Все в его доме говорило не столько о любви к порядку, сколько о жадности. На радости плоти он смотрел как на удовлетворение чисто животных инстинктов, не поднимаясь при этом над уровнем лакея или извозчика. И даже в самые интимные минуты был не способен приоткрыть дверцу в свое маленькое, черствое сердце.
По всему городу ходили слухи о его подлом и жестоком обращении с любовницами, которым он, к тому же, мало платил. Герцог отличался грубым вкусом, крайней неразборчивостью и предпочитал низкопробных женщин, лишь бы они обошлись подешевле. Дурное мнение о нем в обществе не осталось для герцога тайной за семью печатями, но он остался к нему равнодушным. То была не безмятежность, проистекающая из сознания своей правоты, но полнейшее пренебрежение к своей репутации.
А друзья, чьим обществом, из-за недостатка вкуса, он не умел наслаждаться, кого не старался завоевать и даже не отваживался мечтать о них, довольствуясь навозными мухами, суетящимися возле всякой зловонной кучи!
Полной противоположностью герцогу, причем противоположностью, доходившей до крайности, являлся лорд Мелтон, которому он проиграл пари и который всего лишь три года назад обрел независимость после смерти известного своей строгостью отца, державшего его в ежовых рукавицах, которые больше раздражают, нежели смиряют порывы юности, так что при первой возможности сбросившее родительский гнет чадо, бросив поводья, летит вниз по крутому склону в пропасть чувственных наслаждений. Так и случилось с лордом Мелтоном: получив в полное владение поместье и неограниченную свободу, он словно с цепи сорвался и устремился в Лондон. Лишенный собственного жизненного опыта и не слушая советов, к которым он питал почти физическое отвращение, этот прекрасный юноша набрасывался на первую попавшуюся проститутку, при виде которой у него закипала в жилах кровь и которая искусно облегчала его тело, душу и карман. Кошелек лорда Мелтона был вечно к услугам мошенников всех мастей, и они рассматривали его в качестве своей собственности, не стесняясь брать, сколько заблагорассудится. За короткое время он нанес невосполнимый урон своему состоянию и здоровью. Его особняк, поражавший кричащей, никому не нужной роскошью, вызывал насмешки со стороны тех, кто обогащался за его счет. Излишества подорвали его физическую мощь. Таким образом, посвятив себя непрерывной погоне за всевозможными наслаждениями, лорд Мел-тон по-настоящему не изведал ни одного; погнавшись за новой приманкой, не успевал как следует насладиться только что обретенной радостью. В объятиях новой любовницы в мечтах уносился к следующей, превращая реальные наслаждения в издевающиеся над ним химеры, которые влекут – и исчезают, стоит только подобраться к ним поближе. Он задался целью прослыть сластолюбцем, но заслужил лишь репутацию одного из тех жалких дебоширов, приспешников разврата, какими кишат большие города и которых легко узнать по изможденным лицам, зависти во взоре, чахоточному виду и по тому, как они волочат ноги – наглядные пособия для лекции о пользе умеренности, более красноречивые, нежели многие тома высоконравственных проповедей.
Что касается Гарри Барра, то сей жизнерадостный джентльмен был одним из тех, кто бездумно промотал небольшое состояние, водя компанию с людьми, превосходившими его богатством, зато на собственном опыте убедился в ненадежности такой дружбы, основанной на совместных посещениях домов терпимости, и постепенно пришел к мудрому решению извлечь максимум удовольствия из текущих дней, живя за счет начинающих распутников, вернее, их отцов, которые полностью возместили ущерб, причиненный им собственному состоянию. Он знал наизусть все злачные места Лондона, особенно расположенные в районе Ковент-Гардена, и ни одна уважающая себя компания не обходилась без его участия. Юные развратники оплачивали его счета, заядлые игроки снабжали деньгами, продажные женщины всячески ублажали, и даже официанты относились к нему с уважением. Короче, он стал всеобщим любимцем. Гарри Барр взял под свое крылышко лорда Мелтона, когда тот только-только окунулся в губительные экстравагантности столицы, и зорко следил, чтобы приятеля не облапошили, не поделившись с ним добычей. Что касается меня, то фатовство сослужило мне добрую службу, так как дерзкая заносчивость, его неотъемлемая черта, помогала держать паразита на расстоянии.
Вот в этой-то компании мне и предстояло совершить первую вылазку такого рода. Ибо, хотя я и устраивал у себя время от времени пирушки с участием не самых добродетельных женщин, они отличались хорошим вкусом и упорядоченностью, немыслимой в прибежищах разврата.
Как только мы были допущены в просторную гостиную, туда приковыляла содержательница притона и с тошнотворной фамильярностью приветствовала честную компанию, потрепав одного из нас по подбородку, а другого хлопнув по плечу с той вульгарной непринужденностью, которая сразу дает мужчине понять, в каких пределах он может расслабиться. Она не признавала других обращений, кроме как "Дик, Гарри, Том", сопровождая эти имена непристойными ухмылками, по-видимому, долженствующими выразить ее удовольствие от встречи.
– Ах вы, мои голубочки, наконец-то прибыли. Целую вечность обходили дом стороной, проказники этакие. А я-то разжилась товаром – сплошь розы да лилии, не то что у вас дома. Где, черт возьми, вы отыскали такого гладенького мальчика (это обо мне)? Сроду его не видела. Он что, хочет, чтобы мы помогли ему расстаться с невинностью? Тем лучше, потому что у меня для него есть одна красотка: глазки – точно ягодки терновника, бедра крепенькие, как яблочки. Жизнью своей клянусь, прямо для него создана!
Такое красноречие вызвало у меня смех, а она обладала слишком грубым слухом, чтобы отличить одобрение от презрения. Я имел дерзость попросить ее убрать свои жирные, липкие руки. Надо сказать, в этом она не составляла исключения для своей профессии. Все они со временем расплываются, дородность переходит в тучность – возможно, этим объясняется их толстокожесть: похоронив деликатные чувства в глубине своих жирных туш, эти дамы лучше справляются со своими обязанностями и легче переносят удары, например, когда старые клиенты проходят мимо.
Казалось бы, эти вульгарные, перезревшие матроны должны были бы, ради собственной выгоды, держаться подальше, дабы не вызвать у клиентов нежелательных догадок, что однажды и их подопечные – ныне жрицы наслаждения – станут такими же, как они (если болезнь либо несчастный случай раньше времени не сведут их в могилу) с тою же неизбежностью, с какой юные карманники становятся взломщиками или грабителями с большой дороги.
Что касается матушки Сульфур (то бишь Серы, ибо таково было ее прозвище, данное ей одним из клиентов и настолько удачное, что приклеилось к ней намертво), то не было на свете более отталкивающей наружности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
По всему городу ходили слухи о его подлом и жестоком обращении с любовницами, которым он, к тому же, мало платил. Герцог отличался грубым вкусом, крайней неразборчивостью и предпочитал низкопробных женщин, лишь бы они обошлись подешевле. Дурное мнение о нем в обществе не осталось для герцога тайной за семью печатями, но он остался к нему равнодушным. То была не безмятежность, проистекающая из сознания своей правоты, но полнейшее пренебрежение к своей репутации.
А друзья, чьим обществом, из-за недостатка вкуса, он не умел наслаждаться, кого не старался завоевать и даже не отваживался мечтать о них, довольствуясь навозными мухами, суетящимися возле всякой зловонной кучи!
Полной противоположностью герцогу, причем противоположностью, доходившей до крайности, являлся лорд Мелтон, которому он проиграл пари и который всего лишь три года назад обрел независимость после смерти известного своей строгостью отца, державшего его в ежовых рукавицах, которые больше раздражают, нежели смиряют порывы юности, так что при первой возможности сбросившее родительский гнет чадо, бросив поводья, летит вниз по крутому склону в пропасть чувственных наслаждений. Так и случилось с лордом Мелтоном: получив в полное владение поместье и неограниченную свободу, он словно с цепи сорвался и устремился в Лондон. Лишенный собственного жизненного опыта и не слушая советов, к которым он питал почти физическое отвращение, этот прекрасный юноша набрасывался на первую попавшуюся проститутку, при виде которой у него закипала в жилах кровь и которая искусно облегчала его тело, душу и карман. Кошелек лорда Мелтона был вечно к услугам мошенников всех мастей, и они рассматривали его в качестве своей собственности, не стесняясь брать, сколько заблагорассудится. За короткое время он нанес невосполнимый урон своему состоянию и здоровью. Его особняк, поражавший кричащей, никому не нужной роскошью, вызывал насмешки со стороны тех, кто обогащался за его счет. Излишества подорвали его физическую мощь. Таким образом, посвятив себя непрерывной погоне за всевозможными наслаждениями, лорд Мел-тон по-настоящему не изведал ни одного; погнавшись за новой приманкой, не успевал как следует насладиться только что обретенной радостью. В объятиях новой любовницы в мечтах уносился к следующей, превращая реальные наслаждения в издевающиеся над ним химеры, которые влекут – и исчезают, стоит только подобраться к ним поближе. Он задался целью прослыть сластолюбцем, но заслужил лишь репутацию одного из тех жалких дебоширов, приспешников разврата, какими кишат большие города и которых легко узнать по изможденным лицам, зависти во взоре, чахоточному виду и по тому, как они волочат ноги – наглядные пособия для лекции о пользе умеренности, более красноречивые, нежели многие тома высоконравственных проповедей.
Что касается Гарри Барра, то сей жизнерадостный джентльмен был одним из тех, кто бездумно промотал небольшое состояние, водя компанию с людьми, превосходившими его богатством, зато на собственном опыте убедился в ненадежности такой дружбы, основанной на совместных посещениях домов терпимости, и постепенно пришел к мудрому решению извлечь максимум удовольствия из текущих дней, живя за счет начинающих распутников, вернее, их отцов, которые полностью возместили ущерб, причиненный им собственному состоянию. Он знал наизусть все злачные места Лондона, особенно расположенные в районе Ковент-Гардена, и ни одна уважающая себя компания не обходилась без его участия. Юные развратники оплачивали его счета, заядлые игроки снабжали деньгами, продажные женщины всячески ублажали, и даже официанты относились к нему с уважением. Короче, он стал всеобщим любимцем. Гарри Барр взял под свое крылышко лорда Мелтона, когда тот только-только окунулся в губительные экстравагантности столицы, и зорко следил, чтобы приятеля не облапошили, не поделившись с ним добычей. Что касается меня, то фатовство сослужило мне добрую службу, так как дерзкая заносчивость, его неотъемлемая черта, помогала держать паразита на расстоянии.
Вот в этой-то компании мне и предстояло совершить первую вылазку такого рода. Ибо, хотя я и устраивал у себя время от времени пирушки с участием не самых добродетельных женщин, они отличались хорошим вкусом и упорядоченностью, немыслимой в прибежищах разврата.
Как только мы были допущены в просторную гостиную, туда приковыляла содержательница притона и с тошнотворной фамильярностью приветствовала честную компанию, потрепав одного из нас по подбородку, а другого хлопнув по плечу с той вульгарной непринужденностью, которая сразу дает мужчине понять, в каких пределах он может расслабиться. Она не признавала других обращений, кроме как "Дик, Гарри, Том", сопровождая эти имена непристойными ухмылками, по-видимому, долженствующими выразить ее удовольствие от встречи.
– Ах вы, мои голубочки, наконец-то прибыли. Целую вечность обходили дом стороной, проказники этакие. А я-то разжилась товаром – сплошь розы да лилии, не то что у вас дома. Где, черт возьми, вы отыскали такого гладенького мальчика (это обо мне)? Сроду его не видела. Он что, хочет, чтобы мы помогли ему расстаться с невинностью? Тем лучше, потому что у меня для него есть одна красотка: глазки – точно ягодки терновника, бедра крепенькие, как яблочки. Жизнью своей клянусь, прямо для него создана!
Такое красноречие вызвало у меня смех, а она обладала слишком грубым слухом, чтобы отличить одобрение от презрения. Я имел дерзость попросить ее убрать свои жирные, липкие руки. Надо сказать, в этом она не составляла исключения для своей профессии. Все они со временем расплываются, дородность переходит в тучность – возможно, этим объясняется их толстокожесть: похоронив деликатные чувства в глубине своих жирных туш, эти дамы лучше справляются со своими обязанностями и легче переносят удары, например, когда старые клиенты проходят мимо.
Казалось бы, эти вульгарные, перезревшие матроны должны были бы, ради собственной выгоды, держаться подальше, дабы не вызвать у клиентов нежелательных догадок, что однажды и их подопечные – ныне жрицы наслаждения – станут такими же, как они (если болезнь либо несчастный случай раньше времени не сведут их в могилу) с тою же неизбежностью, с какой юные карманники становятся взломщиками или грабителями с большой дороги.
Что касается матушки Сульфур (то бишь Серы, ибо таково было ее прозвище, данное ей одним из клиентов и настолько удачное, что приклеилось к ней намертво), то не было на свете более отталкивающей наружности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51