Многие из тех, кто готов прочитать абзац на эту тему в биографии Ленина или Монтескье, недоуменно пожмут плечами, если им станут рассказывать то же самое о менее известных людях (хотя бы только для того, чтобы заполнить паузу в разговоре).
В основе нашего стремления знать позу, в которой писал Шекспир, и прочие мелкие детали, похоже, лежит главный посыл объемистых биографий в стиле Босуэлла, то есть следующая мысль: мелочи, которые могут казаться тривиальными, если речь идет об обычной жизни, становятся очаровательными, когда касаются жизни великих, и посему достойны того, чтобы их сохранили для вечности. Манера усаживаться на стул редко вызывает большой интерес сама по себе, но если некий человек написал несколько шедевров европейской литературы и притом имел обыкновение сидеть, ссутулившись, на краешке обтянутого кожей стула, то это сочетание производит поистине фантастический эффект.
Чем значительнее достижения человека, тем больше нам хочется знать о рутинной стороне его жизни. Всем наплевать, в котором часу вы ложитесь спать, если вы – чистильщик дренажных канав, однако каждый с интересом выслушает, что автор «Больших надежд» отходил ко сну ровно в одиннадцать вечера. Правда, если вы – чистильщик дренажных канав, но при этом убили свою жену, то ваше лицо обязательно появится на страницах газет. А сочетание чистки канав и мытья автомобиля по воскресеньям наверняка обречено на забвение, поскольку в этой комбинации нет нужного контраста между личностью и поступком.
Можно сказать, что человечество делится на три биографические категории, которые ниже расположены по убыванию важности:
a) быть незаурядной личностью и при этом совершать какие-то заурядные поступки (сидеть на стульях, производить потомство);
b) быть заурядным, но совершить что-то незаурядное (убить человека, выиграть в лотерею);
c) быть заурядным и совершать заурядные поступки (есть чипсы, собирать марки).
Следуя по пятам за доктором Джонсоном и записывая каждый его чих, Босуэлл исходил из того, что имеет дело с представителем первой категории: «Разговаривая или даже размышляя, сидя в своем кресле, он обыкновенно склонял голову набок, к правому плечу, или слегка покачивал ею, подаваясь всем телом взад-вперед и потирая рукой левое колено. В паузах между словами он издавал ртом различные звуки – иногда чавкал, как будто жевал жвачку, иногда посвистывал, иногда цокал языком или проводил им по верхним зубам спереди, порой что-то тихонько бормотал, и все это сопровождалось задумчивым взглядом, а чаще – улыбкой».
И, как я уже упоминал, Босуэлл точно знал, зачем он все это нам рассказывает: «Я по-прежнему твердо убежден, что мельчайшие подробности нередко бывают показательными и всегда – занимательными, если имеют прямое отношение к выдающемуся мужу».
Но я получил несколько иной урок: «мельчайшие подробности» могут быть не менее любопытными, если имеют отношение к ничем не выдающейся женщине. Одной из таких мелочей была манера Изабель смотреть на картины в музее. Когда-то, заметив явную скуку, с которой дети сопровождали родителей по музейным залам, мистер Роджерс придумал хитроумный способ привлечь их внимание к картинам – предложил разглядывать полотна так, будто каждый может выбрать две штуки и унести их домой. Тут дети посмотрели на картины с гораздо большим энтузиазмом – как на возможное приобретение. Что выберет Изабель – Дега или Делакруа? А почему не Энгра или Моне? В какой-то мере эта привычка сохранилась у Изабель и во взрослые годы, так что из любого музея она выходила, держа в памяти названия двух картин, которые ей хотелось бы унести с собой.
Уделить такому пустяку место в биографии – значит безоговорочно последовать подходу Руссо. Его «Исповедь» начинается со знаменитой декларации: «Я не похож ни на кого в мире. Возможно, я не лучше других, но по крайней мере я – другой». Стоит дополнить оборот «по крайней мере, я…» словами «…по-другому смотрю на картины» – и мы получим новый биографический манифест.
Но все вышесказанное не решает первоначальной проблемы, поставленной Литтоном Стрейчи, – проблемы объема. Кстати, Изабель сталкивалась с ней всякий раз, когда отправлялась в поездку. Сперва ей хотелось взять с собой весь гардероб, вместо того чтобы отобрать пять вещей, которые влезают в дорожную сумку. Сомневаясь в себе, она предпочитала брать три чемодана, чтобы в неожиданно холодный день не остаться без шерстяного пальто, а в теплый – без бикини, даже если место, куда она ехала, не славилось переменчивым климатом (Бали или Хельсинки).
Те же сложности с объемом характерны и для толстых биографий. Их авторы, конечно, рискуют наскучить читателю где-то на пятисотой странице, зато они могут быть уверены, что действительно ничего не забыли. Возможно, здесь сказывается недостаток воображения (как и в манере Изабель собирать чемоданы), но, с другой стороны, на воображение у биографов попросту нет времени; это инструмент, более привычный для детей, лгунов и романистов.
Однако, как ни старайся, полностью отключить воображение невозможно, потому что книга не может быть такой же длинной, как жизнь, которая в ней описывается. И если Изабель пришлось-таки выбирать, какой из шести джемперов взять с собой в Афины, то и биографам приходится решать, какая из тридцати трех анекдотических историй об Альберте Камю и официанте из «Дё маго» лучше всего выражает его индивидуальность.
А если биограф ошибается в выборе или рассказывает слишком мало, он может навлечь на себя обвинение в том, что нарисовал карикатуру или судил о герое опрометчиво.
– Вечно ты выставляешь меня невесть кем, – пожаловалась Изабель, когда мы планировали отпуск во Франции и я в шутку предложил нанять отдельный паром для ее багажа.
– Не говори глупостей, я и не думал тебя высмеивать.
– А что же еще? Изображаешь меня неврастеничкой, которая боится летать и не может собрать чемодан. По-твоему, я просто эксцентричная психопатка, не так ли? Которую приятно подзуживать, у которой странные родители, у которой все валится из рук и так далее?
– Да нет же. Просто…
– А по-моему, дело обстоит именно так, поэтому была бы тебе очень признательна, если бы ты попытался взглянуть на меня чуть более объективно.
– Я и пытаюсь.
– Я не собираюсь с тобой спорить. Ты не пытаешься, так что, пожалуйста, замолчи или смени тему.
У Изабель и правда были трудности с упаковкой вещей в дорогу. Она упорно стремилась взять с собой как можно больше чемоданов. Тем не менее, она моментально дала отпор грубияну, который не вовремя упомянул об этом. Причина заключалась в том, что в данном случае эта черта грозила стать символом всего ее характера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
В основе нашего стремления знать позу, в которой писал Шекспир, и прочие мелкие детали, похоже, лежит главный посыл объемистых биографий в стиле Босуэлла, то есть следующая мысль: мелочи, которые могут казаться тривиальными, если речь идет об обычной жизни, становятся очаровательными, когда касаются жизни великих, и посему достойны того, чтобы их сохранили для вечности. Манера усаживаться на стул редко вызывает большой интерес сама по себе, но если некий человек написал несколько шедевров европейской литературы и притом имел обыкновение сидеть, ссутулившись, на краешке обтянутого кожей стула, то это сочетание производит поистине фантастический эффект.
Чем значительнее достижения человека, тем больше нам хочется знать о рутинной стороне его жизни. Всем наплевать, в котором часу вы ложитесь спать, если вы – чистильщик дренажных канав, однако каждый с интересом выслушает, что автор «Больших надежд» отходил ко сну ровно в одиннадцать вечера. Правда, если вы – чистильщик дренажных канав, но при этом убили свою жену, то ваше лицо обязательно появится на страницах газет. А сочетание чистки канав и мытья автомобиля по воскресеньям наверняка обречено на забвение, поскольку в этой комбинации нет нужного контраста между личностью и поступком.
Можно сказать, что человечество делится на три биографические категории, которые ниже расположены по убыванию важности:
a) быть незаурядной личностью и при этом совершать какие-то заурядные поступки (сидеть на стульях, производить потомство);
b) быть заурядным, но совершить что-то незаурядное (убить человека, выиграть в лотерею);
c) быть заурядным и совершать заурядные поступки (есть чипсы, собирать марки).
Следуя по пятам за доктором Джонсоном и записывая каждый его чих, Босуэлл исходил из того, что имеет дело с представителем первой категории: «Разговаривая или даже размышляя, сидя в своем кресле, он обыкновенно склонял голову набок, к правому плечу, или слегка покачивал ею, подаваясь всем телом взад-вперед и потирая рукой левое колено. В паузах между словами он издавал ртом различные звуки – иногда чавкал, как будто жевал жвачку, иногда посвистывал, иногда цокал языком или проводил им по верхним зубам спереди, порой что-то тихонько бормотал, и все это сопровождалось задумчивым взглядом, а чаще – улыбкой».
И, как я уже упоминал, Босуэлл точно знал, зачем он все это нам рассказывает: «Я по-прежнему твердо убежден, что мельчайшие подробности нередко бывают показательными и всегда – занимательными, если имеют прямое отношение к выдающемуся мужу».
Но я получил несколько иной урок: «мельчайшие подробности» могут быть не менее любопытными, если имеют отношение к ничем не выдающейся женщине. Одной из таких мелочей была манера Изабель смотреть на картины в музее. Когда-то, заметив явную скуку, с которой дети сопровождали родителей по музейным залам, мистер Роджерс придумал хитроумный способ привлечь их внимание к картинам – предложил разглядывать полотна так, будто каждый может выбрать две штуки и унести их домой. Тут дети посмотрели на картины с гораздо большим энтузиазмом – как на возможное приобретение. Что выберет Изабель – Дега или Делакруа? А почему не Энгра или Моне? В какой-то мере эта привычка сохранилась у Изабель и во взрослые годы, так что из любого музея она выходила, держа в памяти названия двух картин, которые ей хотелось бы унести с собой.
Уделить такому пустяку место в биографии – значит безоговорочно последовать подходу Руссо. Его «Исповедь» начинается со знаменитой декларации: «Я не похож ни на кого в мире. Возможно, я не лучше других, но по крайней мере я – другой». Стоит дополнить оборот «по крайней мере, я…» словами «…по-другому смотрю на картины» – и мы получим новый биографический манифест.
Но все вышесказанное не решает первоначальной проблемы, поставленной Литтоном Стрейчи, – проблемы объема. Кстати, Изабель сталкивалась с ней всякий раз, когда отправлялась в поездку. Сперва ей хотелось взять с собой весь гардероб, вместо того чтобы отобрать пять вещей, которые влезают в дорожную сумку. Сомневаясь в себе, она предпочитала брать три чемодана, чтобы в неожиданно холодный день не остаться без шерстяного пальто, а в теплый – без бикини, даже если место, куда она ехала, не славилось переменчивым климатом (Бали или Хельсинки).
Те же сложности с объемом характерны и для толстых биографий. Их авторы, конечно, рискуют наскучить читателю где-то на пятисотой странице, зато они могут быть уверены, что действительно ничего не забыли. Возможно, здесь сказывается недостаток воображения (как и в манере Изабель собирать чемоданы), но, с другой стороны, на воображение у биографов попросту нет времени; это инструмент, более привычный для детей, лгунов и романистов.
Однако, как ни старайся, полностью отключить воображение невозможно, потому что книга не может быть такой же длинной, как жизнь, которая в ней описывается. И если Изабель пришлось-таки выбирать, какой из шести джемперов взять с собой в Афины, то и биографам приходится решать, какая из тридцати трех анекдотических историй об Альберте Камю и официанте из «Дё маго» лучше всего выражает его индивидуальность.
А если биограф ошибается в выборе или рассказывает слишком мало, он может навлечь на себя обвинение в том, что нарисовал карикатуру или судил о герое опрометчиво.
– Вечно ты выставляешь меня невесть кем, – пожаловалась Изабель, когда мы планировали отпуск во Франции и я в шутку предложил нанять отдельный паром для ее багажа.
– Не говори глупостей, я и не думал тебя высмеивать.
– А что же еще? Изображаешь меня неврастеничкой, которая боится летать и не может собрать чемодан. По-твоему, я просто эксцентричная психопатка, не так ли? Которую приятно подзуживать, у которой странные родители, у которой все валится из рук и так далее?
– Да нет же. Просто…
– А по-моему, дело обстоит именно так, поэтому была бы тебе очень признательна, если бы ты попытался взглянуть на меня чуть более объективно.
– Я и пытаюсь.
– Я не собираюсь с тобой спорить. Ты не пытаешься, так что, пожалуйста, замолчи или смени тему.
У Изабель и правда были трудности с упаковкой вещей в дорогу. Она упорно стремилась взять с собой как можно больше чемоданов. Тем не менее, она моментально дала отпор грубияну, который не вовремя упомянул об этом. Причина заключалась в том, что в данном случае эта черта грозила стать символом всего ее характера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57