– А твой отец когда-нибудь раньше привозил домой китайскую еду?
– Нет. Он всегда говорил, что не будет есть этих… – Она бросила на меня взгляд пронзительных голубых глаз. – Что ты хочешь сказать, Ник? Какое отношение имеет китайская еда к…
– Может, и никакого. Только в последний раз, когда я видел своего отца, он пил пиво днем. Ничего особенного, только раньше я никогда не видел, чтобы он пил пиво раньше вечера.
– Ты думаешь, они еще тогда начали меняться?
– Возможно. Но так слабо, что это не было еще заметно.
– Но чем это вызвано? – Сара раскачивалась в такт своим словам. – Что заставило почти все население превратиться в маньяков-убийц?
– Не почти все население. Все взрослое население. – И я рассказал ей о реке лунатиков, которую видел на автостраде. – Насколько я могу судить, каждый старше двадцати лет психанулся полностью. И я не видел ни одного ребенка, тронутого этим безумием.
– Но почему?
Я чуть не поделился с ней своей теорией нейропрерывателя. Но в холодном свете дня она казалась совершенно идиотской. И я снова пожал плечами.
Она заходила быстрыми шагами возле скамейки. – Что-нибудь в водопроводе? В воздухе? Вроде нервного газа? Или это вирус? Ведь люди не просто сходят с ума – в родителей внедряется жажда убийства собственных детей! Они не дерутся друг с другом, они сбиваются в банды, в стаи, как птицы… они хотят… будто им надо… О Господи! Господи!
Сара внезапно остановилась и села, потирая лоб, будто пытаясь массажем вытолкнуть эту загадку из мозгов.
А мозги у нее явно были. Она пыталась логически понять, что случилось. У меня же с мозгами напряженка. Я открыл еще банку пива. Чего я должен стараться понять, что тут стряслось? Есть чертова уйма ученых, психологов и какого там еще дерьма, которым на годы хватит думать, что случилось с Донкастером.
Я пошел к вершине. Замковый холм – это небольшой курган, который поднимается среди плоских полей и лесов, как огромная бородавка. Я выбрал его не за живописное расположение, а за вид на окрестные поля. Если психи появятся, я увижу их за милю.
Сестры Сары сидели на одеяле и ели сандвичи. Я обошел их вокруг – они все время задавали вопросы:
– А мама с папой уже пришли в себя? А когда мы поедем домой? А кто присмотрит за Пэком и Каштанкой? (Их пони.) А если эта машина не твоя, то чья она? А нам не попадет, если мы не пойдем в школу?
Я обошел вершину и вернулся к Саре. Неясный отцовский инстинкт подсказывал мне обнять ее за плечи и сказать, что все будет в порядке. Но в семнадцать лет так не делают.
– Сара, я собирался ехать на юг. Я рассчитываю, что мы выедем из зоны поражения через несколько миль… Ты с сестрами можешь поехать со мной, если хочешь.
– Спасибо… и спасибо за то, что подобрал нас там, в городе. Ты рисковал.
– Ладно, не будем об этом. – Я осушил банку. – Можем еще полчаса здесь отдохнуть, потом надо ехать.
Я выбрал участок мягкой травы на склоне и лег на спину. Теплое солнце светило в лицо, от пива и сандвичей начинало казаться, что в конце концов в мире все наладится. Глаза закрылись.
Пели птицы, смеялись младшие девочки. С такого расстояния их смех казался музыкальным.
Я позволил себе вообразить, что плыву на облаке на высоте мили над полями и лесами и облако мягкое, как вата. Я погружался и погружался в него, пока не выплыл из этого мира.
– Ник! Сюда, быстрее!
Я рванул вниз по холму так быстро, что даже не смог остановиться и проехал юзом, шелестя кроссовками по траве.
– Что такое? Что случилось?
Потом я остановился и тупо уставился на стоявших передо мной.
– Мама… Папа… – Мне пришлось расхохотаться, что бы не зареветь в истерике. – Как вы меня нашли? Как вы сами? Вы… вы видели, что случилось в Донкастере? Там… там… они все…
– Ник, все в порядке, Ник. Мы знаем, что случилось.
Папа, улыбаясь и показывая щербину в верхних зубах, подошел и обнял меня за плечи. Крепко и любовно. Мама подошла сзади, откидывая волосы с лица. И в улыбке ее была чистейшая материнская любовь.
– Ник, ручаюсь, ты уже списал нас в мертвые, – сказала она. – Что бы ни случилось, мы больше никогда тебя не оставим.
Она поцеловала меня в щеку. Если бы она могла, то прижала бы меня к груди, как младенца.
– Ладно, поедем домой. Наша машина стоит на дороге.
– Джон тебя ждет не дождется. Он прямо помирает показать тебе новые игры, которые он купил.
Холодный ком скользнул у меня изнутри вниз по ногам. Гадский сон!
– Ага. – Я покачал головой. – Джон помирает меня видеть. А где дядя Джек? Играет в сумасшедший гольф?
Мама рассмеялась, как девчонка.
– Да нет, мы его оставили в кухне с гитарой. Я все равно хотел поехать с ними. По-настоящему хотел. Пусть они пристегнут меня к заднему сиденью папиной машины и отвезут домой, как семилетнего. Но где-то глубже что-то мне говорило:
НЕТ! БЕГИ СО ВСЕХ НОГ, НИК АТЕН! ОТПИХНИ ИХ С ДОРОГИ И БЕГИ, БЕГИ, БЕГИ! ОНИ ТЕБЯ ОБДУРЯТ, ПАРЕНЬ!
– Наконец-то ты с нами, Николас.
– Знаешь, он когда-нибудь станет миллионером или окажется в тюрьме.
Беги, Ник, беги!
Поздно.
Мама с папой сбили меня с ног и прижали к земле, растащив мне руки в стороны. Мне было семь лет, и у меня не было сил остановить то, что они со мной делали.
– Ну, Николас, не глупи. Это не больно. – Такой был голос у мамы, когда она обрезала мне ногти на ногах. – Ты же хочешь выглядеть как Джон, правда? Лежи тихо, а то могут подумать, что мы тебя убить собрались.
Мама держала нож перед моим лицом.
– Если ты боишься, подумай о своей любимой передаче. “Мюнстеры”, кажется? Лежи тихо, Николас, не вертись. Это одна минута.
Нет!
Не надо!
Я глядел на свою голую грудь. Мама воткнула нож в кожу, папа начал сквозь дырку в зубах насвистывать “Десять бутылок зеленого стекла”.
На моей груди разъехалась красная улыбка.
Не дыша, я глядел, как мама спокойно прошла грудную стенку. Там, как сочный красный фрукт, качало мое сердце, и его белые корни, артерии, исчезли в кровавом мясе.
Мама ухватила пучок артерий и начала прорезать их, как резала жилы в беконе, выхватывая неподдающиеся куски пальцами.
Каждая порванная артерия была пыткой, и я кричал.
– Не глупи, Николас, – говорила она. – Еще минута, и все будет кончено. И ты пойдешь к своему брату. Теперь не дергайся, я обрежу этот большой…
Маааааа!!!
Я сидел на траве, нечленораздельно мыча. Когда в глазах прояснилось, я увидел, что Сара смотрит на меня большими глазами.
– Что с тобой. Ник? Я уж подумала, что у тебя сердечный приступ или что-то вроде.
Глубоко дыша, я обтер о траву вспотевшие ладони.
– Тебе что-нибудь дать. Ник? Попить?
Я покачал головой. Боль я ощущал взаправду. И родители мои тоже были реальны. Мне пришлось поглядеть на подножие холма и убедиться, что их там нет.
– Поехали, – сказал я, вставая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80