Я так скучаю по нему!
А почему ты вдруг спросил об этом?
— Хотел бы взглянуть на него. Он на тебя, наверное, похож?
— Не знаю! Я считаю, что на меня, Крамаренко — что на него. Как обычно!
— Понятно.
— Володя! А знаешь что? Может быть, я сошла с ума, да так оно, наверное, и есть, но вот прямо сейчас я захотела ребенка от тебя. Чтобы ты всегда был во мне и со мной, как бы дальше ни сложилась жизнь.
— Ты серьезно?
— Абсолютно! Поставь, пожалуйста, бокал и иди ко мне. Иди, любимый!
Майор Крамаренко вышел из штаба поздно, перед самым отбоем, когда роты маршировали на вечерней прогулке. То, что сказал командир, после того как отпустил Бережного, неприятно задело начальника штаба.
Он, видите ли, «перегибает палку» в отношениях с подчиненными, удалился от них, чуть ли не пугалом стал в батальоне. Почему командир не понимает, что он, Крамаренко, служит так, как того требует Устав? Как должно быть повсеместно? Офицеры бегут из армии. Разве в этом только его, начальника штаба какого-то батальона, вина? И если бегут, то, значит, не офицеры они, а люди случайные в армии, а потому и не место им в строю. Беречь людей надо. Надо! Но не ценой разрушения принципа единоначалия, на котором и держатся вооруженные силы.
И в обратном никогда и никто Крамаренко не убедит.
Он шел домой, считая, что делает дело правое и наказание, вынесенное капитану Бережному, не соответствует тяжести совершенного им проступка. А посему завтра же будет ходатайствовать перед командиром о привлечении капитана к суду чести младших офицеров. И то, что Бережной прослужил в части совсем немного, дела никак не меняет. Конечно, добиваться увольнения бывшего однокурсника он не будет, а вот предупредить того о неполном служебном соответствии, это в самый раз!
Крамаренко подошел к своему дому. Это был отдельный дом с мансардой.
Ни в одном из окон не горел свет. Означать это могло, что либо Вера легла спать, не дождавшись его, либо ее не было дома. Одно из двух.
Включив свет в прихожей, Крамаренко увидел на пуфике перед зеркалом записку:
"Дорогой, мы с подругами решили устроить девичник.
С кем и где, не сообщаю, зная твой взрывной и ревнивый характер. Приду поздно, ни о чем плохом не думай!
Ужин в холодильнике, спокойной ночи, так как Ты вряд ли станешь ждать меня. Вера".
Крамаренко яростно скомкал записку. С силой ударил кулаком в косяк двери, разбивая в кровь пальцы.
Опять! Опять ложь! Опять измена! За что? Ну за что?
Разве он не любит ее? Разве не живет ради нее одной и сына? Ну почему такая несправедливость?
Он сел на ступени лестницы, ведущей в мансарду, в спальню. Злость сменилась обидой, и слеза внезапно пробежала по щеке офицера. Он разбитой, окровавленной рукой стер ее. Закрыл руками лицо. Майору Крамаренко было очень плохо. Его не понимают, не любят, ненавидят, но он же стремится делать только хорошее, нужное, в его понимании, искренне не желая никому зла. Почему же никто не хочет понять его? Даже собственная жена, жестоко и хладнокровно обманывая в самом святом!
Он встал, прошел на кухню, открыл холодильник, достал початую бутылку водки. Из горла сделал несколько глотков, сел за стол. Закурил, мрачно глядя, как по стеклу пробивают извилистые дорожки капли мелкого затяжного дождя.
Вера вернулась в три часа ночи. Открыла своим ключом квартиру, увидела сидящего на кухне мужа, подошла к нему:
— Ты что, ждешь меня?
— Как видишь!
— Представляю, о чем ты все это время думал.
— Откуда ты можешь знать, о чем я думал?
— Догадываюсь. И уверен в том, что твои догадки имеют основания?
— Уверен!
— Ну тогда нам не о чем говорить. Я тоже человек, Крамаренко, и мне хочется быть в обществе, а не сидеть возле тебя неодушевленным предметом, понял? Записку читал? Ничего другого я тебе не скажу. Мне просто больше нечего тебе сказать.
— Разве, Вера, я о чем-то тебя спрашиваю? Повеселилась? Развеялась? Ну так иди, отдыхай!
— А ты так и будешь сидеть здесь?
— Это уже мое дело, дорогая. И, прошу, оставь меня!
Вере стало жаль мужа. Жаль его к ней любви: он же не виноват, что она-то его не любит.
— Гена! Давай по-хорошему. Ты много работаешь.
Пойдем вместе. В конце концов, ты муж мне?
— Не надо, Вер! Я не нуждаюсь в жалости и не пойду с тобой. Не хочу!
— Что же, спокойной ночи, дорогой.
— Это я уже в записке читал, ни к чему повторяться!
Вера пожала плечами, поднялась в спальню, где, лежа в постели, никак не могла уснуть, находясь под сильным впечатлением от близости с Володей.
* * *
В три часа в дверь общежития позвонил и Бережной.
Дежурная, молодая женщина с заспанным лицом, открыла дверь.
— Что-то поздновато вы, товарищ капитан? — с легким намеком сказала она.
— А разве здесь существует какой-либо распорядок?
— Нет, но…
— Тогда не вижу причин для лишних вопросов.
— Какие мы строгие!
— Дайте, пожалуйста, ключ. Да, капитан Антонов не появлялся?
— Избави бог! Этот клоун еще куролесил бы.
— Он не клоун, милая, Антонов — офицер, и, заметьте, иногда исполняет свой долг не сидя в штабе, а в горах Чечни. Под пулями и разрывами мин.
Это был намек! Муж дежурной служил начальником финансовой части.
— И иногда вспоминайте об этом, девушка!
Он взял ключ, бросив:
— Спасибо!
Прошел в свой номер, где так же, как и Вера, долго не мог заснуть, почти физически ощущая невидимое прикосновение ее тела.
Глава 11
Прошли две недели службы. Володя принял роту и приступил к исполнению своих прямых обязанностей.
Антона вместе с Казбеком и рядом его, Бережного, подчиненных за это время успели отправить в Чечню, откуда они, слегка потрепанные, но все же благополучно возвратились. Разговор в кабинете командира части продолжения не имел, и Бережного пока не трогали. Пошли своей чередой обычные армейские будни. Лишь один раз Володю ставили дежурным по части. В остальном бесконечные работы в парке. Он продолжал ежедневно встречаться с Верой и этими встречами, по сути, и жил. Даже ожидание их было в радость, наполняя душу чем-то светлым и нежным. И на сегодня они договорились встретиться как обычно и где обычно встречались до сих пор.
Володя с нетерпением ждал этого заветного часа.
А после ужина, когда Бережной находился в общежитии, появился Антон. Появился, как всегда, немного пьяный, на этот раз еще и с гитарой. Играл он плохо, используя три или четыре аккорда, еще хуже пел, но шума поднимал много. Буквально ворвавшись в комнату и бросив гитару на кровать, поднял над головой литр водки, вынутый из карманов комбинезона.
— Здорово, Вова! Готовь тару, гулять будем!
— Привет. А что за повод?
— Повод тихушникам требуется, тем, кто под простынею в одиночку пить привык, как бы кто не заметил.
А мы и без него обойдемся!
— Я смотрю, ты уже приложился?
— То, в парке, не в счет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
А почему ты вдруг спросил об этом?
— Хотел бы взглянуть на него. Он на тебя, наверное, похож?
— Не знаю! Я считаю, что на меня, Крамаренко — что на него. Как обычно!
— Понятно.
— Володя! А знаешь что? Может быть, я сошла с ума, да так оно, наверное, и есть, но вот прямо сейчас я захотела ребенка от тебя. Чтобы ты всегда был во мне и со мной, как бы дальше ни сложилась жизнь.
— Ты серьезно?
— Абсолютно! Поставь, пожалуйста, бокал и иди ко мне. Иди, любимый!
Майор Крамаренко вышел из штаба поздно, перед самым отбоем, когда роты маршировали на вечерней прогулке. То, что сказал командир, после того как отпустил Бережного, неприятно задело начальника штаба.
Он, видите ли, «перегибает палку» в отношениях с подчиненными, удалился от них, чуть ли не пугалом стал в батальоне. Почему командир не понимает, что он, Крамаренко, служит так, как того требует Устав? Как должно быть повсеместно? Офицеры бегут из армии. Разве в этом только его, начальника штаба какого-то батальона, вина? И если бегут, то, значит, не офицеры они, а люди случайные в армии, а потому и не место им в строю. Беречь людей надо. Надо! Но не ценой разрушения принципа единоначалия, на котором и держатся вооруженные силы.
И в обратном никогда и никто Крамаренко не убедит.
Он шел домой, считая, что делает дело правое и наказание, вынесенное капитану Бережному, не соответствует тяжести совершенного им проступка. А посему завтра же будет ходатайствовать перед командиром о привлечении капитана к суду чести младших офицеров. И то, что Бережной прослужил в части совсем немного, дела никак не меняет. Конечно, добиваться увольнения бывшего однокурсника он не будет, а вот предупредить того о неполном служебном соответствии, это в самый раз!
Крамаренко подошел к своему дому. Это был отдельный дом с мансардой.
Ни в одном из окон не горел свет. Означать это могло, что либо Вера легла спать, не дождавшись его, либо ее не было дома. Одно из двух.
Включив свет в прихожей, Крамаренко увидел на пуфике перед зеркалом записку:
"Дорогой, мы с подругами решили устроить девичник.
С кем и где, не сообщаю, зная твой взрывной и ревнивый характер. Приду поздно, ни о чем плохом не думай!
Ужин в холодильнике, спокойной ночи, так как Ты вряд ли станешь ждать меня. Вера".
Крамаренко яростно скомкал записку. С силой ударил кулаком в косяк двери, разбивая в кровь пальцы.
Опять! Опять ложь! Опять измена! За что? Ну за что?
Разве он не любит ее? Разве не живет ради нее одной и сына? Ну почему такая несправедливость?
Он сел на ступени лестницы, ведущей в мансарду, в спальню. Злость сменилась обидой, и слеза внезапно пробежала по щеке офицера. Он разбитой, окровавленной рукой стер ее. Закрыл руками лицо. Майору Крамаренко было очень плохо. Его не понимают, не любят, ненавидят, но он же стремится делать только хорошее, нужное, в его понимании, искренне не желая никому зла. Почему же никто не хочет понять его? Даже собственная жена, жестоко и хладнокровно обманывая в самом святом!
Он встал, прошел на кухню, открыл холодильник, достал початую бутылку водки. Из горла сделал несколько глотков, сел за стол. Закурил, мрачно глядя, как по стеклу пробивают извилистые дорожки капли мелкого затяжного дождя.
Вера вернулась в три часа ночи. Открыла своим ключом квартиру, увидела сидящего на кухне мужа, подошла к нему:
— Ты что, ждешь меня?
— Как видишь!
— Представляю, о чем ты все это время думал.
— Откуда ты можешь знать, о чем я думал?
— Догадываюсь. И уверен в том, что твои догадки имеют основания?
— Уверен!
— Ну тогда нам не о чем говорить. Я тоже человек, Крамаренко, и мне хочется быть в обществе, а не сидеть возле тебя неодушевленным предметом, понял? Записку читал? Ничего другого я тебе не скажу. Мне просто больше нечего тебе сказать.
— Разве, Вера, я о чем-то тебя спрашиваю? Повеселилась? Развеялась? Ну так иди, отдыхай!
— А ты так и будешь сидеть здесь?
— Это уже мое дело, дорогая. И, прошу, оставь меня!
Вере стало жаль мужа. Жаль его к ней любви: он же не виноват, что она-то его не любит.
— Гена! Давай по-хорошему. Ты много работаешь.
Пойдем вместе. В конце концов, ты муж мне?
— Не надо, Вер! Я не нуждаюсь в жалости и не пойду с тобой. Не хочу!
— Что же, спокойной ночи, дорогой.
— Это я уже в записке читал, ни к чему повторяться!
Вера пожала плечами, поднялась в спальню, где, лежа в постели, никак не могла уснуть, находясь под сильным впечатлением от близости с Володей.
* * *
В три часа в дверь общежития позвонил и Бережной.
Дежурная, молодая женщина с заспанным лицом, открыла дверь.
— Что-то поздновато вы, товарищ капитан? — с легким намеком сказала она.
— А разве здесь существует какой-либо распорядок?
— Нет, но…
— Тогда не вижу причин для лишних вопросов.
— Какие мы строгие!
— Дайте, пожалуйста, ключ. Да, капитан Антонов не появлялся?
— Избави бог! Этот клоун еще куролесил бы.
— Он не клоун, милая, Антонов — офицер, и, заметьте, иногда исполняет свой долг не сидя в штабе, а в горах Чечни. Под пулями и разрывами мин.
Это был намек! Муж дежурной служил начальником финансовой части.
— И иногда вспоминайте об этом, девушка!
Он взял ключ, бросив:
— Спасибо!
Прошел в свой номер, где так же, как и Вера, долго не мог заснуть, почти физически ощущая невидимое прикосновение ее тела.
Глава 11
Прошли две недели службы. Володя принял роту и приступил к исполнению своих прямых обязанностей.
Антона вместе с Казбеком и рядом его, Бережного, подчиненных за это время успели отправить в Чечню, откуда они, слегка потрепанные, но все же благополучно возвратились. Разговор в кабинете командира части продолжения не имел, и Бережного пока не трогали. Пошли своей чередой обычные армейские будни. Лишь один раз Володю ставили дежурным по части. В остальном бесконечные работы в парке. Он продолжал ежедневно встречаться с Верой и этими встречами, по сути, и жил. Даже ожидание их было в радость, наполняя душу чем-то светлым и нежным. И на сегодня они договорились встретиться как обычно и где обычно встречались до сих пор.
Володя с нетерпением ждал этого заветного часа.
А после ужина, когда Бережной находился в общежитии, появился Антон. Появился, как всегда, немного пьяный, на этот раз еще и с гитарой. Играл он плохо, используя три или четыре аккорда, еще хуже пел, но шума поднимал много. Буквально ворвавшись в комнату и бросив гитару на кровать, поднял над головой литр водки, вынутый из карманов комбинезона.
— Здорово, Вова! Готовь тару, гулять будем!
— Привет. А что за повод?
— Повод тихушникам требуется, тем, кто под простынею в одиночку пить привык, как бы кто не заметил.
А мы и без него обойдемся!
— Я смотрю, ты уже приложился?
— То, в парке, не в счет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99