Он вернулся в гостиную, мимоходом глянул на Котова — тот стоял на четвереньках и громко стонал. Лицо покрылось потом. Вид мужика в черном немецком кителе и дамских панталонах был омерзителен. Профи сплюнул под ноги, на голубовато-дымчатый ворс ковролина. В слабом свете свечей плевок лег черной кляксой и приковал к себе взгляды Бирюльки и Котова. В наэлектризованной атмосфере квартиры именно плевок казался пленникам Профи знаком беды… Постанывая, Котов дополз до спальни, попытался встать. Его качнуло. Падая, он ухватился за зеркальную створку встроенного шкафа. Она бесшумно отъехала в сторону, открывая темную глубину ниши. Профи, перешагнув через хозяина, откатил вторую створку и понял, что ниша, на самом деле, является небольшой комнатой. Интуитивно пошарил по стене справа и нашел выключатель — вспыхнули два кровавых бра на боковых стенах…
Странная это была комната… То, что раньше называли — «тещина», или кладовка. Помещение размером два на два метра было полностью оклеено черной блестящей бумагой. Из мебели — старинного вида деревянное кресло с высокой резной спинкой и подлокотниками. Полка на стене слева… Непонятные предметы на ней. Только приглядевшись. Профи понял, что это такое. В стену в нескольких местах ввинчены костыли с кольцами. С них свисают наручники, плети, кожаная сбруя черного цвета. Несколько секунд Профи смотрел ошеломленно. Подобное ему доводилось видеть только на порнокассетах… Чувство нереальности, бреда и абсурда все усиливалось. Он резко тряхнул головой и, сделав два шага вперед, снял с ближайшего кольца наручники. С удивлением убедился — настоящие.
Слабо вскрикнула Бирюлька за спиной. Профи стремительно обернулся. Виктор Петрович Котов стоял на полусогнутых ногах в проеме комнаты-ниши и держал в руке пистолет. На потном лице появилось подобие улыбки.
— Ну что, сука? — сказал он. — Не ожидал? Сейчас ты сдохнешь… мразь, плебей… сука.
Профи смотрел спокойно и внимательно. Страха не было вовсе. Он видел подрагивающие мокрые губы, дергающуюся щеку. Видел голые волосатые ноги, торчащие из высоких женских сапог. Дурдом, подумал он, а вслух сказал:
— Нет, это ты подохнешь, мразь.
— Котов дернулся, как от удара, вскинул пистолет. Профи швырнул ему в лицо наручники и резко нырнул вправо — вниз. Оглушительно ударил выстрел, обожгло затылок… Выстрелить второй раз «гестаповцу» уже не пришлось: Профи захватил руку с пистолетом и сбил его с ног.
— Смотри-ка, «Вальтер», — удивленно сказал он, осматривая «пушку». — Все-то у тебя — экзотика!
После выстрела, который стал результатом грубейшей ошибки — потери бдительности, Профи стал абсолютно спокоен. Ощущение нереальности прошло, он настроился выполнить то дело, ради которого пришел сюда. Через двадцать секунд Виктор Котов был прикован наручниками к кольцу над головой. Бирюльку Профи прикрепил за одну руку к другому кольцу, расположенному значительно ниже. Она могла сидеть на полу.
— Как тебя зовут-то? — спросил он.
— Лида.
— Ты этому — кто?
— Никто… по вызову я.
Профи задумчиво почесал бороду и сказал:
— Разберемся… Если к нашим делам непричастна — останешься живая. Если нет…
Профи выдвинул черное кресло из угла — длинная щепка отколота выстрелом Котова — и сел в него по-хозяйски, с пистолетом в руке.
— Приступаем к работе, — буднично сказал он. — Вопросов у нас сегодня много. Ну, слава богу, и время есть. А звукоизоляция здесь хорошая — окна-стеклопакеты, ковролин на полу… это кстати. Ты ведь, господин Котов, кричать будешь громко. Обещаю.
***
Федор и Галька — «сладкая парочка» бомжей, которые в мае вывели руоповцев на след Тереха, поменяли «прописку». Дело-то к осени, жить в доме без единого стекла скоро станет тяжко. Нашли подходящий подвал. Тоже, между прочим, непросто. Одни уже заняты такими же бездомными, другие — еще хуже — оккупируют по вечерам подростки. Эти — просто зверье! Особенно по отношению к бомжам, особенно когда подкурят или наглотаются какой дряни. Бывают жильцы нервные, чуть что — в милицию. Бывают подвалы, затопленные водой… как в нем жить? А зимовка-то долгая.
Ну, в общем, нашли. Не бог весть что, но… справили новоселье, обосновались…
Федор умирал. Днем он промышлял на рынке около метро «Академическая». Дождь лил с самого утра, без просвета, без перерыва. Все складывалось неудачно. Из-за погоды торговля шла плохо, ларечникам рабочие руки не требовались. Оставались пустые бутылки, но и тут получалось хреновато.
…В большой ржавой урне Федор увидел сразу три пивные посудины — полторы тыщи. Нагнулся достать, и в ту секунду тяжелая дубинка обрушилась на спину. Раздался смех. Двое младших сержантов ППС весело смеялись, глядя, как бомж влетел мордой прямо в урну. Здоровенный мордатый мент ударил бомжа беззлобно, несильно, но даже этого удара оказалось достаточно, чтобы хилый Федор крепко врезался грудью в металлический обод. В глазах потемнело, резкой болью перехватило грудь… Над головой смеялись. Он с трудом разогнулся, на лбу прилип окурок. Менты рассмеялись еще заливистей.
Те бутылки он все-таки забрал и «домой» вернулся не пустой. Пустому-то хоть совсем не приходи, Галька и так нахлебником зовет. Добрел, принес и выпить, и кой-чего покусать. Выпили, привычно поругались. А к вечеру боль в груди стала невыносимой, поднялся жар. Даже Галька — а баба она вредная, наглая, — почувствовала неладное.
— Может тебе, Федька, того… врача? А? Спросила и сама знала, что глупость.
Какой врач поедет в подвал к бомжу? Такие чудаки бывают только в кино, но не в жизни. А уж жизнь-то Галька знает. Через час Федору стало еще хуже, периодически он терял сознание, бредил. К полуночи — с удара ментовской дубинки прошло семь часов — он уже не приходил в сознание. (Младшие сержанты Бурчаков и Марченко в это время трахали в одном из ларьков молоденькую пьяную девицу.) Гальке стало страшно. Она вспомнила вдруг, как зло и беспощадно ругала Федьку. Иногда била. Если на опохмелку хватало только на одного — она всегда отбирала. Федор был неудачник даже в мире бомжей. Но все же они вместе прожили больше года. Почти семья… Это редкое явление. Когда она прошлой зимой болела, Федька доставал какие-то лекарства, принес банку малинового варенья. Выходил.
Она почувствовала, что в этой гребаной жизни на нее накатывает еще одна беда. Разве мало их было? За что же ты, добренький боженька, посылаешь еще? За что? Галька нащупала маленький крестик под грязным свитером. Этот крестик был единственным предметом из той жизни, где ее звали не Галька-Война, а Галина Васильевна. Тридцативосьмилетняя женщина (а на вид — все пятьдесят) в темном подвале заплакала от страха и одиночества.
— Сволочь ты, Федька, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Странная это была комната… То, что раньше называли — «тещина», или кладовка. Помещение размером два на два метра было полностью оклеено черной блестящей бумагой. Из мебели — старинного вида деревянное кресло с высокой резной спинкой и подлокотниками. Полка на стене слева… Непонятные предметы на ней. Только приглядевшись. Профи понял, что это такое. В стену в нескольких местах ввинчены костыли с кольцами. С них свисают наручники, плети, кожаная сбруя черного цвета. Несколько секунд Профи смотрел ошеломленно. Подобное ему доводилось видеть только на порнокассетах… Чувство нереальности, бреда и абсурда все усиливалось. Он резко тряхнул головой и, сделав два шага вперед, снял с ближайшего кольца наручники. С удивлением убедился — настоящие.
Слабо вскрикнула Бирюлька за спиной. Профи стремительно обернулся. Виктор Петрович Котов стоял на полусогнутых ногах в проеме комнаты-ниши и держал в руке пистолет. На потном лице появилось подобие улыбки.
— Ну что, сука? — сказал он. — Не ожидал? Сейчас ты сдохнешь… мразь, плебей… сука.
Профи смотрел спокойно и внимательно. Страха не было вовсе. Он видел подрагивающие мокрые губы, дергающуюся щеку. Видел голые волосатые ноги, торчащие из высоких женских сапог. Дурдом, подумал он, а вслух сказал:
— Нет, это ты подохнешь, мразь.
— Котов дернулся, как от удара, вскинул пистолет. Профи швырнул ему в лицо наручники и резко нырнул вправо — вниз. Оглушительно ударил выстрел, обожгло затылок… Выстрелить второй раз «гестаповцу» уже не пришлось: Профи захватил руку с пистолетом и сбил его с ног.
— Смотри-ка, «Вальтер», — удивленно сказал он, осматривая «пушку». — Все-то у тебя — экзотика!
После выстрела, который стал результатом грубейшей ошибки — потери бдительности, Профи стал абсолютно спокоен. Ощущение нереальности прошло, он настроился выполнить то дело, ради которого пришел сюда. Через двадцать секунд Виктор Котов был прикован наручниками к кольцу над головой. Бирюльку Профи прикрепил за одну руку к другому кольцу, расположенному значительно ниже. Она могла сидеть на полу.
— Как тебя зовут-то? — спросил он.
— Лида.
— Ты этому — кто?
— Никто… по вызову я.
Профи задумчиво почесал бороду и сказал:
— Разберемся… Если к нашим делам непричастна — останешься живая. Если нет…
Профи выдвинул черное кресло из угла — длинная щепка отколота выстрелом Котова — и сел в него по-хозяйски, с пистолетом в руке.
— Приступаем к работе, — буднично сказал он. — Вопросов у нас сегодня много. Ну, слава богу, и время есть. А звукоизоляция здесь хорошая — окна-стеклопакеты, ковролин на полу… это кстати. Ты ведь, господин Котов, кричать будешь громко. Обещаю.
***
Федор и Галька — «сладкая парочка» бомжей, которые в мае вывели руоповцев на след Тереха, поменяли «прописку». Дело-то к осени, жить в доме без единого стекла скоро станет тяжко. Нашли подходящий подвал. Тоже, между прочим, непросто. Одни уже заняты такими же бездомными, другие — еще хуже — оккупируют по вечерам подростки. Эти — просто зверье! Особенно по отношению к бомжам, особенно когда подкурят или наглотаются какой дряни. Бывают жильцы нервные, чуть что — в милицию. Бывают подвалы, затопленные водой… как в нем жить? А зимовка-то долгая.
Ну, в общем, нашли. Не бог весть что, но… справили новоселье, обосновались…
Федор умирал. Днем он промышлял на рынке около метро «Академическая». Дождь лил с самого утра, без просвета, без перерыва. Все складывалось неудачно. Из-за погоды торговля шла плохо, ларечникам рабочие руки не требовались. Оставались пустые бутылки, но и тут получалось хреновато.
…В большой ржавой урне Федор увидел сразу три пивные посудины — полторы тыщи. Нагнулся достать, и в ту секунду тяжелая дубинка обрушилась на спину. Раздался смех. Двое младших сержантов ППС весело смеялись, глядя, как бомж влетел мордой прямо в урну. Здоровенный мордатый мент ударил бомжа беззлобно, несильно, но даже этого удара оказалось достаточно, чтобы хилый Федор крепко врезался грудью в металлический обод. В глазах потемнело, резкой болью перехватило грудь… Над головой смеялись. Он с трудом разогнулся, на лбу прилип окурок. Менты рассмеялись еще заливистей.
Те бутылки он все-таки забрал и «домой» вернулся не пустой. Пустому-то хоть совсем не приходи, Галька и так нахлебником зовет. Добрел, принес и выпить, и кой-чего покусать. Выпили, привычно поругались. А к вечеру боль в груди стала невыносимой, поднялся жар. Даже Галька — а баба она вредная, наглая, — почувствовала неладное.
— Может тебе, Федька, того… врача? А? Спросила и сама знала, что глупость.
Какой врач поедет в подвал к бомжу? Такие чудаки бывают только в кино, но не в жизни. А уж жизнь-то Галька знает. Через час Федору стало еще хуже, периодически он терял сознание, бредил. К полуночи — с удара ментовской дубинки прошло семь часов — он уже не приходил в сознание. (Младшие сержанты Бурчаков и Марченко в это время трахали в одном из ларьков молоденькую пьяную девицу.) Гальке стало страшно. Она вспомнила вдруг, как зло и беспощадно ругала Федьку. Иногда била. Если на опохмелку хватало только на одного — она всегда отбирала. Федор был неудачник даже в мире бомжей. Но все же они вместе прожили больше года. Почти семья… Это редкое явление. Когда она прошлой зимой болела, Федька доставал какие-то лекарства, принес банку малинового варенья. Выходил.
Она почувствовала, что в этой гребаной жизни на нее накатывает еще одна беда. Разве мало их было? За что же ты, добренький боженька, посылаешь еще? За что? Галька нащупала маленький крестик под грязным свитером. Этот крестик был единственным предметом из той жизни, где ее звали не Галька-Война, а Галина Васильевна. Тридцативосьмилетняя женщина (а на вид — все пятьдесят) в темном подвале заплакала от страха и одиночества.
— Сволочь ты, Федька, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93