семерка партизан и полчище немцев!.. Он шагал впереди Шримма, пропуская мимо ушей его бесконечные окрики: «Быстрее, быстрее!» Как самому не надоело... А Митуху было все равно.
Скоро развилка.
Над ними пролетели два самолета.
Шримм и его воинство прыснули в разные стороны и прижались к крутым склонам дороги.
Самолеты возвращались.
Митух бросился бежать.
— Дёру, мужики! — что было мочи крикнул Колкар и припустил бегом из выемки.— Бежим! — Терновник зацепился за ноги, и пуля из пистолета Шримма вонзилась ему в спину. Запутавшись ногами в терновнике, Колкар упал головой к дороге.
— Ложись! — заорал Шримм вслед бежавшему Митуху и выстрелил.— Ложись!
— Орали солдаты разбегавшимся молчанским заложникам.
Из самолета вырвались острые языки огня, по дороге зацокали пули, в толпе бегущих немецких солдат взорвались четыре бомбы, и, когда все утихло, в выемке на дороге громко кричали двое раненых.
Четверо молчанских мужиков и трое подростков из числа одиннадцати заложников, а с ними и Митух врассыпную бежали через поле к сосновому бору.
Самолеты вернулись к дороге, снова прострочили ее из пулеметов вдоль и поперек.
Инженер Митух и с ним двое молчанских, Кубица и Бенко, добежали до опушки соснового бора.
В Молчанах стрельба шла на убыль, одиночные винтовочные выстрелы и разрывы снарядов сменились тишиной.
На Петровой Залежи над окопом остановились трое советских бойцов.
— Выходи! — сказал Бете Митуховой один из них, махнув рукой.— Выходите!
Бету Митухову била дрожь, дети плакали, она не могла сдвинуться с места, боясь, что на ее глазах и на глазах детей убьют немца, и застывшим взглядом смотрела снизу вверх на рослых солдат, предлагавших ей вылезти из окопа.
— Выходи!
— Никак не вылезу... не могу я, тут немец!
— Выходи давай!
— Тут немец,— просительным тоном сказала Бета,— не убивайте его!
— Давай выходи! — Солдат нагнулся и за руку вытащил из окопа Амальку. Посмотрел в посиневшее от холода личико. Потом заглянул в окоп и увидел немецкого солдата.
— А-а, фриц!
Бойцы подошли к окопу.
— Нет-нет... прошу вас... не убивайте его!
Боец вытащил из окопа всех четверых детей.
— Выходи! — кричал он Бете, сердито приглашая ее жестом.— Выходи давай!
Потом окинул взглядом немецкого унтер-офицера, ничком лежавшего в грязной луже на дне окопа, уронив голову на руки. В бесцветных, выпачканных глиной волосах зияла рана. Жижа вокруг головы пузырилась красноватой пеной, фотография тоже окрашена розовым.
— Мертвый он, убит! Давай!
Бета Митухова выбросила из окопа шали, вылезла сама и с чувством невыразимого облегчения, заставившего забыть, как она кляла инженера Митуха, зашагала, с трудом переставляя затекшие ноги, со старшими детьми; один боец шел впереди, двое других сзади с девочками на руках. Они спустились на дорогу, затем через поваленный забор садом прошли во двор. У Беты брызнули слезы при виде порушенных сарая и амбара, разорванных на куски немцев, разоренного двора.
Старуха Митухова стояла на пороге кухни.
— Боже мой, дети, Бетка!
Старшие дети бросились к ней, девочки тоже устремились к бабке, как только бойцы опустили их на землю.
— Не плачь, Бетка,— сказала старуха. Посмотрев на улыбающихся солдат, спросила: — А германец больше не придет?
Дети опередили смеявшихся солдат:
— Нет, бабушка! Германец лежит в окопе.
Солдаты захохотали еще пуще.
— А где наши бедолаги? — спросила старуха.— Адам, Йожо и этот?..— Она с опаской покосилась на советских солдат.
В конюшне заревела скотина, завизжали свиньи и поросята в хлеву.
Бета побежала в конюшню.
Шестой час был на исходе.
Адам Митух, брат инженера, медленно ехал на лошадях из Ракитовцев, куда он отвез советских бойцов. Он подъезжал к развилке дорог у Монаховой Пустоши. Ехал не спеша и смотрел на лошадей, крупы которых, покрытые засохшей белесой пеной, уже не блестели под золотистыми лучами поднявшегося над горизонтом солнца. Всю дорогу он упорно молчал, хотя рядом с ним на передке, спиной к лошадям, сидела Гизела Габорова. Он мысленно возвращался к тому моменту, когда она возникла перед ним на дороге у Ракитовцев, перепуганная насмерть, дрожащая, и упросила довезти ее до Рачан. Девушкой, поди, красивая была. Да и теперь хороша, шельма! Он позавидовал брату-инженеру, который был знаком с ней еще по гимназии.
Скоро развилка.
Кони начали всхрапывать и вдруг встали.
Митух огляделся вокруг, потом ткнул вперед кнутовищем:
— Что там такое?
Дорога за развилкой была усеяна зелеными униформами убитых немцев, черный дворовый пес Митухов, Цезарь, слизывал алую кровь.
Адама передернуло от отвращения.
— Придется поворачивать назад, пани Габорова,— помолчав, сказал он Гизеле.— Гляньте-ка!
Гизела Габорова приподнялась, обернулась и посмотрела на дорогу.
— Когда же в таком случае,— заговорила она дрожащим голосом,— когда же мы попадем в Рачаны, пан Митух? Очень прошу вас, поедемте! Какое нам до них дело? Немцы — свиньи! Я боюсь оставаться одна, я ужасно устала, мне страшно, кругом бродят немцы, русские... Поедем же!..
Митух взглянул на Гизелу, на испуганное, бледное лицо.
— Что вы сказали?
— Поедемте, я вам часики дам!
— Эх, пани Габорова,— ответил он,— нешто не видите — туда ведь и кони не идут. Слезайте с телеги!
— Но, пан Митух!..
— Вы что, оглохли?
Лошади опять захрапели, Цезарь слизывал кровь.
— Слезайте, живо!
Гизела Габорова сошла с телеги.
Митух свернул в сторону от убитых немцев, убитого Колкара и двух других молчанских мужиков. Он нахлестывал коней и гнал телегу окольной дорогой в Пустую Рощу, где бросил борону. Гизела Габорова, оставшись на развилке, потерянно смотрела ему вслед. «Хуже зверя!» Взмокнув в своей длинной лисьей шубе, обвешанная часами, кольцами и браслетами — достоянием Шта- лей (которое она выманила обещанием прятать их), Гизела брела вдоль дороги, усеянной трупами. Она спрятала руки в карманы, чемодана с ней не было — книготорговец Карл Гемерт, не доезжая до Ракитовцев, вырвал чемодан у ней из рук, а ее вытолкнул из машины. Она шла, обмирая от страха и изнеможения. «Тебе нельзя здесь оставаться,— вспоминались ей слова Шримма,— ты или погибнешь здесь, или не сможешь жить по-человечески. Гизела—газель». Не погибла — но еще может погибнуть... Она покосилась на трупы на дороге и содрогнулась, встретив хмельной взгляд Митуховой собаки, Цезаря, которая оскалила на нее зубы, но не залаяла, даже не зарычала.
Молчанские мужики Кубица и Бенко (на Монаховой Пустоши им удалось сбежать от солдат Шримма) спрятались в терновых зарослях меж корневищ сосны, с которых вся глина давно пообвалилась в глубокий яр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Скоро развилка.
Над ними пролетели два самолета.
Шримм и его воинство прыснули в разные стороны и прижались к крутым склонам дороги.
Самолеты возвращались.
Митух бросился бежать.
— Дёру, мужики! — что было мочи крикнул Колкар и припустил бегом из выемки.— Бежим! — Терновник зацепился за ноги, и пуля из пистолета Шримма вонзилась ему в спину. Запутавшись ногами в терновнике, Колкар упал головой к дороге.
— Ложись! — заорал Шримм вслед бежавшему Митуху и выстрелил.— Ложись!
— Орали солдаты разбегавшимся молчанским заложникам.
Из самолета вырвались острые языки огня, по дороге зацокали пули, в толпе бегущих немецких солдат взорвались четыре бомбы, и, когда все утихло, в выемке на дороге громко кричали двое раненых.
Четверо молчанских мужиков и трое подростков из числа одиннадцати заложников, а с ними и Митух врассыпную бежали через поле к сосновому бору.
Самолеты вернулись к дороге, снова прострочили ее из пулеметов вдоль и поперек.
Инженер Митух и с ним двое молчанских, Кубица и Бенко, добежали до опушки соснового бора.
В Молчанах стрельба шла на убыль, одиночные винтовочные выстрелы и разрывы снарядов сменились тишиной.
На Петровой Залежи над окопом остановились трое советских бойцов.
— Выходи! — сказал Бете Митуховой один из них, махнув рукой.— Выходите!
Бету Митухову била дрожь, дети плакали, она не могла сдвинуться с места, боясь, что на ее глазах и на глазах детей убьют немца, и застывшим взглядом смотрела снизу вверх на рослых солдат, предлагавших ей вылезти из окопа.
— Выходи!
— Никак не вылезу... не могу я, тут немец!
— Выходи давай!
— Тут немец,— просительным тоном сказала Бета,— не убивайте его!
— Давай выходи! — Солдат нагнулся и за руку вытащил из окопа Амальку. Посмотрел в посиневшее от холода личико. Потом заглянул в окоп и увидел немецкого солдата.
— А-а, фриц!
Бойцы подошли к окопу.
— Нет-нет... прошу вас... не убивайте его!
Боец вытащил из окопа всех четверых детей.
— Выходи! — кричал он Бете, сердито приглашая ее жестом.— Выходи давай!
Потом окинул взглядом немецкого унтер-офицера, ничком лежавшего в грязной луже на дне окопа, уронив голову на руки. В бесцветных, выпачканных глиной волосах зияла рана. Жижа вокруг головы пузырилась красноватой пеной, фотография тоже окрашена розовым.
— Мертвый он, убит! Давай!
Бета Митухова выбросила из окопа шали, вылезла сама и с чувством невыразимого облегчения, заставившего забыть, как она кляла инженера Митуха, зашагала, с трудом переставляя затекшие ноги, со старшими детьми; один боец шел впереди, двое других сзади с девочками на руках. Они спустились на дорогу, затем через поваленный забор садом прошли во двор. У Беты брызнули слезы при виде порушенных сарая и амбара, разорванных на куски немцев, разоренного двора.
Старуха Митухова стояла на пороге кухни.
— Боже мой, дети, Бетка!
Старшие дети бросились к ней, девочки тоже устремились к бабке, как только бойцы опустили их на землю.
— Не плачь, Бетка,— сказала старуха. Посмотрев на улыбающихся солдат, спросила: — А германец больше не придет?
Дети опередили смеявшихся солдат:
— Нет, бабушка! Германец лежит в окопе.
Солдаты захохотали еще пуще.
— А где наши бедолаги? — спросила старуха.— Адам, Йожо и этот?..— Она с опаской покосилась на советских солдат.
В конюшне заревела скотина, завизжали свиньи и поросята в хлеву.
Бета побежала в конюшню.
Шестой час был на исходе.
Адам Митух, брат инженера, медленно ехал на лошадях из Ракитовцев, куда он отвез советских бойцов. Он подъезжал к развилке дорог у Монаховой Пустоши. Ехал не спеша и смотрел на лошадей, крупы которых, покрытые засохшей белесой пеной, уже не блестели под золотистыми лучами поднявшегося над горизонтом солнца. Всю дорогу он упорно молчал, хотя рядом с ним на передке, спиной к лошадям, сидела Гизела Габорова. Он мысленно возвращался к тому моменту, когда она возникла перед ним на дороге у Ракитовцев, перепуганная насмерть, дрожащая, и упросила довезти ее до Рачан. Девушкой, поди, красивая была. Да и теперь хороша, шельма! Он позавидовал брату-инженеру, который был знаком с ней еще по гимназии.
Скоро развилка.
Кони начали всхрапывать и вдруг встали.
Митух огляделся вокруг, потом ткнул вперед кнутовищем:
— Что там такое?
Дорога за развилкой была усеяна зелеными униформами убитых немцев, черный дворовый пес Митухов, Цезарь, слизывал алую кровь.
Адама передернуло от отвращения.
— Придется поворачивать назад, пани Габорова,— помолчав, сказал он Гизеле.— Гляньте-ка!
Гизела Габорова приподнялась, обернулась и посмотрела на дорогу.
— Когда же в таком случае,— заговорила она дрожащим голосом,— когда же мы попадем в Рачаны, пан Митух? Очень прошу вас, поедемте! Какое нам до них дело? Немцы — свиньи! Я боюсь оставаться одна, я ужасно устала, мне страшно, кругом бродят немцы, русские... Поедем же!..
Митух взглянул на Гизелу, на испуганное, бледное лицо.
— Что вы сказали?
— Поедемте, я вам часики дам!
— Эх, пани Габорова,— ответил он,— нешто не видите — туда ведь и кони не идут. Слезайте с телеги!
— Но, пан Митух!..
— Вы что, оглохли?
Лошади опять захрапели, Цезарь слизывал кровь.
— Слезайте, живо!
Гизела Габорова сошла с телеги.
Митух свернул в сторону от убитых немцев, убитого Колкара и двух других молчанских мужиков. Он нахлестывал коней и гнал телегу окольной дорогой в Пустую Рощу, где бросил борону. Гизела Габорова, оставшись на развилке, потерянно смотрела ему вслед. «Хуже зверя!» Взмокнув в своей длинной лисьей шубе, обвешанная часами, кольцами и браслетами — достоянием Шта- лей (которое она выманила обещанием прятать их), Гизела брела вдоль дороги, усеянной трупами. Она спрятала руки в карманы, чемодана с ней не было — книготорговец Карл Гемерт, не доезжая до Ракитовцев, вырвал чемодан у ней из рук, а ее вытолкнул из машины. Она шла, обмирая от страха и изнеможения. «Тебе нельзя здесь оставаться,— вспоминались ей слова Шримма,— ты или погибнешь здесь, или не сможешь жить по-человечески. Гизела—газель». Не погибла — но еще может погибнуть... Она покосилась на трупы на дороге и содрогнулась, встретив хмельной взгляд Митуховой собаки, Цезаря, которая оскалила на нее зубы, но не залаяла, даже не зарычала.
Молчанские мужики Кубица и Бенко (на Монаховой Пустоши им удалось сбежать от солдат Шримма) спрятались в терновых зарослях меж корневищ сосны, с которых вся глина давно пообвалилась в глубокий яр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22