Этот план не привел меня в восхищение. Единственным его
достоинством было то, что автор проекта, будучи действидцем,
окажется под постоянным воздействием контрпрепарата, а значит,
всеобщая нищета, уродство, грязь и монотонность жизни наверняка
не доставят ему особой радости. Второй проект предусматривал
растворение в речных и морских водах 10 000 тонн ретротемпорина
- реверсора субъективного течения времени. После этого жизнь
потекла бы вспять: люди будут приходить на свет стариками, а
покидать его новорожденными. Тем самым, подчеркивалось в докладе,
устраняется главный изъян человеческой природы - обреченность на
старение и смерть. С годами каждый старец все больше молодел бы,
набирался сил и здоровья; уйдя с работы, по причине впадения в
детство, он жил бы в волшебной стране младенчества. Гуманность
этого плана естественным образом вытекала из присущего
младенческим летам неведения о бренности жизни. Правда, вспять
направлялось лишь субъективное течение времени, так что в детские
сады, ясли и родильные клиники надлежало посылать стариков; в
проекте не говорилось определенно об их дальнейшей судьбе, а
только упоминалось о возможности терапии в "государственном
эвтаназиуме". После этого предыдущий проект показался мне не
столь уж плохим.
Третий проект, рассчитанный на долгие годы, был куда
радикальней. Он предусматривал эктогенезис, деташизм и всеобщую
гомикрию. От человека оставался один только мозг в изящной
упаковке из дюропласта, что-то вроде глобуса, снабженного
клеммами, вилками и розетками. Обмен веществ предполагалось
перевести на ядерный уровень, а принятие пищи, физиологически
совершенно излишнее, свелось бы к чистой иллюзии, соответствующим
образом программируемой. Головоглобус можно будет подключать к
любым конечностям, аппаратам, машинам, транспортным средствам и
т.д. Такая деташизация проходила бы в два этапа. На первом
проводится план частичного деташизма: ненужные органы оставляются
дома; скажем, собираясь в театр, вы снимаете и вешаете в шкаф
подсистемы копуляции и дефекации. В следующей десятилетке
намечалось путем гомикрии устранить всеобщую давку - печальное
следствие перенаселения. Кабельные и беспроводные каналы
межмозговой связи сделали бы излишними поездки и командировки на
конференции и совещания и вообще какое-либо передвижение, ибо все
без исключения граждане имели бы связь с датчиками по всей
ойкумене, вплоть до самых отдаленных планет. Промышленность
завалит рынок манипуляторами, педикуляторами, гастропуляторами, а
также головороллерами (чем-то вроде рельсов домашней железной
дороги, по которым головы смогут катиться сами, ради забавы).
Я прервал чтение - вернее, лизание - рефератов и заметил,
что их авторы, должно быть, свихнулись. Суждение слишком
поспешное, сухо возразил Троттельрайнер. Каша заварена - нужно
ее расхлебывать. С точки зрения здравого смысла историю
человечества не понять. Разве Кант, Аверроэс, Сократ, Ньютон,
Вольтер поверили бы, что в двадцатом веке бичом городов,
отравителем легких, свирепым убийцей, объектом обожествления
станет жестянка на четырех колесах, а люди предпочтут погибать в
ней, каждую пятницу устремляясь лавиной за город, вместо того
чтобы спокойно сидеть дома? Я спросил, какой из проектов он
собирается поддержать.
- Пока не знаю, - ответил профессор. - Труднее всего,
по-моему, решить проблему тайнят - подпольно рожденных детей. А
кроме того, я побаиваюсь химинтриганства.
- То есть?
- Может пройти проект, который получит кредобилиновую
поддержку.
- Думаете, вас обработают психимикатами?
- Почему бы и нет? Чего проще - взять и распылить аэрозоль
через кондиционер конференц-зала.
- Что бы вы ни решили, общество может с этим не
согласиться. Люди не все принимают безропотно.
- Дорогой мой, культура уже полвека не развивается
стихийно. В двадцатом веке какой-нибудь там Диор диктовал моду в
одежде, а теперь все области жизни развиваются под диктовку. Если
конгресс проголосует за деташизм, через несколько лет будет
неприлично иметь мягкое, волосатое, потливое тело. Тело
приходится мыть, умащивать и прочее, и все-таки оно выходит из
строя, тогда как при деташизме можно подключать к себе любые
инженерные чудеса. Какая женщина не захочет иметь серебряные
фонарики вместо глаз, телескопически выдвигающиеся груди,
крылышки, словно у ангела, светоносные икры и пятки, мелодично
звенящие на каждом шагу?
- Тогда знаете что? - сказал я. - Бежим! Запасемся едой,
кислородом и уйдем в Скалистые горы. Каналы "Хилтона" помните?
Разве плохо там было?
- Вы это серьезно? - как бы заколебавшись, переспросил
профессор.
Я - видит Бог, машинально! - поднес к носу ампулу, которую
все еще держал в руке. Я просто забыл о ней. От резкого запаха
слезы выступили на глазах. Я начал чихать, а когда открыл глаза
снова, комната совершенно преобразилась. Профессор еще говорил, я
слышал его, но, ошеломленный увиденным, ни слова не понимал.
Стены почернели от грязи; небо, перед тем голубое, стало
иссиня-бурым, оконные стекла были по большей части выбиты, а
уцелевшие покрывал толстый слой копоти, исчерченный серыми
дождевыми полосками.
Не знаю почему, но особенно меня поразило то, что элегантная
папка, в которой профессор принес материалы конгресса,
превратилась в заплесневелый мешок. Я застыл, опасаясь поднять
глаза на хозяина. Заглянул под письменный стол. Вместо брюк в
полоску и профессорских штиблет там торчали два скрещенных
протеза. Между проволочными сухожилиями застрял щебень и уличный
мусор. Стальной стержень пятки сверкал, отполированный ходьбой. Я
застонал.
- Что, голова болит? Может, таблеточку? - дошел до моего
сознания сочувственный голос. Я превозмог себя и взглянул на
профессора.
Не много осталось у него от лица. На щеках, изъеденных
язвами, - обрывки ветхого, гнилого бинта. Разумеется, он
по-прежнему был в очках - одно стеклышко треснуло. На шее, из
отверстия, оставшегося после трахеотомии, торчал небрежно
воткнутый вокодер, он сотрясался в такт голосу. Пиджак висел
старой тряпкой на стеллаже, заменявшем грудную клетку;
помутневшая пластмассовая пластинка закрывала отверстие в левой
его части - там колотился серофиолетовый комочек сердца в рубцах
и швах. Левой руки я не видел, правая - в ней он держал карандаш
- оказалась латунным протезом, позеленевшим от времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34