Пистолет всего лишь заставил его говорить. Не более. Правды он ничуть не гарантирует. Губер прекрасно мог все это на ходу сочинить.) Он посмотрел на висящие на стене дипломы и фотоснимки. На одном из них Франц Губер пожимал руку какому-то офицеру высокого ранга, в островерхой каске. Под фотографией была надпись, вырезанная из газеты: «Франц Губер, полицейский, спасший ребенка, принимает поздравления от генерала Фрайхерра фон Кампенхаузена. Блютен, 1913». Анвальдт примирительно улыбнулся:
– Господин Губер, простите, что я выхватил пушку. Вы были легавым (как это вы, бреславльцы, говорите – шкюлле?), а я вел себя с вами, будто вы сообщник подозреваемого. Ничего удивительного, что вы отнеслись ко мне с недоверием, тем паче что удостоверения у меня при себе нет. Я так повел себя, что у меня нет никакой уверенности, сказали вы мне правду или солгали. И все же, несмотря на сомнения, я задам вам еще один вопрос. Без револьвера. Если вы мне ответите, возможно, это и будет правда. Я могу говорить?
– Ну валяйте.
– Вам не кажется странным, что Маас так легко отказался от ваших услуг? Ведь ясно же, что он разыскивает этого незаконного баронского сына. Почему же он остановился на полпути, заплатил вам половину гонорара и не пытается продолжить его поиски с вашей помощью?
Франц Губер снял пиджак и налил себе содовой. Какое-то время он молчал, глядя на дипломы и фотографии в рамках.
– Маас высмеял меня и мои методы. Он считал, что я провалил дело, что надо было прижать старуху. И он решил, что узнает все сам. Я знал, что он любит прихвастнуть, и потому поинтересовался, как он думает найти этого баронского ублюдка. И он ответил, что его знакомый сумеет возвратить старой ведьме память и она ему скажет, где ее сынок. – Губер шумно вздохнул. – А тебе, парнишка, я вот что скажу. Ты меня своей пушкой не напугал. В гробу я видел твоего Мааса и тебя вместе с ним. – Он гневно засопел. – И я тебе не наврал, но только потому, что мне так захотелось. А знаешь, почему мне так захотелось? Спроси об этом у Мока. А я спрошу его про тебя. И если окажется, что Мок тебя не знает, лучше тебе сразу же взять ноги в руки и смыться подальше из этого города.
XIII
Бреслау, понедельник 16 июля 1934 года, восемь вечера
Анвальдт действительно выехал из Бреслау, но отнюдь не из страха перед угрозами Губера. Он сидел в вагоне первого класса, курил сигарету за сигаретой и равнодушно поглядывал на однообразные нижнесилезские пейзажи, залитые апельсиновым закатным светом. (Обязательно нужно найти этого потомка фон дер Мальтена. Если над родом Мальтенов действительно тяготеет некое проклятие, то ему грозит смертельная опасность со стороны Эркина. Хотя, ежели рассудить, чего ради мне его искать? Мы с Шоком нашли убийцу. Нет, пока не нашли, только определили. Эркин действует через Мааса, он осторожен и знает, что мы ищем его. Несомненно, Эркин и является тем знакомым, который выжмет сведения из старухи Шлоссарчик. Значит, разыскивая сына Шлоссарчик, я разыскиваю Эркина. Черт, черт, черт, может, он уже в Равиче? Интересно, а в каком берлинском приюте был этот потомок фон дер Мальтена? Может, я его знал?) Погрузившись в размышления, он обжег себе пальцы сигаретой, выругался уже не в мыслях и смущенно обвел взглядом купе. Все его спутники, ехавшие этим поездом, слышали произнесенное им грубое слово. Перед ним стоял мальчик в темно-синем костюмчике, лет, наверное, восьми, толстощекий, с явно нордической внешностью, и держал в руке какую-то книжку. Он что-то произнес по-польски и положил книжку Анвальдту на колени. После чего подбежал к матери, полной молодой женщине. Анвальдт глянул на название книжки. Это было школьное издание «Эдипа-царя» Софокла. Она явно не принадлежала этому мальчику – видимо, какой-то гимназист, отправлявшийся на каникулы, забыл ее в вагоне. Мальчик и его мать вопросительно смотрели на Анвальдта. Он показал знаком, что книга не его. Потом спросил спутников, не их ли она. В купе, кроме дамы с мальчиком, сидели студент и молодой мужчина с ярко выраженной семитской внешностью. Никто на книжку не претендовал, а студент, узнав, что она на греческом, отреагировал словами «упаси боже!». Анвальдт улыбнулся и кивком поблагодарил мальчика. Он раскрыл книжку и увидел знакомые греческие буквы, которые когда-то ему так нравились. Ему стало интересно, сможет ли он понять хоть что-нибудь после стольких лет. Он вполголоса прочел и перевел 685-й стих: «О, как мне слово каждое твое тревожит душу и смущает сердце». (Оказывается, я еще неплохо помню греческий. Двух слов, правда, я не знал, хорошо, что в конце есть словарик.) Он перелистнул несколько страниц и прочитал стих 1068-й – слова Иокасты. С переводом никаких трудностей не возникло: «Несчастный! О, не узнавай, кто ты». Сентенциозность обеих цитат напомнила ему одну игру, которой они часто забавлялись с Эрной, – гадание по Библии. Они открывали Библию и тыкали пальцем в первый попавшийся стих, который должен был быть пророческим. Беззвучно смеясь, он закрыл и снова открыл Софокла. Игру эту прервал польский пограничник, потребовавший у него паспорт. Тщательно изучив документы Анвальдта, он прикоснулся пальцем к козырьку фуражки и вышел. Анвальдт вернулся к игре в пророчества, однако никак не мог сосредоточиться на переводе из-за того, что мальчишка, вручивший ему «Эдипа-царя», вперился в него напряженным неподвижным взглядом. Он ни разу не моргнул. Поезд тронулся, а мальчишка по-прежнему упорно смотрел. Анвальдт то опускал глаза в книжку, то пробовал, включившись в эту игру в гляделки, переглядеть мальчишку. Однако у него ничего не получалось. Он хотел было сделать замечание матери, но она спала сном праведницы. Тогда он вышел в коридор и открыл окно. Вынимая из кармана пачку сигарет, он с облегчением ощупал новое полицейское удостоверение, полученное им в отделе кадров полицайпрезидиума после посещения Губера. (Если какой-то сопляк может вывести тебя из равновесия, то это значит, что с нервами у тебя непорядок.) Он затянулся, и почти четверть сигареты сгорела. Поезд подъезжал к станции. «Равич» – гласила крупная надпись.
Анвальдт попрощался с пассажирами, спрятал Софокла в карман и спрыгнул на перрон. Выйдя из вокзала, он остановился возле неухоженных, заросших сорняками клумб. Открыл записную книжку и прочел: улица Рынкова, 3. И тут подъехали дрожки. Обрадовавшийся Анвальдт показал вознице листок с адресом.
Равич оказался славным, чистеньким, утопающим в цветах городком, над которым доминировали сторожевые башенки кирпичной тюрьмы. Опускающиеся сумерки вывели людей из домов. Шумливые компании подростков цеплялись к девушкам, которые с надменным видом прогуливались по главной улице; в беленных известью сенях сидели на низеньких табуретах женщины;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
– Господин Губер, простите, что я выхватил пушку. Вы были легавым (как это вы, бреславльцы, говорите – шкюлле?), а я вел себя с вами, будто вы сообщник подозреваемого. Ничего удивительного, что вы отнеслись ко мне с недоверием, тем паче что удостоверения у меня при себе нет. Я так повел себя, что у меня нет никакой уверенности, сказали вы мне правду или солгали. И все же, несмотря на сомнения, я задам вам еще один вопрос. Без револьвера. Если вы мне ответите, возможно, это и будет правда. Я могу говорить?
– Ну валяйте.
– Вам не кажется странным, что Маас так легко отказался от ваших услуг? Ведь ясно же, что он разыскивает этого незаконного баронского сына. Почему же он остановился на полпути, заплатил вам половину гонорара и не пытается продолжить его поиски с вашей помощью?
Франц Губер снял пиджак и налил себе содовой. Какое-то время он молчал, глядя на дипломы и фотографии в рамках.
– Маас высмеял меня и мои методы. Он считал, что я провалил дело, что надо было прижать старуху. И он решил, что узнает все сам. Я знал, что он любит прихвастнуть, и потому поинтересовался, как он думает найти этого баронского ублюдка. И он ответил, что его знакомый сумеет возвратить старой ведьме память и она ему скажет, где ее сынок. – Губер шумно вздохнул. – А тебе, парнишка, я вот что скажу. Ты меня своей пушкой не напугал. В гробу я видел твоего Мааса и тебя вместе с ним. – Он гневно засопел. – И я тебе не наврал, но только потому, что мне так захотелось. А знаешь, почему мне так захотелось? Спроси об этом у Мока. А я спрошу его про тебя. И если окажется, что Мок тебя не знает, лучше тебе сразу же взять ноги в руки и смыться подальше из этого города.
XIII
Бреслау, понедельник 16 июля 1934 года, восемь вечера
Анвальдт действительно выехал из Бреслау, но отнюдь не из страха перед угрозами Губера. Он сидел в вагоне первого класса, курил сигарету за сигаретой и равнодушно поглядывал на однообразные нижнесилезские пейзажи, залитые апельсиновым закатным светом. (Обязательно нужно найти этого потомка фон дер Мальтена. Если над родом Мальтенов действительно тяготеет некое проклятие, то ему грозит смертельная опасность со стороны Эркина. Хотя, ежели рассудить, чего ради мне его искать? Мы с Шоком нашли убийцу. Нет, пока не нашли, только определили. Эркин действует через Мааса, он осторожен и знает, что мы ищем его. Несомненно, Эркин и является тем знакомым, который выжмет сведения из старухи Шлоссарчик. Значит, разыскивая сына Шлоссарчик, я разыскиваю Эркина. Черт, черт, черт, может, он уже в Равиче? Интересно, а в каком берлинском приюте был этот потомок фон дер Мальтена? Может, я его знал?) Погрузившись в размышления, он обжег себе пальцы сигаретой, выругался уже не в мыслях и смущенно обвел взглядом купе. Все его спутники, ехавшие этим поездом, слышали произнесенное им грубое слово. Перед ним стоял мальчик в темно-синем костюмчике, лет, наверное, восьми, толстощекий, с явно нордической внешностью, и держал в руке какую-то книжку. Он что-то произнес по-польски и положил книжку Анвальдту на колени. После чего подбежал к матери, полной молодой женщине. Анвальдт глянул на название книжки. Это было школьное издание «Эдипа-царя» Софокла. Она явно не принадлежала этому мальчику – видимо, какой-то гимназист, отправлявшийся на каникулы, забыл ее в вагоне. Мальчик и его мать вопросительно смотрели на Анвальдта. Он показал знаком, что книга не его. Потом спросил спутников, не их ли она. В купе, кроме дамы с мальчиком, сидели студент и молодой мужчина с ярко выраженной семитской внешностью. Никто на книжку не претендовал, а студент, узнав, что она на греческом, отреагировал словами «упаси боже!». Анвальдт улыбнулся и кивком поблагодарил мальчика. Он раскрыл книжку и увидел знакомые греческие буквы, которые когда-то ему так нравились. Ему стало интересно, сможет ли он понять хоть что-нибудь после стольких лет. Он вполголоса прочел и перевел 685-й стих: «О, как мне слово каждое твое тревожит душу и смущает сердце». (Оказывается, я еще неплохо помню греческий. Двух слов, правда, я не знал, хорошо, что в конце есть словарик.) Он перелистнул несколько страниц и прочитал стих 1068-й – слова Иокасты. С переводом никаких трудностей не возникло: «Несчастный! О, не узнавай, кто ты». Сентенциозность обеих цитат напомнила ему одну игру, которой они часто забавлялись с Эрной, – гадание по Библии. Они открывали Библию и тыкали пальцем в первый попавшийся стих, который должен был быть пророческим. Беззвучно смеясь, он закрыл и снова открыл Софокла. Игру эту прервал польский пограничник, потребовавший у него паспорт. Тщательно изучив документы Анвальдта, он прикоснулся пальцем к козырьку фуражки и вышел. Анвальдт вернулся к игре в пророчества, однако никак не мог сосредоточиться на переводе из-за того, что мальчишка, вручивший ему «Эдипа-царя», вперился в него напряженным неподвижным взглядом. Он ни разу не моргнул. Поезд тронулся, а мальчишка по-прежнему упорно смотрел. Анвальдт то опускал глаза в книжку, то пробовал, включившись в эту игру в гляделки, переглядеть мальчишку. Однако у него ничего не получалось. Он хотел было сделать замечание матери, но она спала сном праведницы. Тогда он вышел в коридор и открыл окно. Вынимая из кармана пачку сигарет, он с облегчением ощупал новое полицейское удостоверение, полученное им в отделе кадров полицайпрезидиума после посещения Губера. (Если какой-то сопляк может вывести тебя из равновесия, то это значит, что с нервами у тебя непорядок.) Он затянулся, и почти четверть сигареты сгорела. Поезд подъезжал к станции. «Равич» – гласила крупная надпись.
Анвальдт попрощался с пассажирами, спрятал Софокла в карман и спрыгнул на перрон. Выйдя из вокзала, он остановился возле неухоженных, заросших сорняками клумб. Открыл записную книжку и прочел: улица Рынкова, 3. И тут подъехали дрожки. Обрадовавшийся Анвальдт показал вознице листок с адресом.
Равич оказался славным, чистеньким, утопающим в цветах городком, над которым доминировали сторожевые башенки кирпичной тюрьмы. Опускающиеся сумерки вывели людей из домов. Шумливые компании подростков цеплялись к девушкам, которые с надменным видом прогуливались по главной улице; в беленных известью сенях сидели на низеньких табуретах женщины;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62