Она живет... - он
заглянул в блокнот, - в Шеффилдском Урбансе. Боюсь, она не сможет взять
тебя к себе, так она сказала. Ее муж очень плох...
Роб молчал, ему и в голову не приходила мысль о тетке.
- В такой ситуации лучшее решение твоего вопроса, практически,
единственное решение - перевести тебя в школу-интернат, где о тебе хорошо
позаботятся. Мы чувствуем...
Роб с удивлением услышал собственный голос:
- Разве я не могу остаться с семьей Кеннели, сэр?
- Кеннели? - они переглянулись. - Кто это?
Роб объяснил.
- Да-да, понимаю, - кивнул директор. - Соседи. Конечно, они помогли
тебе, но это, безусловно, не годится.
- Но у них есть свободная комната, сэр.
- Не годится, - спокойным, не терпящим возражений тоном повторил
директор. - Ты будешь переведен в интернат в Барнсе. На сегодня от уроков
я тебя освобождаю. Машина придет за тобой завтра в девять утра.
Роб сел в автобус, идущий к стадиону. Сегодня дежурил мистер Кеннели.
По дороге Роб вспоминал все, что знал о государственных интернатах. Одни
школы были хуже, другие - лучше, но все они славились репутацией пугала,
внушавшего страх и презрение одновременно. Учились там не только сироты и
дети несчастливых браков, но и малолетние преступники. О жизни в этих
школах ходили ужасные слухи, особенно - об отвратительной пище и
безобразной дисциплине.
Роб попросил передать мистеру Кеннели, что ждет его и, спустя минут
десять, тот вышел из комнаты отдыха. А пока Роб смотрел на голографическом
экране, что происходит на арене. В тот день состязались проволочные
гладиаторы. Противники дрались короткими тупыми копьями из слоеного
стекла, с натянутых на разной высоте и расстоянии друг от друга проволок.
Запутанная система управления проволоками менялась от состязания к
состязанию. Сорвавшись вниз, борцы могли упасть либо в воду, либо на
твердую землю, утыканную искусственным колючим кустарником, сверкающим
смертоносными шипами. Проигравший всегда получал увечья, часто - тяжкие,
иногда - смертельные. На этот раз сражались трое. Один уже сорвался и,
прихрамывая, ковылял прочь. Оставшиеся двое продолжали раскачиваться,
обмениваясь ударами, освещенные синеватыми бликами защитного купола
стадиона.
- А, Роб! Почему ты не в школе? - спросил мистер Кеннели.
Роб рассказал ему о том, что случилось. Мистер Кеннели выслушал, не
перебивая.
- Они сказали, что мне нельзя у вас остаться! Но ведь это неправда?
- Мы бессильны против закона, - с трудом выговорил мистер Кеннели.
- Но ведь вы можете пойти и поговорить с ними, попросить за меня!
- Бесполезно.
- У нас в школе есть один мальчик, Джимми Маккей. У него в прошлом
году умерла мама, и Джимми взяла к себе миссис Пирсон из вашего дома. Он
так и живет у нее.
- Пирсоны могли усыновить его.
- А вы? Вы не можете меня усыновить?
- Без согласия твоей тети - нет.
- Но она не хочет брать меня к себе! Она сама сказала!
- Это вовсе не значит, что она готова отдать тебя первому встречному.
Может, она надеется, что все утрясется, и тогда заберет тебя.
- Давайте спросим ее. Я уверен, она согласится.
- Все не так просто... - мистер Кеннели замолчал. Роб ждал. - Мне
кажется, это лучший выход. Там ты будешь в безопасности.
- В безопасности? Почему?
Мистер Кеннели хотел что-то сказать, но, словно споря с собой,
покачал головой.
- Там о тебе позаботятся. Да и со сверстниками будет интереснее. Мы с
миссис Кеннели уже немолоды, с нами скучно.
- Вы сказали "в безопасности".
- Не обращай внимания - просто с языка сорвалось.
Мистер Кеннели избегал взгляда мальчика и внезапно, несмотря на
оправдания и уловки, Роб понял главное: мистер Кеннели не хотел брать его
к себе. Роб вспомнил о той ночи, когда мистер Кеннели не вступился за его
отца. Но теперь он не чувствовал ненависти, скорее - безысходность и
отчаянное одиночество.
- Хорошо, мистер Кеннели, - сказал Роб.
Он уже повернулся, чтобы уйти, как мистер Кеннели крепко схватил его
за плечи, повернул к себе и пристально посмотрел прямо в глаза:
- Это для твоего же блага, Роб. Поверь мне. Я не могу сейчас всего
объяснить, но это для твоего же блага.
На экране головизора один из борцов сделал выпад, нанося удар, второй
парировал и сам ударил в ответ. На сей раз удачно - его противник упал на
шипы, нелепо взмахнув руками.
- Я пойду домой, - сказал Роб. - Надо успеть собраться.
2. "ПОЗОР ШКОЛЫ!"
Интернат находился на берегу Темзы. Спортивные площадки и голые, без
архитектурных излишеств, здания учебных корпусов, выстроенные с унылом
стиле конца двадцатого столетия, раскинулись кольцом вокруг более
современных жилых корпусов - казарменно-строгих внутри, но снаружи -
раскрашенных в яркие радостные тона. Роба поселили в корпусе G,
небесно-голубого цвета, с широкими извилистыми оранжевыми полосами.
Первые несколько дней он никак не мог войти в колею - сказывалось и
недавнее потрясение, и обилие новых впечатлений. День был заполнен до
отказа. В половине седьмого воспитанников будили резкие позывные по
трансляции; потом, после свалки в умывальных, нужно было успеть одеться и
ровно в семь быть на спортплощадке. Идти до нее приходилось четверть мили,
только корпус H был еще дальше. В семь начиналась перекличка. Опоздавшие
даже на полминуты заносились в "черный список" и, в наказание, вечером
должны были выполнять дополнительные гимнастические упражнения.
Завтрак начинался в восемь. Строго говоря, до завтрака воспитанникам
полагалась получасовая утренняя разминка, но очень скоро становилось ясно,
что если не хочешь остаться голодным, лучше занять очередь в столовую.
Кроме того, что пища была скверно приготовлена, ее просто не хватало. Тем,
кто стоял в "хвосте", доставалась лишь отвратительная комковатая овсянка
на воде, половинка переваренного "резинового" яйца или полкотлетки. И даже
не всегда - прозрачный ломтик хлеба. Старшеклассники пробивали дорогу к
началу очереди в последнюю минуту, а малышам не оставалось ничего другого,
как покорно ждать.
Утренние уроки начинались в 8-45 и продолжались до 12-30, потом -
перерыв на обед и снова - очередь в столовую. Днем - спортивные занятия до
4-30, вечерние уроки с 5 до 7, и до 9 - свободное время. В 9 часов в
интернате выключался свет. Правда, в эти два часа свободы перед сном
зачастую приходилось либо отрабатывать наказание за какую-нибудь
провинность, либо выполнять одно из поручений, запас которых всегда имелся
в избытке у любого старшеклассника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
заглянул в блокнот, - в Шеффилдском Урбансе. Боюсь, она не сможет взять
тебя к себе, так она сказала. Ее муж очень плох...
Роб молчал, ему и в голову не приходила мысль о тетке.
- В такой ситуации лучшее решение твоего вопроса, практически,
единственное решение - перевести тебя в школу-интернат, где о тебе хорошо
позаботятся. Мы чувствуем...
Роб с удивлением услышал собственный голос:
- Разве я не могу остаться с семьей Кеннели, сэр?
- Кеннели? - они переглянулись. - Кто это?
Роб объяснил.
- Да-да, понимаю, - кивнул директор. - Соседи. Конечно, они помогли
тебе, но это, безусловно, не годится.
- Но у них есть свободная комната, сэр.
- Не годится, - спокойным, не терпящим возражений тоном повторил
директор. - Ты будешь переведен в интернат в Барнсе. На сегодня от уроков
я тебя освобождаю. Машина придет за тобой завтра в девять утра.
Роб сел в автобус, идущий к стадиону. Сегодня дежурил мистер Кеннели.
По дороге Роб вспоминал все, что знал о государственных интернатах. Одни
школы были хуже, другие - лучше, но все они славились репутацией пугала,
внушавшего страх и презрение одновременно. Учились там не только сироты и
дети несчастливых браков, но и малолетние преступники. О жизни в этих
школах ходили ужасные слухи, особенно - об отвратительной пище и
безобразной дисциплине.
Роб попросил передать мистеру Кеннели, что ждет его и, спустя минут
десять, тот вышел из комнаты отдыха. А пока Роб смотрел на голографическом
экране, что происходит на арене. В тот день состязались проволочные
гладиаторы. Противники дрались короткими тупыми копьями из слоеного
стекла, с натянутых на разной высоте и расстоянии друг от друга проволок.
Запутанная система управления проволоками менялась от состязания к
состязанию. Сорвавшись вниз, борцы могли упасть либо в воду, либо на
твердую землю, утыканную искусственным колючим кустарником, сверкающим
смертоносными шипами. Проигравший всегда получал увечья, часто - тяжкие,
иногда - смертельные. На этот раз сражались трое. Один уже сорвался и,
прихрамывая, ковылял прочь. Оставшиеся двое продолжали раскачиваться,
обмениваясь ударами, освещенные синеватыми бликами защитного купола
стадиона.
- А, Роб! Почему ты не в школе? - спросил мистер Кеннели.
Роб рассказал ему о том, что случилось. Мистер Кеннели выслушал, не
перебивая.
- Они сказали, что мне нельзя у вас остаться! Но ведь это неправда?
- Мы бессильны против закона, - с трудом выговорил мистер Кеннели.
- Но ведь вы можете пойти и поговорить с ними, попросить за меня!
- Бесполезно.
- У нас в школе есть один мальчик, Джимми Маккей. У него в прошлом
году умерла мама, и Джимми взяла к себе миссис Пирсон из вашего дома. Он
так и живет у нее.
- Пирсоны могли усыновить его.
- А вы? Вы не можете меня усыновить?
- Без согласия твоей тети - нет.
- Но она не хочет брать меня к себе! Она сама сказала!
- Это вовсе не значит, что она готова отдать тебя первому встречному.
Может, она надеется, что все утрясется, и тогда заберет тебя.
- Давайте спросим ее. Я уверен, она согласится.
- Все не так просто... - мистер Кеннели замолчал. Роб ждал. - Мне
кажется, это лучший выход. Там ты будешь в безопасности.
- В безопасности? Почему?
Мистер Кеннели хотел что-то сказать, но, словно споря с собой,
покачал головой.
- Там о тебе позаботятся. Да и со сверстниками будет интереснее. Мы с
миссис Кеннели уже немолоды, с нами скучно.
- Вы сказали "в безопасности".
- Не обращай внимания - просто с языка сорвалось.
Мистер Кеннели избегал взгляда мальчика и внезапно, несмотря на
оправдания и уловки, Роб понял главное: мистер Кеннели не хотел брать его
к себе. Роб вспомнил о той ночи, когда мистер Кеннели не вступился за его
отца. Но теперь он не чувствовал ненависти, скорее - безысходность и
отчаянное одиночество.
- Хорошо, мистер Кеннели, - сказал Роб.
Он уже повернулся, чтобы уйти, как мистер Кеннели крепко схватил его
за плечи, повернул к себе и пристально посмотрел прямо в глаза:
- Это для твоего же блага, Роб. Поверь мне. Я не могу сейчас всего
объяснить, но это для твоего же блага.
На экране головизора один из борцов сделал выпад, нанося удар, второй
парировал и сам ударил в ответ. На сей раз удачно - его противник упал на
шипы, нелепо взмахнув руками.
- Я пойду домой, - сказал Роб. - Надо успеть собраться.
2. "ПОЗОР ШКОЛЫ!"
Интернат находился на берегу Темзы. Спортивные площадки и голые, без
архитектурных излишеств, здания учебных корпусов, выстроенные с унылом
стиле конца двадцатого столетия, раскинулись кольцом вокруг более
современных жилых корпусов - казарменно-строгих внутри, но снаружи -
раскрашенных в яркие радостные тона. Роба поселили в корпусе G,
небесно-голубого цвета, с широкими извилистыми оранжевыми полосами.
Первые несколько дней он никак не мог войти в колею - сказывалось и
недавнее потрясение, и обилие новых впечатлений. День был заполнен до
отказа. В половине седьмого воспитанников будили резкие позывные по
трансляции; потом, после свалки в умывальных, нужно было успеть одеться и
ровно в семь быть на спортплощадке. Идти до нее приходилось четверть мили,
только корпус H был еще дальше. В семь начиналась перекличка. Опоздавшие
даже на полминуты заносились в "черный список" и, в наказание, вечером
должны были выполнять дополнительные гимнастические упражнения.
Завтрак начинался в восемь. Строго говоря, до завтрака воспитанникам
полагалась получасовая утренняя разминка, но очень скоро становилось ясно,
что если не хочешь остаться голодным, лучше занять очередь в столовую.
Кроме того, что пища была скверно приготовлена, ее просто не хватало. Тем,
кто стоял в "хвосте", доставалась лишь отвратительная комковатая овсянка
на воде, половинка переваренного "резинового" яйца или полкотлетки. И даже
не всегда - прозрачный ломтик хлеба. Старшеклассники пробивали дорогу к
началу очереди в последнюю минуту, а малышам не оставалось ничего другого,
как покорно ждать.
Утренние уроки начинались в 8-45 и продолжались до 12-30, потом -
перерыв на обед и снова - очередь в столовую. Днем - спортивные занятия до
4-30, вечерние уроки с 5 до 7, и до 9 - свободное время. В 9 часов в
интернате выключался свет. Правда, в эти два часа свободы перед сном
зачастую приходилось либо отрабатывать наказание за какую-нибудь
провинность, либо выполнять одно из поручений, запас которых всегда имелся
в избытке у любого старшеклассника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33