И жена Юхана Раука с двумя маленькими дочками — младшей, Мелание, было пять лет — отправилась через Атлантику, через Канаду, высокие Скалистые горы в совершенно другие, чем равнинное, с каменными оградами и ветряками, можжевеловыми пастбищами и каменистыми полями Сааремаа, края. На Сааремаа можешь натянуть высокие, до паха, сапоги и шагать в море целую четверть версты, вода все равно не зальется в голенища — в Принс-Руперте стоит сделать три шага, и уже с головой. Где на Сааремаа кто-нибудь видел сейчас или тысячу лет назад, чтобы дороги мостили не гравием, а бревнами. И в Принс-Руперте, в одном из фордов на берегу Тихого океана, хватает гравия и камня, но земля здесь настолько бугристая, в таких крутых изломах, что первым поселенцам этих мест проще было настелить мостообразные бревенчатые дороги, чем срезать бугры и заполнять гравием лощины. В Принс-Руперте нет недостатка древесины, лес тут густой, частый и высокий. На Сааремаа не сыщешь столь могучее дерево, которое не обхватил бы один человек, а здесь высятся деревья, которые и десять человек, взявшись за руки, не смогут обхватить, при этом макушки гигантов лохматят дождевые облака. А дождь, дождь! Если он надвигается с запада, со стороны Великого океана, то льет как из ведра. Но час-другой, и опять вдруг проглядывает солнце. Но надолго ли? Уже снова чернеет небо, становится таким же черным, как лес и горы под ним, и опять дождь такой, что своими потоками сливает в одно землю и небо.
А что же объединяет этих говорящих на разных языках людей, с разным цветом кожи, прибывших или сбежавшихся сюда со всех уголков земли? Прежде всего «кусок хлеба и пядь земли», а может, и чувство безопасности, которого им не хватало на родине. В Принс-Руперте, правда, хлеба
не выращивают, полей здесь нет, излишняя влажность тому виной, благо в долинах и в растущем на склонах гор девственном лесе... Но пищи сверх хлеба — лосося или селедки—в фиордах было вдоволь, за них железный конь привозил с востока, с черноземных земель Виннипега, от осевших там украинских фермеров, сколько угодно зерна.
У Юхана Раука, волостного писаря, получившего городское образование, хлеб для себя и семьи нашелся бы, видно, и на Сааремаа, но он желал вдобавок к хлебу и тому, что имелось сверх него, еще и свободы, он писал против мызников воззвания, за что на родине вместо свободы получил тюрьму. В Канаде ему это в упрек не ставили, тогдашние канадские газеты в основном благосклонно писали о тех, кто боролся против самодержавного строя царской России. Казалось, что Канада станет для Юхана Раука, его семьи и товарищей новой родиной. Проявляя бережливость, он сумел скопить столько денег, что приобрел строительные материалы и построил для своей семьи в Принс-Руперте небольшой домик. В нем для Ольги и Мелание, двух привезенных с родного острова сестер, родились два брата — Алексей и Василий. Тут дети получили образование, и здесь же старшая из дочерей, Ольга, вышла замуж. Но и Канада не пришлась Юхану Рауку полностью по душе. В тысяча девятьсот двадцать четвертом году Раук вместе с эстонскими товарищами по работе организовал коммуну, осенью того же года вся коммуна перебралась в Нью-Йорк, оттуда отплыла на пароходе через океан на восток, высадилась в Риге и уже из Риги направилась дальше, в Советскую Россию. Из семьи Рауков в Канаде осталась только вышедшая замуж за англичанина Ольга.
Когда я услышал от Мелание Раук историю ее семьи, меня снова захватил внушенный отцовскими письмами и отвергнутый дедом зов — ехать не ехать,— которому я тогда, ребенком, невольно сопереживал, но который до сих пор остался не выраженным на бумаге. Кроме высоких отцовских сапог я до сих пор еще ясно помню присланную отцом из Америки одну почтовую открытку, на которой в ярких красках был изображен город Сан-Франциско. Открытка эта долгое время хранилась у нас дома. Помню и то — это пришло на память чуть позже,— что еще на открытке был изображен вечерний закат, солнце садилось в океан, внизу открытки были напечатаны слова «Золотые Ворота», которые впоследствии стали заглавием одного моего романа. Хотя заглавие было символическим и совершенно не касалось того, что я услышал от Мелание Раук.
Когда я думал о том, что, подобно Мелание Раук, и я мог в детстве оказаться по ту сторону океана, мне уже не давали покоя Юхан Раук и история его семьи. Но, не повидав Канады, невозможно было описать судьбу Рауков, что я собирался сделать в привычной для меня романной форме, хотя и новелла и документальный рассказ (например, о том же Альберте Каристе) совершенно чуждыми мне не были.
Мелание Раук снабдила меня книгами и брошюрами о канадской действительности, я взялся переводить роман Джеймса Олдриджа, посвященный жизни канадских трапперов, чтобы в ходе переводческой работы быть постоянно рядом с канадцами и природой Канады. Наконец в 1966 году я впервые побывал в Канаде, туристом.
Турист обычно видит то, что ему показывают, и меньше всего то, что хотел бы сам увидеть. Несколько раз в туристических поездках, переезжая с группой из одного города в другой и переваривая предлагаемые гидом достопримечательности, я вспоминал историю кихнусца, который однажды на материке попал за праздничный стол. Хозяйка, женщина очень гостеприимная, предлагала кихнусцу и то, и это — что получше, а кихнусец возьми да и спроси: «А можно мне взять того, чего я сам желаю?»
Мне посчастливилось, путешествуя по Канаде с туристской группой, помимо предлагаемого гидом — довольно обильного, взять немного и «того, чего я сам желал». Я отыскал в Ванкувере людей, которые согласились пригласить меня в Канаду. В следующем, тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году и состоялась моя вторая канадская поездка. Приземлившись в Монреале, я сразу же отправился дальше на запад, в Ванкувер, к пригласившим меня людям. В тот раз я услышал там о столь интересном человеке, очень уже старом, выходце с Сааремаа, что я просто обязан был его отыскать.
Если Финляндию называют страной тысячи озер, то с еще большим основанием можно назвать морем тысячи островов западную часть канадского Тихого океана, с целой гроздью ее островов. Самый большой из них, Ванкувер, отделенный от материка проливом в несколько десятков километров, тянется с юго-востока на северо-запад почти параллельно подпирающему облака хребту Скалистых гор. Этот длинный, местами сужающийся до километра и тут же дугой расходящийся пролив прямо-таки напичкан большими и малыми островами, так что в некоторых узеньких
лабиринтах среди выступающих из воды скал почти не остается места для фарватера океанских судов. На одном из этих тысяч островов я и отыскал старого человека, который за два вечера опрокинул все мои давно продуманные творческие планы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
А что же объединяет этих говорящих на разных языках людей, с разным цветом кожи, прибывших или сбежавшихся сюда со всех уголков земли? Прежде всего «кусок хлеба и пядь земли», а может, и чувство безопасности, которого им не хватало на родине. В Принс-Руперте, правда, хлеба
не выращивают, полей здесь нет, излишняя влажность тому виной, благо в долинах и в растущем на склонах гор девственном лесе... Но пищи сверх хлеба — лосося или селедки—в фиордах было вдоволь, за них железный конь привозил с востока, с черноземных земель Виннипега, от осевших там украинских фермеров, сколько угодно зерна.
У Юхана Раука, волостного писаря, получившего городское образование, хлеб для себя и семьи нашелся бы, видно, и на Сааремаа, но он желал вдобавок к хлебу и тому, что имелось сверх него, еще и свободы, он писал против мызников воззвания, за что на родине вместо свободы получил тюрьму. В Канаде ему это в упрек не ставили, тогдашние канадские газеты в основном благосклонно писали о тех, кто боролся против самодержавного строя царской России. Казалось, что Канада станет для Юхана Раука, его семьи и товарищей новой родиной. Проявляя бережливость, он сумел скопить столько денег, что приобрел строительные материалы и построил для своей семьи в Принс-Руперте небольшой домик. В нем для Ольги и Мелание, двух привезенных с родного острова сестер, родились два брата — Алексей и Василий. Тут дети получили образование, и здесь же старшая из дочерей, Ольга, вышла замуж. Но и Канада не пришлась Юхану Рауку полностью по душе. В тысяча девятьсот двадцать четвертом году Раук вместе с эстонскими товарищами по работе организовал коммуну, осенью того же года вся коммуна перебралась в Нью-Йорк, оттуда отплыла на пароходе через океан на восток, высадилась в Риге и уже из Риги направилась дальше, в Советскую Россию. Из семьи Рауков в Канаде осталась только вышедшая замуж за англичанина Ольга.
Когда я услышал от Мелание Раук историю ее семьи, меня снова захватил внушенный отцовскими письмами и отвергнутый дедом зов — ехать не ехать,— которому я тогда, ребенком, невольно сопереживал, но который до сих пор остался не выраженным на бумаге. Кроме высоких отцовских сапог я до сих пор еще ясно помню присланную отцом из Америки одну почтовую открытку, на которой в ярких красках был изображен город Сан-Франциско. Открытка эта долгое время хранилась у нас дома. Помню и то — это пришло на память чуть позже,— что еще на открытке был изображен вечерний закат, солнце садилось в океан, внизу открытки были напечатаны слова «Золотые Ворота», которые впоследствии стали заглавием одного моего романа. Хотя заглавие было символическим и совершенно не касалось того, что я услышал от Мелание Раук.
Когда я думал о том, что, подобно Мелание Раук, и я мог в детстве оказаться по ту сторону океана, мне уже не давали покоя Юхан Раук и история его семьи. Но, не повидав Канады, невозможно было описать судьбу Рауков, что я собирался сделать в привычной для меня романной форме, хотя и новелла и документальный рассказ (например, о том же Альберте Каристе) совершенно чуждыми мне не были.
Мелание Раук снабдила меня книгами и брошюрами о канадской действительности, я взялся переводить роман Джеймса Олдриджа, посвященный жизни канадских трапперов, чтобы в ходе переводческой работы быть постоянно рядом с канадцами и природой Канады. Наконец в 1966 году я впервые побывал в Канаде, туристом.
Турист обычно видит то, что ему показывают, и меньше всего то, что хотел бы сам увидеть. Несколько раз в туристических поездках, переезжая с группой из одного города в другой и переваривая предлагаемые гидом достопримечательности, я вспоминал историю кихнусца, который однажды на материке попал за праздничный стол. Хозяйка, женщина очень гостеприимная, предлагала кихнусцу и то, и это — что получше, а кихнусец возьми да и спроси: «А можно мне взять того, чего я сам желаю?»
Мне посчастливилось, путешествуя по Канаде с туристской группой, помимо предлагаемого гидом — довольно обильного, взять немного и «того, чего я сам желал». Я отыскал в Ванкувере людей, которые согласились пригласить меня в Канаду. В следующем, тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году и состоялась моя вторая канадская поездка. Приземлившись в Монреале, я сразу же отправился дальше на запад, в Ванкувер, к пригласившим меня людям. В тот раз я услышал там о столь интересном человеке, очень уже старом, выходце с Сааремаа, что я просто обязан был его отыскать.
Если Финляндию называют страной тысячи озер, то с еще большим основанием можно назвать морем тысячи островов западную часть канадского Тихого океана, с целой гроздью ее островов. Самый большой из них, Ванкувер, отделенный от материка проливом в несколько десятков километров, тянется с юго-востока на северо-запад почти параллельно подпирающему облака хребту Скалистых гор. Этот длинный, местами сужающийся до километра и тут же дугой расходящийся пролив прямо-таки напичкан большими и малыми островами, так что в некоторых узеньких
лабиринтах среди выступающих из воды скал почти не остается места для фарватера океанских судов. На одном из этих тысяч островов я и отыскал старого человека, который за два вечера опрокинул все мои давно продуманные творческие планы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54