать, который час.
Фила возразила: на что, мол, им эта комната.
— У меня своя есть. Две комнаты держать нам нет смысла. А эта-то до чего уж никудышная каморка; коли имеется у тебя какой дружок-дурачок, что захочет тут поселиться, отдай ему ее по-доброму.
Яно опешил.
— Филка, да понимаешь ли ты, что значит найти в городе комнату, и еще вот такую! Я же тут могу жить почти на даровщинку. За квартиру я вообще не плачу. Вместо платы принесу фазана, а иной раз и куропатки хватает.
Часы остались в городе. Под конец-то и Фила рассудила, что две комнаты, пусть одна беднее другой, это все же две комнаты, и коли нету с ними забот, почему бы их и не оставить? Яно — городской человек, со временем, глядишь, и из Филы получится, пусть не совсем, но хотя бы отчасти горожанка, с весны до осени они могут жить в деревне, а как по осени соберут урожай, могут переселиться и в город, зимовать там, но, правда, разве что зимовать!
Конечно, разговоры остаются разговорами! Пробегают два-три месяца, урожай уже в бочках, с чего бы теперь переселяться в город? А бочки — их тоже туда перетаскивать? Заявится зимой покупатель, станет вино спрашивать, ну а не будешь жить в деревне или не будет у тебя бочек в городе — кукиш с маслом продашь! Мало того, Яно и дров не натаскал в городскую квартиру — черт возьми, неужто им с Филой еще и дрова в город перетаскивать?
— Начхать на город,— говорит однажды Яно. — Ей-ей, я вполне к деревне привык.
— А я что тебе говорила? — Фила сразу светлеет. — К деревне человек легко привыкает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32