Можно объяснять охлаждение к партнеру несовпадением религиозных, профессиональных или литературных вкусов, но всему этому будет недоставать убедительности, которой обладают сущие пустяки – такие, как привычка отвергнутого возлюбленного громко чавкать, не симметрично складывать вилку и нож или вытирать с тарелки соус при помощи корочки хлеба. Каждый интуитивно знает, что подобные мелочи являются куда более серьезным основанием для разрыва, чем все перечисленные выше мировоззренческие расхождения.
Аппетит, который по непонятной причине считается несущественным для изучения человеческого характера, на самом деле следует признать вратами к его тайнам. Ведь именно об этом толковал доктор Джонсон Босуэллу после знаменитого мясного пирога: «Никому не дано описать жизнь человека, за исключением тех, кто ел, пил и жил с ним под одной крышей („…и делился с ним шоколадными конфетами“, – добавил бы он, если бы „Континентальный набор“ продавался на Оксфорд-стрит в 1776 году)».
Потому что еще Хименес Доудан в 1843 году по наитию упомянул гастрономические вкусы как символ обязанностей настоящего биографа: «Я не могу излечиться от своей биографической страсти. Если бы я знал, где можно прочитать, сколько крупинок соли Цезарь клал на вареное яйцо, я бы бросил все дела и сию же минуту отправился на поиски этого бесценного документа. Я с подозрением отношусь к великим умам, которые не любят мелких подробностей; это доктринеры».
Неудивительно, что те кулинарные подробности, которые нам все-таки удается отыскать в биографических фолиантах, поражают воображение; есть что-то пленительное в том, что маркиз де Сад питал слабость к меренгам, Руссо обожал персики, у Сартра вызывали отвращение крабы, Пруст заказывал в «Рице» жареных кур, а Ницше гарнировал отбивные омлетом и яблочным мармеладом.
Поскольку женщина с шарфом на голове уже дважды толкнула меня тележкой, я решительно отбросил сомнения и остановил свой выбор на шоколадном наборе с неприличным названием «Цюрихские радости».
– Большое тебе спасибо, – поблагодарила меня Изабель, когда я вручил ей коробку. – Смотри-ка, тут и пейзаж с озером, и портреты знаменитых швейцарцев. Вообще-то тебе не стоило так затрудняться. Я просто вышла из себя, увидев умирающего Хватуна и все такое, так что дело вовсе не в шоколаде. Не хочешь составить мне компанию? Я все равно слишком толстая.
Я не собирался повторять свою ошибку и, хотя открытая коробка с конфетами лежала перед нами, пока мы играли в шахматы, запретил рукам тянуться к ним.
– Угощайся, – повторила Изабель, заметив, что я не прикасаюсь к конфетам, – они все равно засохнут или я безобразно растолстею.
С одной стороны, обильное слюноотделение побуждало меня принять это предложение, с другой – мне хотелось получить больше информации, точно выяснить, какие конфеты Изабель по душе, и сделать из этого (не забывая также о лимонном мороженом) опосредованный вывод о том, какова же сама Изабель.
В коробке лежала маленькая табличка, где были перечислены названия сортов и наполнители конфет, так что я прервал нашу игру, чтобы провести надлежащее расследование
– Ну хватит, – прервала мой эксперимент Изабель. – Не пора ли вернуться к игре? Если твой конь в опасности, это еще не значит, что нужно вовсе забыть о нем.
– Но все-таки, что ты скажешь насчет «Завитков Цвингли»? Конфеты на основе пралине, ароматизированные коньяком…
– Фу, я ненавижу коньяк и хочу закончить игру до того, как начнется передача «Сад и огород».
Я неохотно вернулся к тяжкому труду по спасению коня, но ни беспримерная доблесть, ни черные доспехи не защитили всадника, так что он пал под ударом пешки за десять минут до начала упомянутой выше передачи.
Но что же все это значило – шоколад и все остальное? Меня обуревала та же биографическая страсть, что и Хименеса Доудана, мечтавшего узнать, сколько соли Цезарь сыпал на яйца; вот только мог ли шоколад рассказать мне о том, что за человек Изабель? Какие выводы сделал бы Доудан, если б выяснил, что Цезарь солил яйцо дюжиной крупинок, а не одиннадцатью или даже десятью?
Если еду рассматривать с точки зрения психологии, легко выдвинуть множество теорий, трактующих ее значение. Съедобные продукты тут же перестают относиться к юрисдикции здравого смысла; так, любовь к редиске становится не просто желанием сжевать корешок огородного растения, а поднимается на символический уровень, где (в зависимости от аналитических склонностей теоретика) может оказаться признаком хладнокровия, паранойи или широты взглядов.
Изабель никогда не систематизировала свои теории о связи между едой и личностью, но была уверена, что тут есть о чем подумать. Делая покупки в супермаркете, она развлекалась тем, что подвергала людей «тележечному тесту»: на основании продуктов, положенных в тележку, судила о человеке, который ее толкал.
– Взгляни-ка на этого извращенца, – шепнула она мне через несколько дней после нашего шоколадного примирения, когда мы стояли в очереди к кассе позади высокого усатого господина, купившего тюбик пасты из анчоусов и бутылочку масла из грецких орехов. – Определенно любитель детской порнографии – ну, знаешь, все эти фантазии с лишением девственности… а в обычной жизни наверняка придерживается ультраправых взглядов и, может быть, даже выступает за смертную казнь для тех, кто ворует магнитолы из автомобилей.
– Ш-ш-ш, не так громко.
– Ерунда, он не слышит. А посмотри назад – вот уж кто будет до последней капли крови оборонять свое добро!
Покупательница, о которой шла речь, поставила пластиковый барьер с надписью «СЛЕДУЮЩИЙ КЛИЕНТ», чтобы защитить две банки консервированных помидоров, шесть луковиц, три банки тунца и бутылочку соуса «Эйч-пи». Всякий раз, когда резиновая лента продвигалась к лазерному сканеру, женщина переставляла одну из своих покупок и ревниво следила, чтобы продукты, купленные Изабель, не пересекали установленную границу.
– Но нельзя же судить о людях так поспешно, – запротестовал я.
– Почему нет?
– Ты можешь ошибиться.
– Ну и что?
– А тебе бы понравилось, если б кто-нибудь оценивал тебя по тому, что ты ешь?
– Я бы не возражала. Еда, возможно, лучший способ узнать человека.
Изабель терпеть не могла отвлекаться от еды на что-либо, за исключением беседы. Она с негодованием относилась к людям, которые во время еды смотрят телевизор, а ее страх перед бездетным браком символически выражался в предчувствии, что «в старости нам с мужем останется только сидеть в своем бунгало и смотреть выпуск новостей с „телеужином“ на коленях». Я слышал, как она с осуждением сказала о приятеле своих родителей, что это «человек, читающий журналы за обедом», и пренебрежительно отозвалась о бывшем бойфренде, который во время завтрака пролистывал спортивный раздел газеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Аппетит, который по непонятной причине считается несущественным для изучения человеческого характера, на самом деле следует признать вратами к его тайнам. Ведь именно об этом толковал доктор Джонсон Босуэллу после знаменитого мясного пирога: «Никому не дано описать жизнь человека, за исключением тех, кто ел, пил и жил с ним под одной крышей („…и делился с ним шоколадными конфетами“, – добавил бы он, если бы „Континентальный набор“ продавался на Оксфорд-стрит в 1776 году)».
Потому что еще Хименес Доудан в 1843 году по наитию упомянул гастрономические вкусы как символ обязанностей настоящего биографа: «Я не могу излечиться от своей биографической страсти. Если бы я знал, где можно прочитать, сколько крупинок соли Цезарь клал на вареное яйцо, я бы бросил все дела и сию же минуту отправился на поиски этого бесценного документа. Я с подозрением отношусь к великим умам, которые не любят мелких подробностей; это доктринеры».
Неудивительно, что те кулинарные подробности, которые нам все-таки удается отыскать в биографических фолиантах, поражают воображение; есть что-то пленительное в том, что маркиз де Сад питал слабость к меренгам, Руссо обожал персики, у Сартра вызывали отвращение крабы, Пруст заказывал в «Рице» жареных кур, а Ницше гарнировал отбивные омлетом и яблочным мармеладом.
Поскольку женщина с шарфом на голове уже дважды толкнула меня тележкой, я решительно отбросил сомнения и остановил свой выбор на шоколадном наборе с неприличным названием «Цюрихские радости».
– Большое тебе спасибо, – поблагодарила меня Изабель, когда я вручил ей коробку. – Смотри-ка, тут и пейзаж с озером, и портреты знаменитых швейцарцев. Вообще-то тебе не стоило так затрудняться. Я просто вышла из себя, увидев умирающего Хватуна и все такое, так что дело вовсе не в шоколаде. Не хочешь составить мне компанию? Я все равно слишком толстая.
Я не собирался повторять свою ошибку и, хотя открытая коробка с конфетами лежала перед нами, пока мы играли в шахматы, запретил рукам тянуться к ним.
– Угощайся, – повторила Изабель, заметив, что я не прикасаюсь к конфетам, – они все равно засохнут или я безобразно растолстею.
С одной стороны, обильное слюноотделение побуждало меня принять это предложение, с другой – мне хотелось получить больше информации, точно выяснить, какие конфеты Изабель по душе, и сделать из этого (не забывая также о лимонном мороженом) опосредованный вывод о том, какова же сама Изабель.
В коробке лежала маленькая табличка, где были перечислены названия сортов и наполнители конфет, так что я прервал нашу игру, чтобы провести надлежащее расследование
– Ну хватит, – прервала мой эксперимент Изабель. – Не пора ли вернуться к игре? Если твой конь в опасности, это еще не значит, что нужно вовсе забыть о нем.
– Но все-таки, что ты скажешь насчет «Завитков Цвингли»? Конфеты на основе пралине, ароматизированные коньяком…
– Фу, я ненавижу коньяк и хочу закончить игру до того, как начнется передача «Сад и огород».
Я неохотно вернулся к тяжкому труду по спасению коня, но ни беспримерная доблесть, ни черные доспехи не защитили всадника, так что он пал под ударом пешки за десять минут до начала упомянутой выше передачи.
Но что же все это значило – шоколад и все остальное? Меня обуревала та же биографическая страсть, что и Хименеса Доудана, мечтавшего узнать, сколько соли Цезарь сыпал на яйца; вот только мог ли шоколад рассказать мне о том, что за человек Изабель? Какие выводы сделал бы Доудан, если б выяснил, что Цезарь солил яйцо дюжиной крупинок, а не одиннадцатью или даже десятью?
Если еду рассматривать с точки зрения психологии, легко выдвинуть множество теорий, трактующих ее значение. Съедобные продукты тут же перестают относиться к юрисдикции здравого смысла; так, любовь к редиске становится не просто желанием сжевать корешок огородного растения, а поднимается на символический уровень, где (в зависимости от аналитических склонностей теоретика) может оказаться признаком хладнокровия, паранойи или широты взглядов.
Изабель никогда не систематизировала свои теории о связи между едой и личностью, но была уверена, что тут есть о чем подумать. Делая покупки в супермаркете, она развлекалась тем, что подвергала людей «тележечному тесту»: на основании продуктов, положенных в тележку, судила о человеке, который ее толкал.
– Взгляни-ка на этого извращенца, – шепнула она мне через несколько дней после нашего шоколадного примирения, когда мы стояли в очереди к кассе позади высокого усатого господина, купившего тюбик пасты из анчоусов и бутылочку масла из грецких орехов. – Определенно любитель детской порнографии – ну, знаешь, все эти фантазии с лишением девственности… а в обычной жизни наверняка придерживается ультраправых взглядов и, может быть, даже выступает за смертную казнь для тех, кто ворует магнитолы из автомобилей.
– Ш-ш-ш, не так громко.
– Ерунда, он не слышит. А посмотри назад – вот уж кто будет до последней капли крови оборонять свое добро!
Покупательница, о которой шла речь, поставила пластиковый барьер с надписью «СЛЕДУЮЩИЙ КЛИЕНТ», чтобы защитить две банки консервированных помидоров, шесть луковиц, три банки тунца и бутылочку соуса «Эйч-пи». Всякий раз, когда резиновая лента продвигалась к лазерному сканеру, женщина переставляла одну из своих покупок и ревниво следила, чтобы продукты, купленные Изабель, не пересекали установленную границу.
– Но нельзя же судить о людях так поспешно, – запротестовал я.
– Почему нет?
– Ты можешь ошибиться.
– Ну и что?
– А тебе бы понравилось, если б кто-нибудь оценивал тебя по тому, что ты ешь?
– Я бы не возражала. Еда, возможно, лучший способ узнать человека.
Изабель терпеть не могла отвлекаться от еды на что-либо, за исключением беседы. Она с негодованием относилась к людям, которые во время еды смотрят телевизор, а ее страх перед бездетным браком символически выражался в предчувствии, что «в старости нам с мужем останется только сидеть в своем бунгало и смотреть выпуск новостей с „телеужином“ на коленях». Я слышал, как она с осуждением сказала о приятеле своих родителей, что это «человек, читающий журналы за обедом», и пренебрежительно отозвалась о бывшем бойфренде, который во время завтрака пролистывал спортивный раздел газеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57