Два дня спустя он позвонил Оливии в Страсбург.
– Как ты это сделала?
– Что? – Оливия стиснула зубы и стала ждать ответа.
– Не разыгрывай из себя святую невинность, Оливия. Кэри сказала мне, что это вы с Энни.
– Джимми, я тебя не понимаю.
– Оливия, прекрати. Не имеет смысла отпираться. Кэри мне сказала.
– Но что именно она тебе сказала? – Оливия принялась вертеться туда-сюда на крутящемся стуле, как делала всегда, когда бывала в хорошем настроении. Она чувствовала, что все обойдется. В худшем случае Джим заявит, что ему не нужна ничья помощь и что она не имела права втягивать в такие дела Энни.
– Почти ничего. Она сказала, что если я хочу узнать, что происходит, то должен спросить тебя.
– Ну спрашивай, – весело проговорила Оливия и снова крутанулась на стуле.
– Вот я и спрашиваю.
– Но это не значит, что я должна тебе отвечать.
– Ты хочешь, чтобы я спросил Энни?
– Попробуй. – Оливия перестала крутиться, потому что у нее слегка закружилась голова. Они с Энни заранее договорились, что Джимми никогда не узнает о том, что они сделали.
– Оливия, я не просил тебя вмешиваться. Она улыбнулась самой себе:
– Ты же меня знаешь.
– Кстати, ты же обещала не рассказывать Энни об интервью Гилберта.
– А я тогда скрестила пальцы, так что обещание не в счет.
– Оливия, это не смешно.
– Расскажи мне что-нибудь, Джимми. Твои дела пошли лучше или хуже?
– Лучше, черт побери, но дело не в этом. Ты наконец скажешь мне, что вы сделали, или нет?
– Нет, – сказала Оливия. – Никогда. И Энни тоже.
– Ох, Оливия, – простонал Джим.
– Ох, Джимми, перестань. – Часть безудержного веселья покинула ее. – Я признаю, что пошла на риск и втянула в это дело других людей, чего, возможно, делать не следовало. Но никто, слава богу, серьезно не пострадал. Некоторый ущерб нанесен лишь гордости Кэри. Между прочим, я в этом даже отчасти раскаиваюсь, хотя ты можешь мне не верить. – Она крепче сжала трубку. – Я не собираюсь больше тебе ничего рассказывать, Джимми. В конце концов дело обернулось к лучшему, и, пожалуйста, не порти все своим глупым беспокойством. Джим долго молчал.
– Скажи мне только одно, – наконец произнес он.
– Если смогу.
– Почему ты это сделала?
– Ты знаешь почему.
– Пожалуйста, Оливия, скажи.
Теперь настал ее черед молчать. В ее голове проносился вихрь мыслей и надежд, и все они замыкались на тех днях, проведенных с Джимом в Ньюпорте и Бостоне. Может быть, Джимми тоже помнит это. Может быть, он надеется, что она подаст ему знак.
«Нет, – сказала она себе. – Не сейчас. Может быть, никогда».
– Оливия? – ворвался в ее мысли голос Джима. – Скажи мне, почему ты это сделала.
– Ты знаешь, почему мы это сделали, – ответила Оливия. – Ты, я и Энни. Наш союз, наша клятва.
– Это единственная причина?
Ей показалось, что она слышит мольбу в его голосе, но она не хотела ее слышать.
– Конечно, нет, – нежно ответила она. – Мы обе любим тебя, Джим.
– А-а, – сказал Джимми.
15
Из всех, кого знали Энни и Джим, Оливия была единственным человеком, любившим менять места жительства. Большинство нормальных людей считают переезд, как утверждает статистика, явлением того же порядка, что потеря близкого человека или развод. Оливия же говорила, что переезд – это прекрасное развлечение, что каждый ее переезд казался ей волнующим путешествием в новую страну.
– Это настоящее приключение, – говорила она Джиму и Энни. Они гостили у нее в Страсбурге в августе 1994-го. Она как раз перебиралась в Брюссель. – Ты оказываешься в совершенно незнакомом месте, которое надо превратить в свой дом. Надо заводить новых друзей, выяснять, в какие магазины и рестораны лучше ходить…
– И на каком языке лучше говорить, – добавил Джим, чистивший картошку. Все трое были в футболках, джинсах и передниках – шесть последних дней они обедали в ресторане, поэтому в этот вечер решили остаться дома, приготовить обед и помочь Оливии укладывать вещи.
– На этот раз на французском и фламандском. – Оливия сняла крышку с большой кастрюли, с одобрительной улыбкой вдохнула аромат: говядина, курица, окорок и куча пряностей.
– Фламандский – это почти то же самое, что датский? – спросила Энни.
– Не совсем, – ответила Оливия. – Брюссель – двуязычный город. У каждой улицы есть название на французском и на фламандском. – Она зачерпнула ложкой бульон, дала попробовать Джиму. – Ну как?
– Роскошно. Когда мы, наконец, сядем за стол?
– Когда сварится картошка.
– Я была бы в ужасе, – проговорила вдруг Энни.
– Ты о чем? – спросила Оливия.
– Если бы мне надо было уехать в другую страну.
– Но ты уже это пережила, и довольно легко.
– Не так уж и легко, – возразила Энни.
– А ты, Джим? – спросила Оливия. – Ты мог бы расстаться с Америкой?
– Если бы существовала серьезная причина, то конечно.
– Например, женщина, – предположила Энни. – Ты ведь поселился в Бостоне ради Кэри.
– Бостон нельзя назвать чужим для меня, – сказал Джим, – вспомни, что наше фамильное гнездо находится чуть ли не на соседней улице.
– Забавно, – проговорила Оливия, – но я никогда не считала этот претенциозный особняк в Ньюпорте твоим домом.
– Тем не менее так оно и есть, – сказал Джим.
– Я понимаю, но все равно это как-то не укладывается в голове.
Переезды с места на место манили Оливию и тем, что у нее появлялся предлог покопаться в том, что она называла «фамильным сундуком». Это был зеленый кожаный саквояж, который Артур Сегал купил на Пиккадилли вскоре после того, как семья осела в Лондоне. Оливия сложила в него вещи Артура и Эмили, когда закрывала дом в Хэмпстеде.
Когда они уже сидели за столом, Оливия сказала Джиму и Энни, что каждый раз она находит в своем сундуке что-то новое. Когда она переезжала из Нью-Йорка в Женеву, она нашла там старый диктофон Артура с кассетой, которую она раньше не заметила. Оливия до сих пор помнила радостное возбуждение, охватившее ее, когда ей удалось подобрать батарейку к старому прибору и услышать живой голос отца.
– А потом, когда я уезжала из Женевы, – говорила она, наливая всем вина, – я обнаружила пленку в мамином фотоаппарате. Почему-то я всегда думала, что он пустой. Но там была пленка, и я очень расстроилась, подумав, что теперь ее будет невозможно проявить.
– Конечно, после стольких-то лет, – сказал Джим.
– Но, представь, удалось, – вставила Энни. – Ливви показывала мне фотографии.
– Замечательные, радостные фотографии. – Оливия мечтательно улыбнулась. – Джим, я потом их тебе покажу. Мама и папа вместе, кажется во Франции, но наверняка судить трудно, они снимались за городом.
– А что мы найдем на этот раз? – спросил Джим. Оливия покачала головой:
– Наверное, ничего нового. – Она встала и начала убирать посуду со стола. – Уже все сто раз перебрано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89