Он ведь и Майю Глумову, подчинявшуюся во всем его неосознанной воле, заставил пойти работать в Музей, чтобы иметь там своего человека — на тот случай, если сам не сумеет справиться с проблемой… Он не сумел, но совсем по иной причине.
— Почему, — сказал я неожиданно хриплым голосом, — почему ни он, и никто из вас, хотя все вы должны предвидеть лучше, чем кто бы то ни было… Почему Лева не понимал, что Экселенц убьет его? Не понимал даже тогда, когда я его предупредил. Он действовал, как робот, а не как существо с полной свободой воли! Если бы он дал себе труд подумать…
— Максим, а не кажется ли вам, что он дал-таки себе труд подумать, и именно свобода воли позволила ему сделать выбор? Он знал уже, в отличие от Сикорски, что такое эти так называемые детонаторы. Он знал уже, в отличие от вас, Максим, что Сикорски готов убить его, но не допустить до ретрансляторов. Но, черт возьми, именно потому, что он всегда был человеком, а не роботом, Лева не мог вообразить, что на его свободу воли кто-то способен покуситься!
— Он знал, что его убьют…
— Наверняка знал, — уверенно заявил Корней. — Уж на час-другой каждый из нас умел в те годы предвидеть, это потом стало проблемой, когда…
— Когда что? — нетерпеливо спросил я, потому что Яшмаа неожиданно замолчал и поднял голову, всматриваясь в повисшие над нами зеркала.
— Да, — произнес Яшмаа, обращаясь вовсе не ко мне, — да, я понимаю…
Он перевел взгляд на меня, будто увидел впервые, и странно улыбнулся. Улыбка была не его, это была улыбка с другого лица, я видел точно такую недавно, но не мог сразу вспомнить где, а потом Корней заговорил опять, но и голос его изменился тоже — стал гуще, будто застыл патокой, и предложения получались короткими, как выстрелы очередями.
— Лева мог предвидеть. И превидел свою смерть. Потом стало труднее. Процесс развивается очень быстро. Часть ретрансляторов уничтожена. Мы узнали, что собой представляем. Но потеряли определенность. Свобода воли — ее стало слишком много.
— Вы хотите сказать, что существование ретрансляторов, как вы их называете, поддерживало в вашей группе необходимую степень детерминизма? А уничтожение части… я хотел сказать, гибель Левы, а прежде Нильсона, Ласко… Это разрушило систему, и вы лишились умения предвидеть?
— Примерно так. Более того, мы стали совершать поступки, полностью непредсказуемые.
— Поступок Грапетти — из их числа? — догадался я.
— Лучано? — Яшмаа искренне удивился. — Нет! Максим, похоже, что вы все еще не поняли. Или не приняли.
— Я понял, — мрачно сказал я, — что так и не знаю, где Грапетти и чего от него можно ожидать. Я понял, что понятия не имею, чего ожидать от вас всех. И понял, что вы не пытались говорить с Сикорски.
— Лева сделал такую попытку, — возразил Яшмаа. — Восстановите разговор по памяти или в записи, наверняка она сохранилась… Вы поймете. Мы тоже пытались — безрезультатно.
— Мне об этом ничего не известно, — заявил я и прикусил язык. Я об этих попытках не знал — ну и что? Обычная манера Экселенца сообщать лишь сведения, необходимые для расследования. Возможно, мне и не нужно было ничего знать. Но все равно — неприятное ощущение.
— Пытались, — повторил Яшмаа. — Я сам пять недель назад связался с Сикорски. Попросил его о встрече. Не о разговоре по нуль-И, но о встрече с глазу на глаз.
— На Земле?
— Все равно где. Пусть прилетает на Гиганду, если хочет… Сикорски сказал, что я паникую совершенно зря. Самое глубокое зондирование, которому меня подвергали, не обнаружило никаких отклонений от нормы. Главное — не паниковать, повторял он. Разговор не получился. Но от последующих сеансов ментоскопирования я отказался.
— Зря, — заявил я. — Вы не могли насторожить Экселенца сильнее…
— Возможно. После меня с Сикорски говорила Матильда.
Он повернулся в сторону Матильды Геворкян, которая, как и остальные подкидыши, оставалась совершенно неподвижна во время этого разговора, даже глаза ее не двигались — не женщина, а статуя, которая, однако, несмотря на полную неподвижность, выглядела живой, не знаю уж за счет какого компьютерного выверта, способного вдохнуть жизнь даже в мрамор.
— Да, — сказала Матильда, не шевеля губами. Разговор достиг такой степени напряжения, когда забываешь создавать видимость внешнего правдоподобия. — Да, я покажу вам…
Из почвы, на которой я стоял, неожиданно повалил густой серый туман, мгновенно заполнивший все пространство до горизонта. Я перестал видеть и почему-то перестал еще и слышать. В полной тишине что-то гулко щелкнуло у самого уха, а потом передо мной возник аналог экрана — изображение было плоским, но цветным и очень детальным.
Экселенц сидел в своем кабинете в привычной позе, читал что-то и был погружен в свои мысли настолько, что не сразу ответил на сигнал вызова. На дисплее перед ним высветился код аппарата, с которого поступило сообщение. Экселенц нахмурился. Абонент находился на Надежде и требовал прямой видимости. Подумав секунду, шеф дал согласие на включение визуальной линии. Появилось лицо Матильды, и мне пришло в голову, что разговор то ли подредактирован, то ли сокращен вырезанием пустот — между включением линии и появлением изображения не было привычной десятисекундной заминки.
— Здравствуйте, — сказала Матильда. — Моя фамилия Геворкян, и мне хотелось бы поговорить с вами о ситуации, сложившейся вокруг людей, которых вы называете подкидышами.
— Матильда! — воскликнул шеф, расплывшись в улыбке. Нехорошая была улыбка, очень радостная. Это была искусственная улыбка, Экселенц мысленно прокручивал варианты — почему позвонила, чего хочет на самом деле, как понять ее истинные побуждения… Контрразведчик божьей милостью. Ему звонит женщина, хочет поговорить по душам. А шеф убежден, что в этом есть нечто, скрытое от его понимания (о, конечно, есть!) и потому опасное, и понять нужно больше, чем Матильда способна выразить словами, больше, чем она, возможно, понимает сама. Просчитывая варианты, шеф упускал то, что лежало на поверхности.
— Матильда! — воскликнул Экселенц. — Конечно, я готов вас выслушать. Только — почему я? Подкидышами занимается Комитет Тринадцати, и если вы знаете мое имя, то должны знать и это.
У него на языке вертелся другой вопрос: откуда, собственно, Матильда узнала о подкидышах.
— Никто из членов Комитета не владеет информацией так, как вы, — пояснила Матильда. — Я уполномочена просить, господин Сикорски, не препятствовать никому из нас, в том числе и в тех случаях, если кому-либо понадобится посетить Землю.
— Кому-либо из вас? — поднял брови Экселенц, делая ударение на последнем слове.
— Я имею в виду так называемых подкидышей, оставшихся в живых, — Матильда тоже, в свою очередь, подчеркнула последнее слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Почему, — сказал я неожиданно хриплым голосом, — почему ни он, и никто из вас, хотя все вы должны предвидеть лучше, чем кто бы то ни было… Почему Лева не понимал, что Экселенц убьет его? Не понимал даже тогда, когда я его предупредил. Он действовал, как робот, а не как существо с полной свободой воли! Если бы он дал себе труд подумать…
— Максим, а не кажется ли вам, что он дал-таки себе труд подумать, и именно свобода воли позволила ему сделать выбор? Он знал уже, в отличие от Сикорски, что такое эти так называемые детонаторы. Он знал уже, в отличие от вас, Максим, что Сикорски готов убить его, но не допустить до ретрансляторов. Но, черт возьми, именно потому, что он всегда был человеком, а не роботом, Лева не мог вообразить, что на его свободу воли кто-то способен покуситься!
— Он знал, что его убьют…
— Наверняка знал, — уверенно заявил Корней. — Уж на час-другой каждый из нас умел в те годы предвидеть, это потом стало проблемой, когда…
— Когда что? — нетерпеливо спросил я, потому что Яшмаа неожиданно замолчал и поднял голову, всматриваясь в повисшие над нами зеркала.
— Да, — произнес Яшмаа, обращаясь вовсе не ко мне, — да, я понимаю…
Он перевел взгляд на меня, будто увидел впервые, и странно улыбнулся. Улыбка была не его, это была улыбка с другого лица, я видел точно такую недавно, но не мог сразу вспомнить где, а потом Корней заговорил опять, но и голос его изменился тоже — стал гуще, будто застыл патокой, и предложения получались короткими, как выстрелы очередями.
— Лева мог предвидеть. И превидел свою смерть. Потом стало труднее. Процесс развивается очень быстро. Часть ретрансляторов уничтожена. Мы узнали, что собой представляем. Но потеряли определенность. Свобода воли — ее стало слишком много.
— Вы хотите сказать, что существование ретрансляторов, как вы их называете, поддерживало в вашей группе необходимую степень детерминизма? А уничтожение части… я хотел сказать, гибель Левы, а прежде Нильсона, Ласко… Это разрушило систему, и вы лишились умения предвидеть?
— Примерно так. Более того, мы стали совершать поступки, полностью непредсказуемые.
— Поступок Грапетти — из их числа? — догадался я.
— Лучано? — Яшмаа искренне удивился. — Нет! Максим, похоже, что вы все еще не поняли. Или не приняли.
— Я понял, — мрачно сказал я, — что так и не знаю, где Грапетти и чего от него можно ожидать. Я понял, что понятия не имею, чего ожидать от вас всех. И понял, что вы не пытались говорить с Сикорски.
— Лева сделал такую попытку, — возразил Яшмаа. — Восстановите разговор по памяти или в записи, наверняка она сохранилась… Вы поймете. Мы тоже пытались — безрезультатно.
— Мне об этом ничего не известно, — заявил я и прикусил язык. Я об этих попытках не знал — ну и что? Обычная манера Экселенца сообщать лишь сведения, необходимые для расследования. Возможно, мне и не нужно было ничего знать. Но все равно — неприятное ощущение.
— Пытались, — повторил Яшмаа. — Я сам пять недель назад связался с Сикорски. Попросил его о встрече. Не о разговоре по нуль-И, но о встрече с глазу на глаз.
— На Земле?
— Все равно где. Пусть прилетает на Гиганду, если хочет… Сикорски сказал, что я паникую совершенно зря. Самое глубокое зондирование, которому меня подвергали, не обнаружило никаких отклонений от нормы. Главное — не паниковать, повторял он. Разговор не получился. Но от последующих сеансов ментоскопирования я отказался.
— Зря, — заявил я. — Вы не могли насторожить Экселенца сильнее…
— Возможно. После меня с Сикорски говорила Матильда.
Он повернулся в сторону Матильды Геворкян, которая, как и остальные подкидыши, оставалась совершенно неподвижна во время этого разговора, даже глаза ее не двигались — не женщина, а статуя, которая, однако, несмотря на полную неподвижность, выглядела живой, не знаю уж за счет какого компьютерного выверта, способного вдохнуть жизнь даже в мрамор.
— Да, — сказала Матильда, не шевеля губами. Разговор достиг такой степени напряжения, когда забываешь создавать видимость внешнего правдоподобия. — Да, я покажу вам…
Из почвы, на которой я стоял, неожиданно повалил густой серый туман, мгновенно заполнивший все пространство до горизонта. Я перестал видеть и почему-то перестал еще и слышать. В полной тишине что-то гулко щелкнуло у самого уха, а потом передо мной возник аналог экрана — изображение было плоским, но цветным и очень детальным.
Экселенц сидел в своем кабинете в привычной позе, читал что-то и был погружен в свои мысли настолько, что не сразу ответил на сигнал вызова. На дисплее перед ним высветился код аппарата, с которого поступило сообщение. Экселенц нахмурился. Абонент находился на Надежде и требовал прямой видимости. Подумав секунду, шеф дал согласие на включение визуальной линии. Появилось лицо Матильды, и мне пришло в голову, что разговор то ли подредактирован, то ли сокращен вырезанием пустот — между включением линии и появлением изображения не было привычной десятисекундной заминки.
— Здравствуйте, — сказала Матильда. — Моя фамилия Геворкян, и мне хотелось бы поговорить с вами о ситуации, сложившейся вокруг людей, которых вы называете подкидышами.
— Матильда! — воскликнул шеф, расплывшись в улыбке. Нехорошая была улыбка, очень радостная. Это была искусственная улыбка, Экселенц мысленно прокручивал варианты — почему позвонила, чего хочет на самом деле, как понять ее истинные побуждения… Контрразведчик божьей милостью. Ему звонит женщина, хочет поговорить по душам. А шеф убежден, что в этом есть нечто, скрытое от его понимания (о, конечно, есть!) и потому опасное, и понять нужно больше, чем Матильда способна выразить словами, больше, чем она, возможно, понимает сама. Просчитывая варианты, шеф упускал то, что лежало на поверхности.
— Матильда! — воскликнул Экселенц. — Конечно, я готов вас выслушать. Только — почему я? Подкидышами занимается Комитет Тринадцати, и если вы знаете мое имя, то должны знать и это.
У него на языке вертелся другой вопрос: откуда, собственно, Матильда узнала о подкидышах.
— Никто из членов Комитета не владеет информацией так, как вы, — пояснила Матильда. — Я уполномочена просить, господин Сикорски, не препятствовать никому из нас, в том числе и в тех случаях, если кому-либо понадобится посетить Землю.
— Кому-либо из вас? — поднял брови Экселенц, делая ударение на последнем слове.
— Я имею в виду так называемых подкидышей, оставшихся в живых, — Матильда тоже, в свою очередь, подчеркнула последнее слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42