Будто челнок, сновала «Кукушка» между Либавой, Виндавой и Сааремаа. И всегда ей выпадал попутный или боковой ветер, который подгонял вперед и возвращал назад. Задувал шторм с норд-вест-норда — «Кукушка» пребывала в затишье у сааремааского берега и загружалась камнями. Наваливался шторм с востока — «Кукушка» уже стояла на якоре где-нибудь возле Пиль- гусе у самого берега, и ребята всего за день успевали нагрузить парусник. Осенью сходили в Швецию, поставили «Кукушке» под хвост мотор — «Скандию».
Но и другие мужики не спали. Через пару лет на всех пааделайдских парусниках стояли моторы — большое подспорье при встречном ветре и при штиле, особенно при заходе в порт и при выходе из него. Не требовалось больше выплачивать буксирам солидную мзду за проводку судов.
Несмотря на то что отец с Яагупом и Яагуп с отцом не во всем были едины, к тому же находились теперь в разных судовых товариществах, все-таки отец надеялся, что молодой порыв у Яагупа пройдет и его первенец останется на Пааделайде. Из меня же должен был выйти ученый человек, гораздо умнее того рижского адвоката,— отец все еще не терял надежды, что если никто другой, то собственный-то сын отыщет в дебрях законов нужный параграф против Маака.
Что же касалось деревни, то, по мнению отца, крестьянские земли мыза могла считать своей собственностью, потому что Маак приобрел у Шварца Лахтевахе вместе с землями, ну а то, что все здешние земли семьсот лет на
зад принадлежали местным людям, с этим суд не посчитается. Об этом, правда, написано в исторических книгах, а не в заковыристых сводах законов. История гласит, что победитель всегда прав, что жалобы побежденного не стоят даже сочувствия. Кто желает изменить положение с деревенскими землями, пускай займется этим заново, пусть напишет новую историю, даже кровью. С Пааделайдом дело другое. Права Пиксов и Ряхков существуют и по писаному закону, ведь семьсот лет назад Пааделайда еще не было, никто кровью его не завоевывал. Нет Пааделайда и на старинных картах. Пааделайд поднялся из моря всего несколько поколений назад. Того, чего не было, Шмальхозен не мог купить, а Шварц продать. Этот маленький островок, берега которого жители укрепили от размыва и на котором построили свои домишки,— он словно подарен отступившим морем, за него Маак ни копейки прежнему владельцу не платил. Эта намытая гравием полоска принадлежит им, тем, кто основался здесь. Если передать дело в суд, то адвокату придется призвать в свидетели не ученых историков, а составителей земных карт. Если попадется толковый адвокат, то Пиксы и Ряхки должны бы добиться в суде справедливости.
Отец посмотрел на меня. Вот из кого выйдет тот самый адвокат, в мое учение готовы вложить большие деньги. Историческая правда стоила бы крови, справедливость в суде оплачивалась деньгами и адвокатским умом. Я окончил деревенскую школу, скоро за плечами останется и приходская школа в Панкранна. Потом отец собирался отправить меня в городскую школу и даже в Тартуский университет.
— А Аарон тебе правду не откроет,— сказал Яагуп.— Правда, она и впрямь на стороне победителя. И не только правда. Море, лес и еще одно место, благодаря которому все мы на свет появились, тоже, говорят, принадлежат победителю.
— Придержи язык! — крикнула Лена.— Стыда, что ли, нет, дети слышат!
— Я тут детей не вижу. Наама скоро замуж выйдет, молодой господин через пару лет уже адвокат с умом. По законам Российской империи море в трех верстах от береговой линии тоже собственность землевладельца.
— А ты считай, отмель под водой и длина ее до острова три версты. Так что и по царскому закону Мааку до Пааделайда дела нет.
Яагуп махнул рукой. Всякий раз, когда разговор заходил о выкупе Пааделайда, ему по-своему становилось жалко отца. Жизнь уже достаточно потрепала его! Разве Элиас не объяснял ему или сам он не видит, в каком государстве живет! Насилие, обман, взятки, богатые задирают носы, бедные пресмыкаются. Если бы они не имели на вывозе камней такого хорошего заработка, отсюда давно надо было бы бежать. Яагуп стал напевать:
Не думал никогда, что у матроса жизнь такая ладная. Не гибнет хлеб на поле у него, и долг в корчме не мучает его.
Сам Яагуп в корчму не заглядывал и на публичный дом, наверно, тоже деньги жалел. Хвастался, что они с Гаабрелем такие кавалеры, что женщины сами должны их угощать, а не они женщин. Где-то, может, так и было, но только не на Пааделайде. Здесь они держались от девок и женщин подальше.
— Волк у своего логова овечек не задирает,— говорил Яагуп.
Летом, перед последним классом приходской школы, меня взяли коком на «Свой остров», чтобы я почувствовал, каким трудом достаются рубли на мое городское учение. Да, доставались они нелегко. Особенно тяжело приходилось деду Аабраму, которому в то время было уже за шестьдесят. Нанимать себе помощника он не хотел, один такой у отца уже был, призывного возраста пууратаский Пярни из Лахтевахе. Мы поставляли камни и на военно-морские молы, поэтому наша работа считалась казенной и наших парней призывного возраста на службу не брали, считали, что так они принесут казне больше пользы. Поэтому парни нанимались исполу, и кое-кто из них получал также место на пааделайдских парусниках, и не потому, что четыре судна для нашего островка было многовато, а потому, что в иные годы наше собственное мужское племя на Пааделайде редело. Женщин у нас было куда больше, чем мужчин. Мужчины сильнее вкалывали, быстрее изнашивались, раньше уходили на тот свет.
Коку за один рейс в Либаву платили десять рублей. При хорошей погоде делали четыре, а то и пять рейсов в месяц — за четыре недели в кармане сорок рублей у едва достигшего конфирмационного возраста парня, но моей заботой было не только варить суп и кашу. Отец, Пярни и старый Аабрам подвозили камни — лодку за лодкой,—
переваливали их на палубу, а я набивал ими трюм. Спина деревенела, особенно когда погода выдавалась спокойной, а ночь лунной. Тогда и ночью не смыкали глаз до тех пор, пока судно не бывало загружено, люк не задраен, лодки на палубе не принайтованы. Пярни знал мотор лучше отца и Аабрама, он запускал двигатель, и мы на тихом ходу выбирались из бухты. Когда был хоть малый ветерок, помогавший двигаться, мы поднимали паруса — мотор-то берегли,— и лишь тогда коку позволялось уйти на полубак, в то время как один из мужиков, обычно отец, первым вставал за руль. Вахта сменялась через каждые два часа, коку нести вахту не требовалось. И в Либаве коку бывало полегче — не нужно было обниматься с камнями, главное — следить, чтобы каша не пригорела и было чем как следует мужикам подкрепиться, ведь теперь им предстояло поднять из трюма на палубу три тысячи пудов камней, спустить их на тачках с палубы на землю и там уложить в кубические сажени так, чтобы покупщик смог их обмерить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Но и другие мужики не спали. Через пару лет на всех пааделайдских парусниках стояли моторы — большое подспорье при встречном ветре и при штиле, особенно при заходе в порт и при выходе из него. Не требовалось больше выплачивать буксирам солидную мзду за проводку судов.
Несмотря на то что отец с Яагупом и Яагуп с отцом не во всем были едины, к тому же находились теперь в разных судовых товариществах, все-таки отец надеялся, что молодой порыв у Яагупа пройдет и его первенец останется на Пааделайде. Из меня же должен был выйти ученый человек, гораздо умнее того рижского адвоката,— отец все еще не терял надежды, что если никто другой, то собственный-то сын отыщет в дебрях законов нужный параграф против Маака.
Что же касалось деревни, то, по мнению отца, крестьянские земли мыза могла считать своей собственностью, потому что Маак приобрел у Шварца Лахтевахе вместе с землями, ну а то, что все здешние земли семьсот лет на
зад принадлежали местным людям, с этим суд не посчитается. Об этом, правда, написано в исторических книгах, а не в заковыристых сводах законов. История гласит, что победитель всегда прав, что жалобы побежденного не стоят даже сочувствия. Кто желает изменить положение с деревенскими землями, пускай займется этим заново, пусть напишет новую историю, даже кровью. С Пааделайдом дело другое. Права Пиксов и Ряхков существуют и по писаному закону, ведь семьсот лет назад Пааделайда еще не было, никто кровью его не завоевывал. Нет Пааделайда и на старинных картах. Пааделайд поднялся из моря всего несколько поколений назад. Того, чего не было, Шмальхозен не мог купить, а Шварц продать. Этот маленький островок, берега которого жители укрепили от размыва и на котором построили свои домишки,— он словно подарен отступившим морем, за него Маак ни копейки прежнему владельцу не платил. Эта намытая гравием полоска принадлежит им, тем, кто основался здесь. Если передать дело в суд, то адвокату придется призвать в свидетели не ученых историков, а составителей земных карт. Если попадется толковый адвокат, то Пиксы и Ряхки должны бы добиться в суде справедливости.
Отец посмотрел на меня. Вот из кого выйдет тот самый адвокат, в мое учение готовы вложить большие деньги. Историческая правда стоила бы крови, справедливость в суде оплачивалась деньгами и адвокатским умом. Я окончил деревенскую школу, скоро за плечами останется и приходская школа в Панкранна. Потом отец собирался отправить меня в городскую школу и даже в Тартуский университет.
— А Аарон тебе правду не откроет,— сказал Яагуп.— Правда, она и впрямь на стороне победителя. И не только правда. Море, лес и еще одно место, благодаря которому все мы на свет появились, тоже, говорят, принадлежат победителю.
— Придержи язык! — крикнула Лена.— Стыда, что ли, нет, дети слышат!
— Я тут детей не вижу. Наама скоро замуж выйдет, молодой господин через пару лет уже адвокат с умом. По законам Российской империи море в трех верстах от береговой линии тоже собственность землевладельца.
— А ты считай, отмель под водой и длина ее до острова три версты. Так что и по царскому закону Мааку до Пааделайда дела нет.
Яагуп махнул рукой. Всякий раз, когда разговор заходил о выкупе Пааделайда, ему по-своему становилось жалко отца. Жизнь уже достаточно потрепала его! Разве Элиас не объяснял ему или сам он не видит, в каком государстве живет! Насилие, обман, взятки, богатые задирают носы, бедные пресмыкаются. Если бы они не имели на вывозе камней такого хорошего заработка, отсюда давно надо было бы бежать. Яагуп стал напевать:
Не думал никогда, что у матроса жизнь такая ладная. Не гибнет хлеб на поле у него, и долг в корчме не мучает его.
Сам Яагуп в корчму не заглядывал и на публичный дом, наверно, тоже деньги жалел. Хвастался, что они с Гаабрелем такие кавалеры, что женщины сами должны их угощать, а не они женщин. Где-то, может, так и было, но только не на Пааделайде. Здесь они держались от девок и женщин подальше.
— Волк у своего логова овечек не задирает,— говорил Яагуп.
Летом, перед последним классом приходской школы, меня взяли коком на «Свой остров», чтобы я почувствовал, каким трудом достаются рубли на мое городское учение. Да, доставались они нелегко. Особенно тяжело приходилось деду Аабраму, которому в то время было уже за шестьдесят. Нанимать себе помощника он не хотел, один такой у отца уже был, призывного возраста пууратаский Пярни из Лахтевахе. Мы поставляли камни и на военно-морские молы, поэтому наша работа считалась казенной и наших парней призывного возраста на службу не брали, считали, что так они принесут казне больше пользы. Поэтому парни нанимались исполу, и кое-кто из них получал также место на пааделайдских парусниках, и не потому, что четыре судна для нашего островка было многовато, а потому, что в иные годы наше собственное мужское племя на Пааделайде редело. Женщин у нас было куда больше, чем мужчин. Мужчины сильнее вкалывали, быстрее изнашивались, раньше уходили на тот свет.
Коку за один рейс в Либаву платили десять рублей. При хорошей погоде делали четыре, а то и пять рейсов в месяц — за четыре недели в кармане сорок рублей у едва достигшего конфирмационного возраста парня, но моей заботой было не только варить суп и кашу. Отец, Пярни и старый Аабрам подвозили камни — лодку за лодкой,—
переваливали их на палубу, а я набивал ими трюм. Спина деревенела, особенно когда погода выдавалась спокойной, а ночь лунной. Тогда и ночью не смыкали глаз до тех пор, пока судно не бывало загружено, люк не задраен, лодки на палубе не принайтованы. Пярни знал мотор лучше отца и Аабрама, он запускал двигатель, и мы на тихом ходу выбирались из бухты. Когда был хоть малый ветерок, помогавший двигаться, мы поднимали паруса — мотор-то берегли,— и лишь тогда коку позволялось уйти на полубак, в то время как один из мужиков, обычно отец, первым вставал за руль. Вахта сменялась через каждые два часа, коку нести вахту не требовалось. И в Либаве коку бывало полегче — не нужно было обниматься с камнями, главное — следить, чтобы каша не пригорела и было чем как следует мужикам подкрепиться, ведь теперь им предстояло поднять из трюма на палубу три тысячи пудов камней, спустить их на тачках с палубы на землю и там уложить в кубические сажени так, чтобы покупщик смог их обмерить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54