Вполне естественно, что на первый план здесь выдвинулась хозяйственно-организаторская функция государства, руководство сооружением и эксплуатацией гидромелиоративных систем.
В качестве особой этакратической формации данная концепция рассматривает "советский феномен", то есть общественно-экономический строй, сложившийся у нас после октября 1917 года, и на основе его анализа формулирует "основной экономический закон этакратизма", заключающийся якобы в постоянном самовозрастании (укреплении, приумножении) государственной собственности. Но ведь в такой формулировке фактически речь идет только о средстве экономического развития и не схвачена его цель. Между тем само укрепление и приумножение государственной собственности может быть использовано в различных целях: либо в интересах наиболее полного удовлетворения постоянно растущих материальных и духовных потребностей всего общества, либо в узкокорыстных интересах номенклатурной элиты.
В этом отношении советский строй прошел два основных этапа. Чтобы понять их сущность и линию разграничения между ними, нужно иметь в виду, что воздействие государства на экономику может быть трояким:
а) государство может действовать в том же направлении, что и экономика, - тогда развитие экономики идет быстрее;
б) государство может действовать наперекор экономическому развитию тогда она терпит крах через определенное время;
в) государство может ставить экономическому развитию преграды в одних направлениях и стимулировать его в других.
178
На первом этапе (условно до середины 60-х годов) воздействие государства на экономику шло по третьему варианту. С одной стороны, создание мощного государственного сектора и плановое регулирование позволили в кратчайшие сроки превратить ранее отсталую страну в державу с современной индустрией, всеобщей грамотностью, первоклассной наукой и на этой основе заметно поднять материальное благосостояние народа, его культурный уровень, выдержать испытания второй мировой войны. Но, с другой стороны, в эти же десятилетия исподволь накапливались предпосылки для термидора всестороннего, в том числе и экономического, перерождения общества [1]. В этом направлении действовала все расширявшаяся практика волюнтаристского вмешательства государства в экономику (нарушение закона стоимости, огосударствление колхозно-кооперативного сектора, уравниловка в оплате труда рядовой массы и в то же время создание многоранговой системы привилегий для номенклатуры и т.д.). Добавим к этому, что монопольное распоряжение собственностью создало благоприятную почву и для такого атрибута термидора, как коррумпированность управляющего аппарата снизу доверху.
1 См. об этом: Крапивенский С. Э. Парадоксы социальных революций Воронеж. 1992. С. 113-116.
На втором этапе воздействие государства на экономику идет уже по типичному второму варианту. Безраздельное господство этакратии, партийно-государственной бюрократии не просто упрочивается, но и претерпевает существенные изменения. Государственная собственность по существу превращается в ведомственно-монополистическую, и вот тогда-то наша экономика становится воистину самоедской: каждое ведомство заботится лишь о самовозрастании своей отрасли, не соотнося его с потребностями и возможностями общества в целом. При этом партгосбюрократия не могла не считаться с объективными экономическими законами, хотя каждый раз, когда обнаруживала, что действие этих законов противоречит ее эгоистическим интересам, волюнтаристски старалась их обойти. Но свидетельствует ли этот волюнтаризм в пользу концепции "общественно-политических формаций"? Ведь и здесь экономика в конечном счете взяла верх и поставила в повестку дня перестройку.
Другая крайность, которая нередко встречается при анализе взаимосвязи политики и экономики, проявляется в попытках вывести напрямую (как у Аристотеля) форму политической власти из того или иного типа экономической системы, а точнее из лежащей в ее основе типа собственности. Эта крайность дает себя знать в литературе последних лет, когда социально-экономические основы свободы личности и демократии вообще, гарантии
179
их нередко связываются прежде всего с собственностью частной кооперативной, акционерной и индивидуальной, но отнюдь не с общенародной.
Между тем к оценке частной собственности (в том числе в аспекте ее воздействия на политическую жизнь общества) следует подходить конкретно-исторически. И тогда мы увидим, что в истории на базе частной собственности возникали и существовали различные и даже диаметрально противоположные формы политического правления и политические режимы конституционно-монархические, республиканско-демократические, фашистские с формальным сохранением конституционности или без оной и т.д. Что же касается мелкой частной собственности, аппеляции к которой сегодня особенно часты, уместно напомнить полемику К. Маркса и Ф. Энгельса с Прудоном, считавшим этот вид собственности единственно отвечающим "природе человека". В пику Прудону они постоянно подчеркивали: безраздельное господство мелкой собственности привело бы к господству всеобщей серости и посредственности. Кстати, бюрократические, тоталитарные режимы в истории не раз возникали как раз на базе мелкой, раздробленной собственности.
Заметим, что полемика по поводу взаимосвязи частной собственности и демократии не раз возникала и в прошлом. В этом отношении представляет большой интерес статья М. Вебера "О буржуазной демократии в России", относящаяся к началу XX века. Полемизируя с теми, кто полагал, что демократические ценности автоматически рождаются частнособственнической экономической системой, Вебер писал: "Как бы сильно не приходилось в борьбе за такие "индивидуалистические" жизненные ценности ("неотчуждаемые права человека" - С. К.) учитывать "материальные" условия окружающего мира, столь же мало можно было бы предоставить "реализацию" этих ценностей "экономическому развитию". Шансы "демократии" и "индивидуализма" нынче были бы куда как невелики, если бы в "развитии" их нам пришлось полагаться на "закономерное" действие материальных интересов" [1]. И далее Вебер иронизирует над теми, кто живет в постоянном страхе, будто в мире окажется в будущем слишком много демократии и слишком мало "авторитета", "аристократии" и "уважения" к должности. "О том, чтобы деревья демократического индивидуализма не выросли до небес, уже позаботились и даже с избытком, продолжает Вебер. - Весь опыт говорит о том, что "история" неизбежно вновь порождает "аристократии" и "авторитеты", за которые может цепляться всякий, кто найдет это необходимым для себя или - для "народа".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
В качестве особой этакратической формации данная концепция рассматривает "советский феномен", то есть общественно-экономический строй, сложившийся у нас после октября 1917 года, и на основе его анализа формулирует "основной экономический закон этакратизма", заключающийся якобы в постоянном самовозрастании (укреплении, приумножении) государственной собственности. Но ведь в такой формулировке фактически речь идет только о средстве экономического развития и не схвачена его цель. Между тем само укрепление и приумножение государственной собственности может быть использовано в различных целях: либо в интересах наиболее полного удовлетворения постоянно растущих материальных и духовных потребностей всего общества, либо в узкокорыстных интересах номенклатурной элиты.
В этом отношении советский строй прошел два основных этапа. Чтобы понять их сущность и линию разграничения между ними, нужно иметь в виду, что воздействие государства на экономику может быть трояким:
а) государство может действовать в том же направлении, что и экономика, - тогда развитие экономики идет быстрее;
б) государство может действовать наперекор экономическому развитию тогда она терпит крах через определенное время;
в) государство может ставить экономическому развитию преграды в одних направлениях и стимулировать его в других.
178
На первом этапе (условно до середины 60-х годов) воздействие государства на экономику шло по третьему варианту. С одной стороны, создание мощного государственного сектора и плановое регулирование позволили в кратчайшие сроки превратить ранее отсталую страну в державу с современной индустрией, всеобщей грамотностью, первоклассной наукой и на этой основе заметно поднять материальное благосостояние народа, его культурный уровень, выдержать испытания второй мировой войны. Но, с другой стороны, в эти же десятилетия исподволь накапливались предпосылки для термидора всестороннего, в том числе и экономического, перерождения общества [1]. В этом направлении действовала все расширявшаяся практика волюнтаристского вмешательства государства в экономику (нарушение закона стоимости, огосударствление колхозно-кооперативного сектора, уравниловка в оплате труда рядовой массы и в то же время создание многоранговой системы привилегий для номенклатуры и т.д.). Добавим к этому, что монопольное распоряжение собственностью создало благоприятную почву и для такого атрибута термидора, как коррумпированность управляющего аппарата снизу доверху.
1 См. об этом: Крапивенский С. Э. Парадоксы социальных революций Воронеж. 1992. С. 113-116.
На втором этапе воздействие государства на экономику идет уже по типичному второму варианту. Безраздельное господство этакратии, партийно-государственной бюрократии не просто упрочивается, но и претерпевает существенные изменения. Государственная собственность по существу превращается в ведомственно-монополистическую, и вот тогда-то наша экономика становится воистину самоедской: каждое ведомство заботится лишь о самовозрастании своей отрасли, не соотнося его с потребностями и возможностями общества в целом. При этом партгосбюрократия не могла не считаться с объективными экономическими законами, хотя каждый раз, когда обнаруживала, что действие этих законов противоречит ее эгоистическим интересам, волюнтаристски старалась их обойти. Но свидетельствует ли этот волюнтаризм в пользу концепции "общественно-политических формаций"? Ведь и здесь экономика в конечном счете взяла верх и поставила в повестку дня перестройку.
Другая крайность, которая нередко встречается при анализе взаимосвязи политики и экономики, проявляется в попытках вывести напрямую (как у Аристотеля) форму политической власти из того или иного типа экономической системы, а точнее из лежащей в ее основе типа собственности. Эта крайность дает себя знать в литературе последних лет, когда социально-экономические основы свободы личности и демократии вообще, гарантии
179
их нередко связываются прежде всего с собственностью частной кооперативной, акционерной и индивидуальной, но отнюдь не с общенародной.
Между тем к оценке частной собственности (в том числе в аспекте ее воздействия на политическую жизнь общества) следует подходить конкретно-исторически. И тогда мы увидим, что в истории на базе частной собственности возникали и существовали различные и даже диаметрально противоположные формы политического правления и политические режимы конституционно-монархические, республиканско-демократические, фашистские с формальным сохранением конституционности или без оной и т.д. Что же касается мелкой частной собственности, аппеляции к которой сегодня особенно часты, уместно напомнить полемику К. Маркса и Ф. Энгельса с Прудоном, считавшим этот вид собственности единственно отвечающим "природе человека". В пику Прудону они постоянно подчеркивали: безраздельное господство мелкой собственности привело бы к господству всеобщей серости и посредственности. Кстати, бюрократические, тоталитарные режимы в истории не раз возникали как раз на базе мелкой, раздробленной собственности.
Заметим, что полемика по поводу взаимосвязи частной собственности и демократии не раз возникала и в прошлом. В этом отношении представляет большой интерес статья М. Вебера "О буржуазной демократии в России", относящаяся к началу XX века. Полемизируя с теми, кто полагал, что демократические ценности автоматически рождаются частнособственнической экономической системой, Вебер писал: "Как бы сильно не приходилось в борьбе за такие "индивидуалистические" жизненные ценности ("неотчуждаемые права человека" - С. К.) учитывать "материальные" условия окружающего мира, столь же мало можно было бы предоставить "реализацию" этих ценностей "экономическому развитию". Шансы "демократии" и "индивидуализма" нынче были бы куда как невелики, если бы в "развитии" их нам пришлось полагаться на "закономерное" действие материальных интересов" [1]. И далее Вебер иронизирует над теми, кто живет в постоянном страхе, будто в мире окажется в будущем слишком много демократии и слишком мало "авторитета", "аристократии" и "уважения" к должности. "О том, чтобы деревья демократического индивидуализма не выросли до небес, уже позаботились и даже с избытком, продолжает Вебер. - Весь опыт говорит о том, что "история" неизбежно вновь порождает "аристократии" и "авторитеты", за которые может цепляться всякий, кто найдет это необходимым для себя или - для "народа".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132