Теперь все зависит от тебя, Фрэнк.
Он боялся выглядеть смешным. В темноте припаркованной машины, когда горит лишь романтичный зеленый свет на щитке, было бы по-другому. Но она заставила его ждать; два года ожидания, и вот наступил этот момент. Он дрожал, опасаясь, произойдет ли у него эрекция.
— Ты не можешь лечь в постель одетым, Фрэнк.
Ее тонкие пальцы расстегивали его рубашку, помогали снять ее через голову, гладили его мускулистую грудь. Затем расстегивали пояс брюк. Он встал, чтобы она смогла стянуть их, оставляя до последней минуты трусы.
Теперь он был совершенно обнаженным, смотрел на нее, лежащую в постели. Она чуть подняла кверху рубашку, раскинула ноги, позволяя ему видеть все, что он хотел видеть. Пожирая ее глазами, он молил Бога, чтобы у него возникло желание. О Боже, подумал он, вдруг у меня не получится!
Она протянула руку, погладила его.
— Я рада, что сохранила себя для сегодняшней ночи, Фрэнк, — прошептала она, закрыв глаза. — Я обещаю тебе, что я девственница. Ты ведь не сделаешь мне больно?
Он хотел, чтобы она сняла рубашку, она уже сослужила свою службу. Его не надо больше возбуждать, ему нужна только Гиллиан, он и она, соединенные воедино, это превыше всего. Они убрали последнюю преграду, и она нежно, но твердо притянула его к себе.
— Я люблю тебя, Фрэнк, я едва могу поверить, что я наконец-то твоя жена!
От этих слов у него закружилась голова; он лежал на ней, возбуждаясь от ее наивных попыток закрепить их супружество. Она отвечала на его движения, стонала от наслаждения сквозь губы, зажатые его поцелуями.
Вся ночь прошла в любви, отдыхе, легком сне, снова любви. И снова. Пока, наконец, изнеможение не победило их. Гиллиан прошептала ему на ухо: «Мы никогда не расстанемся, Фрэнк», перед тем, как заснуть, так и не разъединившись с ним.
С первыми лучами солнца пришло чувство восторга. Его тело охватила дрожь, он протянул к ней руку, но не нашел ничего. Она, наверно, перебежала через площадку в ванную, подумал он, через минуту вернется, и тогда...
Весь ужас происходящего жестоко ударил по нему холодной волной шока и отчаяния, когда он сел в постели и увидел в ногах только Джейка. Уши пса были прижаты к голове, на его морде было выражение упрека, оно словно говорило: «Ты знаешь, что делал ночью, не так ли, хозяин?»
— Гиллиан! — вопль отчаяния, потому что он все еще цеплялся за исчезающую надежду, что все остальное — дурной сон, что его жена может вернуться из ванной. Он все еще чувствовал аромат ее духов на подушке рядом, видел вмятину на том месте, где была ее голова, простыня под ним все еще была влажной после этой ночи любви.
Он бросился на постель и зарыл голову в подушку, дав волю слезам. Потому что Гиллиан была мертва, уже целый год мертва, и она не вернется. Это была лишь юная сучка, злая обманщица. И Джейк снова рычал.
Через некоторое время Фрэнк понял, что проспал. Уже было совсем светло, и он слышал, как внизу ходят, слышал девичий разговор и смех, чувствовал запах жарящегося бекона, от которого его замутило.
Он не хотел вставать. Он хотел остаться в постели, закрыться с головой одеялом, спрятаться от внешнего мира. Наплевать на овец, наплевать на все. Я хочу умереть, подумал он. Колли тихо тявкнул, это не было предупреждением, это была команда: «Вставай, надо работать!»
Фрэнк поднял голову и зажмурился от утреннего солнца, образовавшего на выцветших обоях решетчатые узоры. Солнце светило, хотя и слабо, а ведь его не было уже несколько дней. И что-то еще... Ветер стих и дождь прекратился!
— Сегодня придет паром, — сказал он Джейку, и тот в ответ вильнул хвостом. — Они смогут уехать. Сегодня мы от них избавимся, Джейк!
Было девять часов — он проспал на два часа. Но теперь это не имело значения — погода изменилась. Он пошарил на полу в поисках одежды. Она лежала там, где Рут бросила ее во время своего коварного обольщения. Корова! Боже, да она ничуть не похожа на Гиллиан. Он должен был это понять. Моя дорогая, я так сожалею, прости меня, пожалуйста.
Он помедлил, прежде чем сойти вниз, сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Ну, держись, сказал он сам себе, не выходи из себя. Это глупая нахалка рылась в его ящиках, все вынюхивала, но через несколько часов ты избавишься от нее, так что ты ничего не добьешься, если станешь ее обвинять.
Саманта будет мило улыбаться, и ты можешь быть вежливым. Не смотри на Рут. Притворись, что этого не было, ведь она наверняка не рассказала другим. Джейк толкал его сзади.
Дебби и Джанет сидели за столом лицом к нему. Они подняли головы и улыбнулись, когда он вошел. Рут и Эллен стояли спиной и не обернулись. Саманта жарила бекон на плите. Фрэнк увидел, что большая печь для хлеба была открыта, а под пей разожжен огонь.
— Привет! — Саманта улыбнулась/ — Решили понежиться, да?
— Я проспал, — неприветливо ответил Фрэнк и кивнул на поднимающиеся под полотенцем буханки. — Хлеб печете, как я вижу.
— Это из остатков муки. У нас почти не осталось никакой еды. Поджарили вот остаток бекона к завтраку, еще есть банка мясных консервов на ужин сегодня. А потом...
— Сегодня уж точно придет паром, — он постарался не показать своей радости. — Ветра почти нет, солнце светит вовсю. Вам бы лучше подготовиться к отъезду, чтобы не опоздать.
— Но мы успеем немного прогуляться, — она опять занялась беконом. — Мы также должны решить, сколько вам заплатить.
— Мне от вас ничего не нужно. Мне было очень приятно. — И, ради Бога, убирайтесь отсюда на все четыре стороны и оставьте меня в покое, добавил он про себя.
— Это ужасно мило с вашей стороны. Может быть, мы сможем отплатить вам как-то по-другому?
— Нет, — он решил, что не сможет завтракать. — Я рад, что оказал вам помощь. А теперь мне придется поработать. Я поздно встал. Вернусь в половине двенадцатого. Не опоздайте на паром. Паромщик не очень любезный человек, ждать не будет. — Уж я-то, черт возьми, расстараюсь, чтобы бы не опоздали, — вот что он хотел сказать.
Он повернулся, собираясь идти, и в этот момент его взгляд упал на что-то на полу. Ледяные пальцы сжали его сердце. Это была маленькая деревянная рамка для фотографии, лежащая снимком вниз, дерево разбито, рядом валяются осколки стекла. Подставка рамки разорвана на части.
— Боже! — он смотрел на это в оцепенелом ужасе, ему хотелось закричать, завопить в ужасе, застучать кулаками по стене.
«Это Эллен сделала. Вы ведь знаете, какая она — всюду лезет...»
Он опустился на колени, протянул дрожащую руку и поднял рамку. Она была разломана на куски, как детская деревянная игра-головоломка. Еще несколько осколков стекла со звоном упали на каменный пол. Дрожа, он едва посмел взглянуть, перевернув рамку.
Боже праведный! Фотографию Гиллиан было не узнать. Она была разорвана по диагонали, а все лицо изрисовано шариковой ручкой — грубые усы и борода, глаза зачириканы, превращены в слепые глазницы, из зубов сделаны острые клыки, выступающие под губами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Он боялся выглядеть смешным. В темноте припаркованной машины, когда горит лишь романтичный зеленый свет на щитке, было бы по-другому. Но она заставила его ждать; два года ожидания, и вот наступил этот момент. Он дрожал, опасаясь, произойдет ли у него эрекция.
— Ты не можешь лечь в постель одетым, Фрэнк.
Ее тонкие пальцы расстегивали его рубашку, помогали снять ее через голову, гладили его мускулистую грудь. Затем расстегивали пояс брюк. Он встал, чтобы она смогла стянуть их, оставляя до последней минуты трусы.
Теперь он был совершенно обнаженным, смотрел на нее, лежащую в постели. Она чуть подняла кверху рубашку, раскинула ноги, позволяя ему видеть все, что он хотел видеть. Пожирая ее глазами, он молил Бога, чтобы у него возникло желание. О Боже, подумал он, вдруг у меня не получится!
Она протянула руку, погладила его.
— Я рада, что сохранила себя для сегодняшней ночи, Фрэнк, — прошептала она, закрыв глаза. — Я обещаю тебе, что я девственница. Ты ведь не сделаешь мне больно?
Он хотел, чтобы она сняла рубашку, она уже сослужила свою службу. Его не надо больше возбуждать, ему нужна только Гиллиан, он и она, соединенные воедино, это превыше всего. Они убрали последнюю преграду, и она нежно, но твердо притянула его к себе.
— Я люблю тебя, Фрэнк, я едва могу поверить, что я наконец-то твоя жена!
От этих слов у него закружилась голова; он лежал на ней, возбуждаясь от ее наивных попыток закрепить их супружество. Она отвечала на его движения, стонала от наслаждения сквозь губы, зажатые его поцелуями.
Вся ночь прошла в любви, отдыхе, легком сне, снова любви. И снова. Пока, наконец, изнеможение не победило их. Гиллиан прошептала ему на ухо: «Мы никогда не расстанемся, Фрэнк», перед тем, как заснуть, так и не разъединившись с ним.
С первыми лучами солнца пришло чувство восторга. Его тело охватила дрожь, он протянул к ней руку, но не нашел ничего. Она, наверно, перебежала через площадку в ванную, подумал он, через минуту вернется, и тогда...
Весь ужас происходящего жестоко ударил по нему холодной волной шока и отчаяния, когда он сел в постели и увидел в ногах только Джейка. Уши пса были прижаты к голове, на его морде было выражение упрека, оно словно говорило: «Ты знаешь, что делал ночью, не так ли, хозяин?»
— Гиллиан! — вопль отчаяния, потому что он все еще цеплялся за исчезающую надежду, что все остальное — дурной сон, что его жена может вернуться из ванной. Он все еще чувствовал аромат ее духов на подушке рядом, видел вмятину на том месте, где была ее голова, простыня под ним все еще была влажной после этой ночи любви.
Он бросился на постель и зарыл голову в подушку, дав волю слезам. Потому что Гиллиан была мертва, уже целый год мертва, и она не вернется. Это была лишь юная сучка, злая обманщица. И Джейк снова рычал.
Через некоторое время Фрэнк понял, что проспал. Уже было совсем светло, и он слышал, как внизу ходят, слышал девичий разговор и смех, чувствовал запах жарящегося бекона, от которого его замутило.
Он не хотел вставать. Он хотел остаться в постели, закрыться с головой одеялом, спрятаться от внешнего мира. Наплевать на овец, наплевать на все. Я хочу умереть, подумал он. Колли тихо тявкнул, это не было предупреждением, это была команда: «Вставай, надо работать!»
Фрэнк поднял голову и зажмурился от утреннего солнца, образовавшего на выцветших обоях решетчатые узоры. Солнце светило, хотя и слабо, а ведь его не было уже несколько дней. И что-то еще... Ветер стих и дождь прекратился!
— Сегодня придет паром, — сказал он Джейку, и тот в ответ вильнул хвостом. — Они смогут уехать. Сегодня мы от них избавимся, Джейк!
Было девять часов — он проспал на два часа. Но теперь это не имело значения — погода изменилась. Он пошарил на полу в поисках одежды. Она лежала там, где Рут бросила ее во время своего коварного обольщения. Корова! Боже, да она ничуть не похожа на Гиллиан. Он должен был это понять. Моя дорогая, я так сожалею, прости меня, пожалуйста.
Он помедлил, прежде чем сойти вниз, сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Ну, держись, сказал он сам себе, не выходи из себя. Это глупая нахалка рылась в его ящиках, все вынюхивала, но через несколько часов ты избавишься от нее, так что ты ничего не добьешься, если станешь ее обвинять.
Саманта будет мило улыбаться, и ты можешь быть вежливым. Не смотри на Рут. Притворись, что этого не было, ведь она наверняка не рассказала другим. Джейк толкал его сзади.
Дебби и Джанет сидели за столом лицом к нему. Они подняли головы и улыбнулись, когда он вошел. Рут и Эллен стояли спиной и не обернулись. Саманта жарила бекон на плите. Фрэнк увидел, что большая печь для хлеба была открыта, а под пей разожжен огонь.
— Привет! — Саманта улыбнулась/ — Решили понежиться, да?
— Я проспал, — неприветливо ответил Фрэнк и кивнул на поднимающиеся под полотенцем буханки. — Хлеб печете, как я вижу.
— Это из остатков муки. У нас почти не осталось никакой еды. Поджарили вот остаток бекона к завтраку, еще есть банка мясных консервов на ужин сегодня. А потом...
— Сегодня уж точно придет паром, — он постарался не показать своей радости. — Ветра почти нет, солнце светит вовсю. Вам бы лучше подготовиться к отъезду, чтобы не опоздать.
— Но мы успеем немного прогуляться, — она опять занялась беконом. — Мы также должны решить, сколько вам заплатить.
— Мне от вас ничего не нужно. Мне было очень приятно. — И, ради Бога, убирайтесь отсюда на все четыре стороны и оставьте меня в покое, добавил он про себя.
— Это ужасно мило с вашей стороны. Может быть, мы сможем отплатить вам как-то по-другому?
— Нет, — он решил, что не сможет завтракать. — Я рад, что оказал вам помощь. А теперь мне придется поработать. Я поздно встал. Вернусь в половине двенадцатого. Не опоздайте на паром. Паромщик не очень любезный человек, ждать не будет. — Уж я-то, черт возьми, расстараюсь, чтобы бы не опоздали, — вот что он хотел сказать.
Он повернулся, собираясь идти, и в этот момент его взгляд упал на что-то на полу. Ледяные пальцы сжали его сердце. Это была маленькая деревянная рамка для фотографии, лежащая снимком вниз, дерево разбито, рядом валяются осколки стекла. Подставка рамки разорвана на части.
— Боже! — он смотрел на это в оцепенелом ужасе, ему хотелось закричать, завопить в ужасе, застучать кулаками по стене.
«Это Эллен сделала. Вы ведь знаете, какая она — всюду лезет...»
Он опустился на колени, протянул дрожащую руку и поднял рамку. Она была разломана на куски, как детская деревянная игра-головоломка. Еще несколько осколков стекла со звоном упали на каменный пол. Дрожа, он едва посмел взглянуть, перевернув рамку.
Боже праведный! Фотографию Гиллиан было не узнать. Она была разорвана по диагонали, а все лицо изрисовано шариковой ручкой — грубые усы и борода, глаза зачириканы, превращены в слепые глазницы, из зубов сделаны острые клыки, выступающие под губами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48