И не зря ли он пошел на это? Впрочем, теперь отступать поздно.
Еще раз заходить в покои старца не было никакой нужды, но Джумалем овладело любопытство. Вытащив из гнезда факел, новоявленный отец второй раз подряд переступил этот порог. Факельное пламя осветило небольшую прихожую, откуда одна дверь вела в лабораторию Йорхи, другая — в комнату, где он овладел женщиной, подарившей ему сына. Шах толкнул дверь этой комнаты и вошел, разгоняя факелом темноту. Нога в сафьяновой туфле ступила во что-то липкое, мокрое. Он наклонился и тут же отпрянул. Кровь! Рука подняла факел высоко над головой.
Все здесь тонуло в крови — стены, пол, потолок были забрызганы свежей, за долгое время отчего-то не свернувшейся кровью. Повсюду валялись человеческие останки, ни одну часть тела невозможно было узнать: безудержная сила не только изорвала, разодрала людей на мелкие кусочки, словно веселя себя этим, но и изжевала, изгрызла их…
Джумалю повезло, что он не отличался особой впечатлительностью. На его месте любой другой пришел бы в ужас, упал бы в обморок, не сдержал бы рвоту, наконец. Шах же, оставшись невозмутимым, покинул сцену кровавого пиршества. И, выйдя в коридор, навсегда захлопнул дверь в покои Йорхи.
«Ох уж мне эти Дети Ночи,— подумалось ему.— Зря я с ними связался».
Это был первый и последний раз, когда он пожалел, что вступил в сговор и даже в родство с силами Мрака.
В корзине запищал ребенок — запачкавший пеленки, как поступают все младенцы на свете.
* * *
…Амин рос в многодетной семье первого придворного советника по торговле, жившего со всеми домашними во дворце; ничем он не выделялся среди своих сверстников, разве что высоким не по годам ростом и недетской мускулатурой. Однажды, играя с одним из сыновей придворного — сражаясь с ним на деревянных мечах,— он нанес удар этой, казалось бы, безобидной тупой деревяшкой в живот мальчика с такой силой, что вогнал ее в тело по самую рукоять, и окровавленное «лезвие» вышло из спины несчастного ребенка. Бедняжка умер, но виновника его смерти эта трагедия нисколько не огорчила, не потрясла. Шах лично разобрался в случившемся и убедил советника, что приемыш невиновен, ибо пока не может рассчитать свою силу и не понимает, насколько он уже силен. Советник получил от Джумаля щедрое золотое возмещение потери, а Амина поселили в отдельной комнате рядом с казармой дворцовой охраны и поручили надзирать за ним капитану Ратарху — начальнику стражи. Теперь все дни напролет мальчик проводил на специальном дворе, где стражники совершенствовались во владении различными видами оружия, в ведении рукопашной схватки или же просто накачивали мускулы. Двенадцатилетний Амин упражнялся рьяно, неистово, ничем другим не интересуясь — кроме оружия и собственной телесной мощи.
Спустя полгода седой капитан Ратарх явился к шаху и, не тая удивления, поведал, что воспитанник, которому едва исполнилось тринадцать, побеждает в учебных боях любого из его солдат, на чем бы они ни бились, и любого из них укладывает на лопатки в состязаниях по борьбе. «Даже меня»,—добавил Ратарх, и заметно было, что это признание далось ему с трудом.
Шах отправился посмотреть на удивительного ребенка и не узнал того, кто приходился ему сыном и кого он не видел уже полгода. С тех пор Амин вырос еще на голову, раздался вширь, заматерел. На вид парню можно было дать никак не меньше восемнадцати, а то и всех двадцати.
— Это дитя спокойно можно зачислять в стражу,— обронил капитан, а Джумаль, подумав: «Почему бы и нет?», поставил Амина одним из своих телохранителей.
Прошло еще два месяца, и на шаха было совершено покушение.
Во время одного из приемов во дворце убийца, проникший в чертог под видом иноземного купца, метнул в Джумаля с расстояния пяти шагов отравленный кинжал. Никто из шахских телохранителей не успел даже вздрогнуть. Никто — кроме Амина, который неизвестно как сумел в прыжке подставить свою грудь, под летящий клинок. И не только подставить: с кинжалом, точащим из тела в двух пальцах от сердца, он ринулся к убийце. Тот попытался покончить с собой извлеченным из другого широкого рукава купеческой одежды вторым таким же оружием, однако это ему не удалось. Амин перехватил руку фанатика. Со звоном упала на мозаичный пол отравленная сталь и… И мальчик, выглядящий как мужчина, сам убил покушавшегося — могучими ручищами, играючи, свернул ему шею, озвучив наступившую тишину хрустом ломающихся позвонков. Только после этого отважный телохранитель рухнул, покрыв собой труп врага.
Амин не только не умер от потери крови, от внутренних повреждений или от яда, покрывавшего лезвие,— на следующий день он вновь стоял рядом с шахом, готовый защищать его жизнь. Стоял, отныне и навсегда, впереди всех прочих телохранителей.
Вскоре для всего туранского двора, а значит, и для наместников императора во всех провинциях, наступили черные дни. Интриги и заговоры, организуемые и подогреваемые в основном государствами, соперничающие с Тураном за влияние на западе, сотрясали страну.
За три года на жизнь Джумаля покушались одиннадцать раз. Его пытались убить вблизи и издали. Но чутьем, реакцией и мужеством молодой телохранитель шаха свел на нет все эти попытки. Амин закрывал шаха собой, вступал с убийцами, сколько бы их ни было, в схватки, выбивал из рук бокалы с вином, если туда был подсыпан яд, отбивал пущенные из дальних укрытий стрелы, угадывал преступные намерения, обводя своим пронизывающим взглядом тех, кто приближался к хозяину, и тем самым заставляя иных нервничать и выдавать себя. Если случалось Амину получить ранение, то все раны заживали на нем к следующему дню. Молодой стражник превратился в неизменную тень повелителя одной из областей огромной страны, сопровождая его везде и всюду, постоянно ночуя не более чем в двадцати шагах от своего хозяина. Обретя такого телохранителя, шах не только сохранил пошатнувшуюся было власть, но и навел ужас на своих врагов, вынуждая последних пойти путем переговоров и уступок. Прекратились покушения и порождавшие их причины — интриги, заговоры, происки иноземных недоброжелателей. И шах обрел спокойствие.
Лишь одно обстоятельство нарушало безупречность Амина. Раз в год, не чаще, в нем пробуждалось неуемная жажда убийства. Ему требовалось пролить человеческую кровь. И если служба телохранителя не даровала такую возможность, то накопившийся и требующий выхода кровавый голод изливался слепой и жестокой яростью при первом удобном случае, на первого подвернувшегося человека. Шах научился распознавать приближение такого состояния у своего сына и стража: красные точки в зрачках Амина тогда увеличивались, почти заполняя собой глазные яблоки, ладонь не отпускала рукоять секиры, легкая дрожь то и дело пронизывала его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Еще раз заходить в покои старца не было никакой нужды, но Джумалем овладело любопытство. Вытащив из гнезда факел, новоявленный отец второй раз подряд переступил этот порог. Факельное пламя осветило небольшую прихожую, откуда одна дверь вела в лабораторию Йорхи, другая — в комнату, где он овладел женщиной, подарившей ему сына. Шах толкнул дверь этой комнаты и вошел, разгоняя факелом темноту. Нога в сафьяновой туфле ступила во что-то липкое, мокрое. Он наклонился и тут же отпрянул. Кровь! Рука подняла факел высоко над головой.
Все здесь тонуло в крови — стены, пол, потолок были забрызганы свежей, за долгое время отчего-то не свернувшейся кровью. Повсюду валялись человеческие останки, ни одну часть тела невозможно было узнать: безудержная сила не только изорвала, разодрала людей на мелкие кусочки, словно веселя себя этим, но и изжевала, изгрызла их…
Джумалю повезло, что он не отличался особой впечатлительностью. На его месте любой другой пришел бы в ужас, упал бы в обморок, не сдержал бы рвоту, наконец. Шах же, оставшись невозмутимым, покинул сцену кровавого пиршества. И, выйдя в коридор, навсегда захлопнул дверь в покои Йорхи.
«Ох уж мне эти Дети Ночи,— подумалось ему.— Зря я с ними связался».
Это был первый и последний раз, когда он пожалел, что вступил в сговор и даже в родство с силами Мрака.
В корзине запищал ребенок — запачкавший пеленки, как поступают все младенцы на свете.
* * *
…Амин рос в многодетной семье первого придворного советника по торговле, жившего со всеми домашними во дворце; ничем он не выделялся среди своих сверстников, разве что высоким не по годам ростом и недетской мускулатурой. Однажды, играя с одним из сыновей придворного — сражаясь с ним на деревянных мечах,— он нанес удар этой, казалось бы, безобидной тупой деревяшкой в живот мальчика с такой силой, что вогнал ее в тело по самую рукоять, и окровавленное «лезвие» вышло из спины несчастного ребенка. Бедняжка умер, но виновника его смерти эта трагедия нисколько не огорчила, не потрясла. Шах лично разобрался в случившемся и убедил советника, что приемыш невиновен, ибо пока не может рассчитать свою силу и не понимает, насколько он уже силен. Советник получил от Джумаля щедрое золотое возмещение потери, а Амина поселили в отдельной комнате рядом с казармой дворцовой охраны и поручили надзирать за ним капитану Ратарху — начальнику стражи. Теперь все дни напролет мальчик проводил на специальном дворе, где стражники совершенствовались во владении различными видами оружия, в ведении рукопашной схватки или же просто накачивали мускулы. Двенадцатилетний Амин упражнялся рьяно, неистово, ничем другим не интересуясь — кроме оружия и собственной телесной мощи.
Спустя полгода седой капитан Ратарх явился к шаху и, не тая удивления, поведал, что воспитанник, которому едва исполнилось тринадцать, побеждает в учебных боях любого из его солдат, на чем бы они ни бились, и любого из них укладывает на лопатки в состязаниях по борьбе. «Даже меня»,—добавил Ратарх, и заметно было, что это признание далось ему с трудом.
Шах отправился посмотреть на удивительного ребенка и не узнал того, кто приходился ему сыном и кого он не видел уже полгода. С тех пор Амин вырос еще на голову, раздался вширь, заматерел. На вид парню можно было дать никак не меньше восемнадцати, а то и всех двадцати.
— Это дитя спокойно можно зачислять в стражу,— обронил капитан, а Джумаль, подумав: «Почему бы и нет?», поставил Амина одним из своих телохранителей.
Прошло еще два месяца, и на шаха было совершено покушение.
Во время одного из приемов во дворце убийца, проникший в чертог под видом иноземного купца, метнул в Джумаля с расстояния пяти шагов отравленный кинжал. Никто из шахских телохранителей не успел даже вздрогнуть. Никто — кроме Амина, который неизвестно как сумел в прыжке подставить свою грудь, под летящий клинок. И не только подставить: с кинжалом, точащим из тела в двух пальцах от сердца, он ринулся к убийце. Тот попытался покончить с собой извлеченным из другого широкого рукава купеческой одежды вторым таким же оружием, однако это ему не удалось. Амин перехватил руку фанатика. Со звоном упала на мозаичный пол отравленная сталь и… И мальчик, выглядящий как мужчина, сам убил покушавшегося — могучими ручищами, играючи, свернул ему шею, озвучив наступившую тишину хрустом ломающихся позвонков. Только после этого отважный телохранитель рухнул, покрыв собой труп врага.
Амин не только не умер от потери крови, от внутренних повреждений или от яда, покрывавшего лезвие,— на следующий день он вновь стоял рядом с шахом, готовый защищать его жизнь. Стоял, отныне и навсегда, впереди всех прочих телохранителей.
Вскоре для всего туранского двора, а значит, и для наместников императора во всех провинциях, наступили черные дни. Интриги и заговоры, организуемые и подогреваемые в основном государствами, соперничающие с Тураном за влияние на западе, сотрясали страну.
За три года на жизнь Джумаля покушались одиннадцать раз. Его пытались убить вблизи и издали. Но чутьем, реакцией и мужеством молодой телохранитель шаха свел на нет все эти попытки. Амин закрывал шаха собой, вступал с убийцами, сколько бы их ни было, в схватки, выбивал из рук бокалы с вином, если туда был подсыпан яд, отбивал пущенные из дальних укрытий стрелы, угадывал преступные намерения, обводя своим пронизывающим взглядом тех, кто приближался к хозяину, и тем самым заставляя иных нервничать и выдавать себя. Если случалось Амину получить ранение, то все раны заживали на нем к следующему дню. Молодой стражник превратился в неизменную тень повелителя одной из областей огромной страны, сопровождая его везде и всюду, постоянно ночуя не более чем в двадцати шагах от своего хозяина. Обретя такого телохранителя, шах не только сохранил пошатнувшуюся было власть, но и навел ужас на своих врагов, вынуждая последних пойти путем переговоров и уступок. Прекратились покушения и порождавшие их причины — интриги, заговоры, происки иноземных недоброжелателей. И шах обрел спокойствие.
Лишь одно обстоятельство нарушало безупречность Амина. Раз в год, не чаще, в нем пробуждалось неуемная жажда убийства. Ему требовалось пролить человеческую кровь. И если служба телохранителя не даровала такую возможность, то накопившийся и требующий выхода кровавый голод изливался слепой и жестокой яростью при первом удобном случае, на первого подвернувшегося человека. Шах научился распознавать приближение такого состояния у своего сына и стража: красные точки в зрачках Амина тогда увеличивались, почти заполняя собой глазные яблоки, ладонь не отпускала рукоять секиры, легкая дрожь то и дело пронизывала его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63