Но такова власть денег. Тетушка настаивала, и расчет на эту отдаленную перспективу, сулящую мне в будущем солидную (если не чрезмерную) прибавку к моему состоянию, явился в глазах опекунов достаточным основанием, чтобы полностью доверить меня ее нежному попечению.
Я прожил с ней до восемнадцати лет в ее поместье в Уорикшире, где она не жалела ни средств, ни усилий, чтобы воспитать во мне все те совершенства, которые, по ее разумению, приличествовали моему общественному статусу. Но, скорее всего, ее постигла бы – по причине чрезмерного баловства – серьезная неудача, если бы не мой наставник, мистер Селден, чье имя я всегда буду произносить с величайшим уважением. Он обнаружил мою слабую струнку и открыл секрет, как добиться от меня желаемого прогресса, должным образом воздействуя на мое самолюбие. Всякие строгости воспрещались; но, играя на тщеславии и будя во мне дух соперничества, он достиг точно таких же результатов, как если бы действовал грубыми и, по существу, примитивными методами, к каким обычно прибегают в деле воспитания юношей; на самом деле эти приемы вызывают в них стойкое отвращение к учебе, от которого потом почти невозможно избавиться.
Справедливости ради замечу, что то, как он льстил моему самолюбию, имело и один отрицательный эффект: способствовало зарождению в моем характере высокомерия и самонадеянности, с которыми мне спустя годы пришлось вступить в самостоятельную жизнь. Я слишком возомнил о себе, тем самым во многом сводя на нет те немногочисленные достоинства, которыми по праву мог гордиться.
К несчастью, в то самое время, когда бродящий в крови хмель и дух противоречия, свойственный этому возрасту (мне недавно исполнилось семнадцать), более всего нуждался в обуздании, наставнику моему пришлось уехать в связи с представившейся возможностью продвижения по службе. Тетушка лично хлопотала об этой новой должности – в знак признательности за его заботу о моем воспитании, которое она, руководствуясь, скорее, эмоциями, чем рассудком, посчитала завершенным.
Итак, мистер Селден отбыл к новому месту службы. Я проводил его с искренним сожалением; впрочем, оно скоро сменилось радостью от предвкушения еще большей свободы, нежели та, которую он, при всей мягкости своей натуры, в известной мере все-таки стеснял. Я решил, что это обстоятельство послужит моему скорейшему переезду в Лондон, о чем я давно и страстно мечтал, но не смел надеяться до тех пор, пока, после отъезда моего наставника, тетушка, которую никакая сила, кроме решимости не расставаться со мной, не могла вытащить из деревни, не заявила, что собирается – для моего блага – перебраться в столицу. Она связывала этот переезд с наступлением зимнего сезона – а теперь только-только наступила весна.
Едва мой наставник, осыпанный почестями, уехал, я с головой окунулся в прелести охоты, тетушка, которая до той поры через него руководила моими поступками и – из страха перед последствиями – удерживала юношеский пыл в разумных пределах, отныне утратила контроль над ними, касалось ли это охоты или всего остального. Я досконально знал все ее слабости и превратился благодаря этому в маленького тирана. Однако спустя две недели ничем не ограниченная страсть к охоте утратила свою остроту. Бурлящая в жилах кровь то и дело напоминала о себе; меня начало властно тянуть к объектам, представляющим гораздо больший интерес, чем собаки и лошади. Здоровый, крепкий организм, внешне выражавшийся в свежем румянце и сильных, пропорциональных членах, подавал первые сигналы моей созревающей мужественности, осознавшей свою заветную цель, на которую нам безошибочно указывает сама природа, заставляя догадываться о назначении тех частей тела, которые больше всего приковывают к себе наше внимание, и таким образом, избавляя от необходимости краснеть и задавать глупые вопросы. Не то чтобы я до тех пор пребывал в пассивном ожидании прихода неких страстей, но первые мои попытки были так грубы и несовершенны, а мой досуг – до такой степени ограничен – как учебой, спортом и детскими играми, так и постоянной потребностью тетушки не выпускать меня из поля зрения, – что у меня не было времени не только на то, чтобы осуществить некоторые из моих фантазий, но и помыслить о них; естественно, им ничего не оставалось, как утихомириться, наподобие легкого бриза, которого едва хватало на образование легкой, еле заметной ряби на дотоле гладкой поверхности моей души. Однако со временем эти желания, подогреваемые пылом юности, приобрели большую власть над моим воображением, порождая в мозгу любострастные картины – постепенно они полностью завладели моим существом. Я инстинктивно чувствовал, что если мне кого-то и недостает, так это женщины. В то время я еще не имел в виду какой-нибудь определенной представительницы этого пола, а лишь алкал и предпринимал робкие поиски, что было совсем не легким делом – особенно для меня, особенно в тетушкиных владениях и при нашем образе жизни, когда строгие правила, а пуще того, тетушкины заботы ограждали меня от соблазна надежнее, чем иную девственницу, жаждущую избавиться от ненавистного бремени.
Постепенно клеймо девственника стало для меня нестерпимым.
Тем не менее воздействие на меня пробуждающихся страстей выражалось несколько иначе, чем у многих моих сверстников. Вместо того чтобы бунтовать, я проявлял внешнюю покорность. Мной овладело нечто, похожее на врожденную скромность, даже застенчивость, благодаря которой мне удавалось скрывать от посторонних глаз хаос, царивший в душе. Пожалуй, можно сказать, что я превратился из грубого, неотесанного дикаря в чуточку более цивилизованного. В юные годы похоть часто надевает лучину кротости – очевидно, по той причине, что утоление жажды целиком зависит от расположения другого человека. В пору созревания я обнаружил склонность к нежной меланхолии, проявлявшейся в частой задумчивости: ведь необходимость обдумать пути к достижению цели побуждает искать уединения и рождает безразличие ко всему, что не имеет отношения к юношеской лихорадке, для излечения которой не нужно бежать к докторам. И все же, как ни сильна была во мне эта юношеская жажда, ей суждено было, хотя бы временно, уступить место еще более всепоглощающему и благороднейшему из чувств – самой Любви.
Примерно в миле от тетушкиной усадьбы, на опушке леса, стояло одинокое строение с соломенной крышей – небольшой коттедж, самим своим жалким видом надежнее защищенный от воров, чем невысоким забором и палисадниками, по которым вольготно бродила немногочисленная домашняя птица.
Я часто заезжал сюда по дороге к месту развлечения либо охоты. Пожилая женщина, арендовавшая коттедж у моей тетушки, всякий раз старалась чем-либо меня угостить, когда я делал там привал, чтобы обсушиться и отдохнуть;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51