– Герберт, только, ради бога, не обижайтесь. – Мок положил руку на свое округлое брюшко. – Я уже объелся, а у вас, как вижу, отменный аппетит. Не возьмете ли у меня этот кусок лосося? Я к нему даже вилкой не притронулся.
– Не откажусь. Благодарю вас, – улыбнулся Анвальдт. Никто и никогда еще не делился с ним едой. Он с удовольствием съел рыбу и запил крепким черным чаем.
Мок мысленно выстраивал характеристику Анвальдта. Но без деталей пыток в гестапо она была неполной. Однако ему не приходили в голову ни один хитроумный вопрос, ни одна уловка, которые заставили бы Анвальдта все рассказать. Он несколько раз уже открывал было рот, но тут же закрывал, так как ему казалось: то, что он собирается произнести, будет глупым и плоским. Через какое-то время он смирился с мыслью, что через неделю не прочтет девицам из заведения мадам Ле Гёф психологическую характеристику Анвальдта.
– Итак, сейчас половина второго. До половины пятого, пожалуйста, проштудируйте досье фон Кёпперлинга и подумайте, на чем мы можем его прижать. Прошу также просмотреть материалы по всем туркам. Вдруг что-нибудь отыщете. В половине пятого вы возвратите все досье Форстнеру, а в пять возьмете фотографии у Элерса и привезете их мне домой. Машину я оставляю вам. Все ясно?
– Да.
– А почему вы так странно смотрите? Вам что-нибудь нужно?
– Нет, нет, ничего… Просто со мною еще никто не делился едой.
Мок громко рассмеялся и потрепал Анвальдта по плечу.
– Только не воспринимайте это как знак особой к вам симпатии, – солгал он. – Просто это привычка с детства. Я всегда должен был возвращать чистую тарелку… Ну ладно, сейчас я беру извозчика и еду домой. Мне нужно слегка соснуть. До встречи.
Криминальдиректор вздремнул в пролетке. На грани сна и яви ему припомнился воскресный обед около года назад. Он с жадным аппетитом ел ребрышки в томатном соусе. Жена тоже ела с огромным удовольствием, налегая в основном на мясо. И когда обгрызла все ребрышки, бросила алчный взгляд на тарелку Мока, который самые вкусные куски обычно оставлял на потом.
– Прошу тебя, дай мне кусочек мяса.
Мок никак не отреагировал, продолжая обгрызать косточки.
– Ни капли не сомневаюсь, что ты не поделился бы даже со своим сыном, если бы мог иметь детей, – гневно бросила жена и выскочила из-за стола. (И спять она оказалась не права. Я поделился. Причем с чужим!)
Бреслау, того же 14 июля 1934 года, два часа дня
Анвальдт вышел из ресторана и сел в автомобиль. Взглянул на папки с печатями гестапо и на пакет, который утром взял в архиве. Распаковал его и вздрогнул: странные, выгнутые знаки. Почерневшая кровь на голубых обоях. Он вложил обратно кровавую надпись и вылез из «адлера». Под мышкой он держал гестаповские досье и плед, которым Мок накрывал заднее сиденье. Ему не хотелось ехать через раскаленный город. Он направился в сторону стройных башен церкви Святого Михаила, в Ваштайхпарк, о происхождении названия которого ему во время поездки рассказал Мок: в Средние века женщины стирали в здешнем пруду. А сейчас у пруда с криком носились дети, а большинство скамеек занимали бонны и служанки. Женщины эти отличались поразительной способностью делить свое внимание надвое: они одновременно вели визгливые дискуссии друг с другом и покрикивали на детей, шлепающих по мелкой воде у самого берега. Остальные скамейки занимали солдаты и окрестная шпана, гордо дымящая сигаретами.
Анвальдт сбросил пиджак, расположился на пледе и принялся просматривать досье фон Кёпперлинга. К сожалению, в нем не нашлось ничего, на чем барона можно было бы прижать. Более того, все, что он выделывал в своих апартаментах и поместьях, происходило с благословения гестапо. (Мок рассказал Анвальдту, что Краус, узнав о гомосексуальных склонностях этого своего агента, поначалу впал в бешенство, но очень скоро сообразил, какую пользу он может из этого извлечь.) Надежду Анвальдту дала последняя информация – о слуге барона Гансе Тетгесе.
Он перевернулся на спину и с помощью нескольких брутальных, но впечатляющих картинок придумал способ, как подловить барона. Довольный своей изобретательностью, он перешел к просмотру досье турок, попавших в сферу внимания крипо и гестапо. Всего их оказалось восемь: пятеро выехали из Бреслау до 9 июля, когда у барона состоялся бал, остальных троих следовало исключить по причине возраста – бившему Анвальдта не могло быть ни двадцати лет (как двум турецким студентам Политехнического), ни шестидесяти (как коммерсанту, попавшему в зону внимания гестапо из-за неодолимой склонности к азартным играм). Разумеется, данные из отдела регистрации иностранцев и турецкого консульства, которые ему должен был доставить Смолор, вполне могли принести дополнительную информацию о турках, не имевших сомнительного удовольствия попасть в полицейские протоколы.
Турецкий след не оправдал надежд, и Анвальдт всю силу интеллекта направил на обдумывание деталей тисков для барона. Но сосредоточиться мешал раздраженный фальцет ребенка, который неподалеку отстаивал свою правоту. Опершись на руку, Анвальдт лежал и слушал добрый голос старой няньки и истеричные вопли малыша.
– Клаус, ну я ведь тебе уже говорила: господин, который вчера приехал, – твой папа.
– Нет! Я его не знаю! Мамочка мне говорила, что у меня нет папы! – Разнервничавшийся мальчик злобно топал ногой по иссохшей земле.
– Мамочка так говорила тебе, потому что все думали, будто дикари индейцы убили твоего папу в Бразилии.
– Мамочка никогда не обманывает!
– Она вовсе не обманывала тебя. Она сказала, что у тебя нет папы, потому что думала, будто он погиб. А сейчас папа приехал… Теперь мы все знаем, что он жив… И теперь у тебя есть папа, – с невероятным терпением объясняла нянька.
Малыш не уступал. Он бросил на землю деревянное ружье и завопил:
– Ты врешь! Мамочка никогда не обманывает! Почему она не сказала мне, что это папа?
– Потому что не успела. Рано утром они уехали в Требниц. Завтра вечером они вернутся и все тебе скажут…
– Мамочка!!! Мамочка!!! – пронзительно верещал ребенок.
Он бросился на землю и колотил по ней руками и ногами, поднимая облака пыли, оседавшей на его свежеотглаженном матросском костюмчике. Няня попыталась поднять его с земли. Результат же был таков: Клаус вырвался и вцепился зубами в ее пухлую руку.
Анвальдт встал, собрал бумаги, свернул плед и, прихрамывая, двинулся к автомобилю. Он шел не оглядываясь, так как боялся, что вернется, схватит Клауса за шиворот и утопит в пруду. Эти смертоубийственные мысли провоцировали вовсе не пронзительные крики мальчишки, хотя они, как ланцет, рассекали его пораненную голову и синяки в местах укусов шершней; нет, в ярость его привел не крик, а бессмысленное глухое упорство, с каким избалованный сопляк отвергал нежданное счастье – возвращение отца после многолетней отлучки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62