В смысле — стрелой. Правда страшно! — нахмурился я, пуша Катому диким таращеньем глаз. Обернулся к тупо притихшим спецназовцам. — Твердо знаю: все вы, друзья, будете ждать меня. И переживать. Поэтому хочу, по традиции… оставить вам что-нибудь на память!
Быстро сунул руку за пазуху… Ну уж нет! Половинку пряника я вам не отдам! Так… куриная ножка, серебряная гривна, оторванная пуговица — тоже пригодится… Что же оставить?
Вдруг меня осенило.
— Вспомнил древнюю традицию! — серьезно сказал я, ковыряя в носу. — Герои, уходя на опасное задание, оставляли боевым товарищам пробирки с собственной кровью. Если кровь почернеет — значит, герой сгинул. Вот! Хотите, я тоже оставлю вам частицу самого себя? Видите, она зеленоватая — значит, все в порядке. Если потемнеет — сразу бегите на помощь.
— Прекрати! — Катома снова начал скрежетать зубами. — Не время шутковать, скомрах! Время дело делать!
— Хорошо, юмор в сторону, — сразу согласился я. — Итак, выслушайте мои условия…
Катома вздрогнул: ах да, конечно-конечно, условия. Я убрал с лица улыбку, выпрямился и огладил волосы. Мой голос прозвучал твердо. Слова прогремели как обрез трубы по черепу Баумана:
— В качестве награды за вызволение вашей дочери из рук гадских похитителей прошу… помиловать моего старого друга и соратника — князя Алексиоса Геурона, известного также под прозвищем Вещего Лисея.
Боярин удивленно дернул плечом; глянул искоса… Смолчал. Я понимаю ваше недоумение, посадник Катома. Кто мог предположить, что грязный скоморох Мстиславка окажется преданным другом заносчивого иноземного аристократа, потомка базиликанских императоров. Откуда тебе знать, дикому средневековому дядьке, сколько бутылочек портвейна мы с Вещим Старцевым употребили на двоих в прошлой, московской жизни…
Катома задумался. Левый ус его дрожал, приподнимаемый кривой полуулыбкой. Хитрый старый козак… боюсь, не догадался бы.
И тут Метанка, как водится, вновь решила проявить себя в самый неподходящий момент:
— Ы-ы-кхы! Шмыг-шмыг… У-укху-кху! — послышалось из смежной комнатки. — Не хочу-у-у… Ничего не хочу-у, кхы-кхы! Жить не хочу больше-е…
— Гм! Так вот, любезный папаша! — я резко возвысил голос, перекрывая сдавленные рыдания за стенкой. — Я вызволю деточку из чеченского плена, если вы, в свою очередь, поможете выручить моего друга Лисея из крайне неудобного положения, в которое…
Бух! Внезапный грохот, сухой неприятный треск — краткий истошный вопль — и тишина! Только слабый звук, жутко похожий на скрип туго натянувшейся веревки…
Кошмар. Видимо, Метанка повесилась…
Катома распахнул рот, но не успел ничего озвучить — я уже кинулся к дверце. Кто-то из боярских дружинников пытался вбежать следом — ага, щаз! Осади малость! С негаданной силой я отпихнул кольчужного дядьку плечом, стремительно развернулся и — захлопнул за собой дверь. Кажется, дядька получил по гулкому шлему.
Судорожно задвинув засов, я вытаращил глаза в полумрак — ожидая увидеть, как остывает, медленно раскачиваясь на веревке, девичье тельце. Хе. Не тут-то было. Метанка смирно сидела на полу и, сосредоточенно выпячивая губы, дула на разбитую в кровь коленку. Периодически она хныкала и страдальчески морщилась. Я заметил, что на худенькой шее болтается обрывок тонюсенькой ветхой бечевки.
— Зайчик мой… Хотела повеситься? — ласково поинтересовался я, приближаясь бочком по стенке.
— Ну да, — прозвучало в ответ. — Ведь у меня… нет сердца. Ты сам сказал!
— Йошкин коготь! — Убитый женской глупостью, я вяло всплеснул руками. — Суслик мой, ты все портишь. Я тут пытаюсь разрулить нашу свадьбу, а ты в петлю нацелилась. Потерпи до завтра. Уже через несколько секунд мы сделаем долгожданный сюрприз папе-боярину…
— Не хочу сюрприз. Хочу вешаться. А ты не обращай внимания. Иди-иди, разговаривай с Катомой. Мне твоя помощь не нужна. Я сама прекрасно повешусь, не волнуйся, пожалуйста.
— Ты это кинь, подруга. На хрена нам удавленная невеста? — Я протянул руку и осторожно похлопал по влажному плечику. — Давай бодрись. Почему ты мокрая, а нос красный? Возьми вон в шкафчике красивейший сарафан. Надо сюрприз красиво обустроить, чтобы все пышно. Чай, не каждый день свадьба! Наряжайся тщательно, не торопись — только не шуми, умоляю. Я еще немного поболтаю с Катомой, а потом хлопну в ладошки — и вау! Сюрприз-суперприз! Невесту — в студию! Ты влетаешь, как Натаха Ростова, вся прелестная, недотрогательно-невинная и жаждущая простого человеческого счастья, и тогда…
«Тук-тук», — сухо сказала дверь.
Кто-то ломится. Решительно и требовательно…
— Эй, Мстислав? Чай, стряслось чего? — из-за тонкой дверцы прогремел нетерпеливый голос посадника Катомы. — Отворяй!
— Никак не могу, господин боярин! — поспешно крикнул я, подскакивая и плотнее задвигая засов. — Жена рожает!
— Отопри, говорю!
— Дык… руки заняты! Как раз принимаю роды!
— Не дури, Мстиславка!
— Ах, боже мой! — завизжал я идиотским голосом, налегая широкой спиной на танцующую дверь. — Какое счастье! Это… мальчик!!!
— Мальчик?! Хвала Мокоше! Пусти, я хочу поглядеть! Открой живее!
— Никак не могу, дядя боярин! Помогаю жене рожать! Перегрызаю пуповину!
— Я те помогу!
— Не стоит беспокоиться! Уже перегрыз!
— Как жинка?! Отчего не кричит? Не померла ли?!
— Ну да, щас, помрет она. Живехонька! Пышет здоровьем!
Метанка исподлобья окатила злобной зеленью, будто серной кислотой; в юном взгляде отчетливо читалось неприличное.
— Не фыркай, зайчик мой, — сдавленно прошептал я, вытирая хладный пот с чела. (Влажной спиной чувствовал, как под напором боярского плеча дергается дверь). — Лучше это… поорала бы малость, а?
— Не хочу кричать. Не хочу рожать. Хочу вешаться, — спокойно сказала ведьмочка и отвернулась. Добавила глухо, глядя в угол: — Незачем все, если сердца нету. Ты сам сказал, сам!
Девочку клинит на сердечной теме, припомнил я. Как мог, попытался успокоить:
— Ну подумаешь, нет сердца. Это все фигня, на карьере не сказывается. Главное, ноги у тебя длинные! Ну просто звери!
Фр-р-р! Метанка почему-то зашипела, вскочила на ноги и — бросилась! Нет, не на меня — к двери! Ага — хоп! К счастью, я поймал ее плечом — сграбастал в объятиях — ловко и нежно, как гениальный вратарь Филимонов грабастает мячик, пущенный неумелым малоросским форвардом.
— Пусти! Я ухожу, пусти! — Пушистая девочка вмиг превратилась в злобный клубочек костлявых коленок, острых локотков и щелкающих зубков. Я заскрипел челюстями: стоять, женщина! Я тебя укротю…
Уй! Кусаться нечестно!
Превозмогая боль и крюча Метанку в объятиях, я истошно мыслил. Положение критическое: до дверцы три метра, за дверцей Катома. Ну почему мне всегда приходится балансировать на лезвии топора?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Быстро сунул руку за пазуху… Ну уж нет! Половинку пряника я вам не отдам! Так… куриная ножка, серебряная гривна, оторванная пуговица — тоже пригодится… Что же оставить?
Вдруг меня осенило.
— Вспомнил древнюю традицию! — серьезно сказал я, ковыряя в носу. — Герои, уходя на опасное задание, оставляли боевым товарищам пробирки с собственной кровью. Если кровь почернеет — значит, герой сгинул. Вот! Хотите, я тоже оставлю вам частицу самого себя? Видите, она зеленоватая — значит, все в порядке. Если потемнеет — сразу бегите на помощь.
— Прекрати! — Катома снова начал скрежетать зубами. — Не время шутковать, скомрах! Время дело делать!
— Хорошо, юмор в сторону, — сразу согласился я. — Итак, выслушайте мои условия…
Катома вздрогнул: ах да, конечно-конечно, условия. Я убрал с лица улыбку, выпрямился и огладил волосы. Мой голос прозвучал твердо. Слова прогремели как обрез трубы по черепу Баумана:
— В качестве награды за вызволение вашей дочери из рук гадских похитителей прошу… помиловать моего старого друга и соратника — князя Алексиоса Геурона, известного также под прозвищем Вещего Лисея.
Боярин удивленно дернул плечом; глянул искоса… Смолчал. Я понимаю ваше недоумение, посадник Катома. Кто мог предположить, что грязный скоморох Мстиславка окажется преданным другом заносчивого иноземного аристократа, потомка базиликанских императоров. Откуда тебе знать, дикому средневековому дядьке, сколько бутылочек портвейна мы с Вещим Старцевым употребили на двоих в прошлой, московской жизни…
Катома задумался. Левый ус его дрожал, приподнимаемый кривой полуулыбкой. Хитрый старый козак… боюсь, не догадался бы.
И тут Метанка, как водится, вновь решила проявить себя в самый неподходящий момент:
— Ы-ы-кхы! Шмыг-шмыг… У-укху-кху! — послышалось из смежной комнатки. — Не хочу-у-у… Ничего не хочу-у, кхы-кхы! Жить не хочу больше-е…
— Гм! Так вот, любезный папаша! — я резко возвысил голос, перекрывая сдавленные рыдания за стенкой. — Я вызволю деточку из чеченского плена, если вы, в свою очередь, поможете выручить моего друга Лисея из крайне неудобного положения, в которое…
Бух! Внезапный грохот, сухой неприятный треск — краткий истошный вопль — и тишина! Только слабый звук, жутко похожий на скрип туго натянувшейся веревки…
Кошмар. Видимо, Метанка повесилась…
Катома распахнул рот, но не успел ничего озвучить — я уже кинулся к дверце. Кто-то из боярских дружинников пытался вбежать следом — ага, щаз! Осади малость! С негаданной силой я отпихнул кольчужного дядьку плечом, стремительно развернулся и — захлопнул за собой дверь. Кажется, дядька получил по гулкому шлему.
Судорожно задвинув засов, я вытаращил глаза в полумрак — ожидая увидеть, как остывает, медленно раскачиваясь на веревке, девичье тельце. Хе. Не тут-то было. Метанка смирно сидела на полу и, сосредоточенно выпячивая губы, дула на разбитую в кровь коленку. Периодически она хныкала и страдальчески морщилась. Я заметил, что на худенькой шее болтается обрывок тонюсенькой ветхой бечевки.
— Зайчик мой… Хотела повеситься? — ласково поинтересовался я, приближаясь бочком по стенке.
— Ну да, — прозвучало в ответ. — Ведь у меня… нет сердца. Ты сам сказал!
— Йошкин коготь! — Убитый женской глупостью, я вяло всплеснул руками. — Суслик мой, ты все портишь. Я тут пытаюсь разрулить нашу свадьбу, а ты в петлю нацелилась. Потерпи до завтра. Уже через несколько секунд мы сделаем долгожданный сюрприз папе-боярину…
— Не хочу сюрприз. Хочу вешаться. А ты не обращай внимания. Иди-иди, разговаривай с Катомой. Мне твоя помощь не нужна. Я сама прекрасно повешусь, не волнуйся, пожалуйста.
— Ты это кинь, подруга. На хрена нам удавленная невеста? — Я протянул руку и осторожно похлопал по влажному плечику. — Давай бодрись. Почему ты мокрая, а нос красный? Возьми вон в шкафчике красивейший сарафан. Надо сюрприз красиво обустроить, чтобы все пышно. Чай, не каждый день свадьба! Наряжайся тщательно, не торопись — только не шуми, умоляю. Я еще немного поболтаю с Катомой, а потом хлопну в ладошки — и вау! Сюрприз-суперприз! Невесту — в студию! Ты влетаешь, как Натаха Ростова, вся прелестная, недотрогательно-невинная и жаждущая простого человеческого счастья, и тогда…
«Тук-тук», — сухо сказала дверь.
Кто-то ломится. Решительно и требовательно…
— Эй, Мстислав? Чай, стряслось чего? — из-за тонкой дверцы прогремел нетерпеливый голос посадника Катомы. — Отворяй!
— Никак не могу, господин боярин! — поспешно крикнул я, подскакивая и плотнее задвигая засов. — Жена рожает!
— Отопри, говорю!
— Дык… руки заняты! Как раз принимаю роды!
— Не дури, Мстиславка!
— Ах, боже мой! — завизжал я идиотским голосом, налегая широкой спиной на танцующую дверь. — Какое счастье! Это… мальчик!!!
— Мальчик?! Хвала Мокоше! Пусти, я хочу поглядеть! Открой живее!
— Никак не могу, дядя боярин! Помогаю жене рожать! Перегрызаю пуповину!
— Я те помогу!
— Не стоит беспокоиться! Уже перегрыз!
— Как жинка?! Отчего не кричит? Не померла ли?!
— Ну да, щас, помрет она. Живехонька! Пышет здоровьем!
Метанка исподлобья окатила злобной зеленью, будто серной кислотой; в юном взгляде отчетливо читалось неприличное.
— Не фыркай, зайчик мой, — сдавленно прошептал я, вытирая хладный пот с чела. (Влажной спиной чувствовал, как под напором боярского плеча дергается дверь). — Лучше это… поорала бы малость, а?
— Не хочу кричать. Не хочу рожать. Хочу вешаться, — спокойно сказала ведьмочка и отвернулась. Добавила глухо, глядя в угол: — Незачем все, если сердца нету. Ты сам сказал, сам!
Девочку клинит на сердечной теме, припомнил я. Как мог, попытался успокоить:
— Ну подумаешь, нет сердца. Это все фигня, на карьере не сказывается. Главное, ноги у тебя длинные! Ну просто звери!
Фр-р-р! Метанка почему-то зашипела, вскочила на ноги и — бросилась! Нет, не на меня — к двери! Ага — хоп! К счастью, я поймал ее плечом — сграбастал в объятиях — ловко и нежно, как гениальный вратарь Филимонов грабастает мячик, пущенный неумелым малоросским форвардом.
— Пусти! Я ухожу, пусти! — Пушистая девочка вмиг превратилась в злобный клубочек костлявых коленок, острых локотков и щелкающих зубков. Я заскрипел челюстями: стоять, женщина! Я тебя укротю…
Уй! Кусаться нечестно!
Превозмогая боль и крюча Метанку в объятиях, я истошно мыслил. Положение критическое: до дверцы три метра, за дверцей Катома. Ну почему мне всегда приходится балансировать на лезвии топора?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107