— удивилась она.
— У себя в комнате.
— Что ж, покажи мне тогда свои работы, крошка-художник. — От «крошки» беситься хотелось.
— Я сжег их. Свою лучшую картину я еще не нарисовал.
Услышав это, мать и дядя громко расхохотались, а Берген выскочил из комнаты, сопровождаемый верным Дэлом.
— Какого дьявола, куда же все подевалось? — сердито ворчал он, роясь в шкафу, где раньше складировались принадлежности для рисования.
Дэл смущенно кашлянул.
— Берген, сэр… — проговорил он (по исполнении двенадцати лет Берген вступил в пору совершеннолетия, и согласно закону, все наемные работники, трудящиеся на него или на его отца, в разговоре с ним должны были употреблять вежливое обращение «сэр»). — Я думал, вам уже не понадобятся ни краски, ни все прочее. Это я их забрал.
— Верно, мне они и были ни к чему, — удивленно повернулся к нему Берген. — Но я даже не подозревал, что ты этим все еще увлекаешься.
— Простите меня, сэр. Но когда вы брали уроки, мне не часто представлялся случай попробовать свои силы. Лишь после того, как вы забросили рисование, я начал пользоваться вашими материалами.
— И что, ты умудрился все изрисовать?
— Там был огромный запас всего. Бумага закончилась, но еще осталась уйма холста. Я сейчас принесу.
Он сходил к себе и, воспользовавшись задней лестницей, дабы не попасться на глаза родителям Бергена, в два приема перенес все принадлежности назад.
— Я думал, ты не будешь возражать, — сказал Дэл, возвращая холст, краски и кисти.
Берген задумчиво обводил взглядом раскиданное по полу хозяйство:
— А я и не возражаю. Я злюсь на свою старуху, которая вбила в голову, будто я еще ребенок. Я решил, что снова начинаю рисовать. Ума не приложу, чего это я забросил занятия. Я ведь всегда хотел стать художником.
Мольберт он установил у окна, чтобы видеть раскинувшийся внизу двор, усеянный рощицами деревьев-хлыстов.
Деревья эти вздымались на высоту пятидесяти метров — грозные, прямые как стрела исполины, в бурю они, словно трава, стелились по земле. И фермеры Равнин могли не бояться, что какое-нибудь дерево в сильный ветер рухнет вдруг на дом.
Берген наложил на холст две широкие полосы — зеленую и голубую. Дэл внимательно наблюдал за ним. Порой движения Бергена были неуверенны, но все же вскоре на мольберте возникла картина. Долгая разлука с искусством никак не отразилась на его мастерстве. Глаз стал вернее, а краски приобрели глубину. И все-таки он оставался обыкновенным любителем.
— Может быть, стоит добавить небу красноты. Пару мазков, вон там, под облаками, — предложил Дэл.
— К небу я еще вернусь. — Берген смерил его холодным взглядом.
— Прости.
И Берген снова обратился к картине. Все у него получалось — за исключением деревьев-хлыстов. Ему никак не удавалось поймать их форму. Они казались такими бурыми, такими массивными. Но ведь на самом деле они выглядели совсем иначе. А когда он попытался изобразить их гнущимися под порывами ветра, они и вовсе выпали из общей картины. Они выглядели нескладными, совсем не такими, как в жизни. В конце концов Берген громко выругался, выбросил кисточку в окно, вскочил на ноги и в ярости зашагал по комнате.
Дэл подошел к картине и сказал:
— Берген, сэр, все не так уж плохо. Наоборот. Очень хорошая картина. Вот только деревья…
— Проклятие, сам вижу, — прорычал Берген, взбешенный тем, что, впервые за долгие годы взяв в руку кисть, не сумел добиться совершенства. Он развернулся — и увидел, как Дэл маленькой кисточкой наносит изящные, верные штришки.
— Вот, может, так будет лучше, сэр, — сказал наконец Дэл, отступая на пару шагов.
Берген подошел к холсту. Деревья-хлысты, выглядящие точь-в-точь как в жизни, вздымались к небу; ожив, они стали самой прекрасной деталью на всем полотне. Берген не мог оторвать от них глаз — они казались такими легкими — и такими легкими штрихами Дэл вписал их в пейзаж. Но так не должно было быть, это все неверно. Это Берген должен был стать художником, а не Дэл. Это нечестно, несправедливо, не правильно — Дэл не должен уметь рисовать деревья-хлысты.
Процедив в ярости какое-то ругательство, Берген размахнулся и что было силы ударил Дэла. Удар пришелся в челюсть. Дэл ошарашенно глядел на Бергена, оглушенный не столько ударом, сколько самим этим поступком.
— Раньше ты меня никогда не бил, — растерянно проговорил он.
— Прости, — немедленно ответил Берген.
— Я всего-то нарисовал деревья-хлысты.
— Я знаю. И прошу прощения. Обычно я не бью слуг.
При этих словах удивление Дэла переросло в ярость.
— Слуг? — холодно уточнил он. — Ах да, и в самом деле. Просто на какое-то мгновение я забыл, что я всего лишь слуга. Мы попробовали свои силы в одном и том же, и вдруг выяснилось, что я справился лучше тебя. Я забыл, что я слуга.
Берген опешил. Он ведь не имел в виду ничего плохого — просто похвалился тем, что обычно при обращении со слугами держит себя в руках.
— Но, Дэл, — растерянно произнес он, — ты и есть слуга.
— Вот именно. Я должен запомнить это на будущее. И ни в коем случае не побеждать. Я буду громко хохотать над твоими шутками, даже над самыми дурацкими. Буду придерживать поводья, чтобы ты мог обогнать меня. Буду всегда соглашаться с тобой, какую бы чушь ты ни плел.
— Этого я у тебя не просил! Я не хочу, чтобы со мной так обращались! — крикнул Берген, возмущенный подобной несправедливостью.
— Но именно так должны вести себя слуги со своими господами.
— А я не хочу, чтобы ты был слугой. Я хочу, чтобы ты был мне другом!
— Да, я тоже думал, что мы друзья.
— Ты слуга, но вместе с тем друг.
— Берген, сэр, — рассмеялся Дэл, — человек может быть либо слугой, либо другом. Это два конца одной и той же дороги, два противоположных конца. Либо тебе платят за службу, либо ты поступаешь так, как поступаешь, из любви к человеку.
— Но тебе платят, а я-то думал, ты любишь меня!
Дэл покачал головой:
— Я служил из любви к тебе и думал, что ты кормишь и одеваешь меня тоже из любви. Когда мы были вместе, я чувствовал себя свободным.
— Ты и так свободен.
— У меня контракт.
— Стоит тебе попросить, и я немедля порву его в клочки!
— Это обещание?
— Клянусь своей жизнью. Ты не слуга, Дэл!
Тут открылась дверь, и в комнату вошли мать Бергена и его дядя.
— Мы услышали крики, — сказала мать. — И подумали, что вы здесь поссорились.
— Мы просто немножко подрались подушками, — ответил Берген.
— Почему же тогда подушки лежат на постели, будто их и не трогали?
— Ну, мы подрались, а потом положили их обратно.
— Тебе повезло, Селли, — усмехнулся дядя. — У тебя не сын, а служанка прямо. Какая экономия!
— О Господи, Ноэль, он ведь не шутил. Он все еще рисует.
Они подошли к картине и внимательно рассмотрели ее.
После долгой паузы Ноэль повернулся к Бергену, улыбнулся и протянул руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— У себя в комнате.
— Что ж, покажи мне тогда свои работы, крошка-художник. — От «крошки» беситься хотелось.
— Я сжег их. Свою лучшую картину я еще не нарисовал.
Услышав это, мать и дядя громко расхохотались, а Берген выскочил из комнаты, сопровождаемый верным Дэлом.
— Какого дьявола, куда же все подевалось? — сердито ворчал он, роясь в шкафу, где раньше складировались принадлежности для рисования.
Дэл смущенно кашлянул.
— Берген, сэр… — проговорил он (по исполнении двенадцати лет Берген вступил в пору совершеннолетия, и согласно закону, все наемные работники, трудящиеся на него или на его отца, в разговоре с ним должны были употреблять вежливое обращение «сэр»). — Я думал, вам уже не понадобятся ни краски, ни все прочее. Это я их забрал.
— Верно, мне они и были ни к чему, — удивленно повернулся к нему Берген. — Но я даже не подозревал, что ты этим все еще увлекаешься.
— Простите меня, сэр. Но когда вы брали уроки, мне не часто представлялся случай попробовать свои силы. Лишь после того, как вы забросили рисование, я начал пользоваться вашими материалами.
— И что, ты умудрился все изрисовать?
— Там был огромный запас всего. Бумага закончилась, но еще осталась уйма холста. Я сейчас принесу.
Он сходил к себе и, воспользовавшись задней лестницей, дабы не попасться на глаза родителям Бергена, в два приема перенес все принадлежности назад.
— Я думал, ты не будешь возражать, — сказал Дэл, возвращая холст, краски и кисти.
Берген задумчиво обводил взглядом раскиданное по полу хозяйство:
— А я и не возражаю. Я злюсь на свою старуху, которая вбила в голову, будто я еще ребенок. Я решил, что снова начинаю рисовать. Ума не приложу, чего это я забросил занятия. Я ведь всегда хотел стать художником.
Мольберт он установил у окна, чтобы видеть раскинувшийся внизу двор, усеянный рощицами деревьев-хлыстов.
Деревья эти вздымались на высоту пятидесяти метров — грозные, прямые как стрела исполины, в бурю они, словно трава, стелились по земле. И фермеры Равнин могли не бояться, что какое-нибудь дерево в сильный ветер рухнет вдруг на дом.
Берген наложил на холст две широкие полосы — зеленую и голубую. Дэл внимательно наблюдал за ним. Порой движения Бергена были неуверенны, но все же вскоре на мольберте возникла картина. Долгая разлука с искусством никак не отразилась на его мастерстве. Глаз стал вернее, а краски приобрели глубину. И все-таки он оставался обыкновенным любителем.
— Может быть, стоит добавить небу красноты. Пару мазков, вон там, под облаками, — предложил Дэл.
— К небу я еще вернусь. — Берген смерил его холодным взглядом.
— Прости.
И Берген снова обратился к картине. Все у него получалось — за исключением деревьев-хлыстов. Ему никак не удавалось поймать их форму. Они казались такими бурыми, такими массивными. Но ведь на самом деле они выглядели совсем иначе. А когда он попытался изобразить их гнущимися под порывами ветра, они и вовсе выпали из общей картины. Они выглядели нескладными, совсем не такими, как в жизни. В конце концов Берген громко выругался, выбросил кисточку в окно, вскочил на ноги и в ярости зашагал по комнате.
Дэл подошел к картине и сказал:
— Берген, сэр, все не так уж плохо. Наоборот. Очень хорошая картина. Вот только деревья…
— Проклятие, сам вижу, — прорычал Берген, взбешенный тем, что, впервые за долгие годы взяв в руку кисть, не сумел добиться совершенства. Он развернулся — и увидел, как Дэл маленькой кисточкой наносит изящные, верные штришки.
— Вот, может, так будет лучше, сэр, — сказал наконец Дэл, отступая на пару шагов.
Берген подошел к холсту. Деревья-хлысты, выглядящие точь-в-точь как в жизни, вздымались к небу; ожив, они стали самой прекрасной деталью на всем полотне. Берген не мог оторвать от них глаз — они казались такими легкими — и такими легкими штрихами Дэл вписал их в пейзаж. Но так не должно было быть, это все неверно. Это Берген должен был стать художником, а не Дэл. Это нечестно, несправедливо, не правильно — Дэл не должен уметь рисовать деревья-хлысты.
Процедив в ярости какое-то ругательство, Берген размахнулся и что было силы ударил Дэла. Удар пришелся в челюсть. Дэл ошарашенно глядел на Бергена, оглушенный не столько ударом, сколько самим этим поступком.
— Раньше ты меня никогда не бил, — растерянно проговорил он.
— Прости, — немедленно ответил Берген.
— Я всего-то нарисовал деревья-хлысты.
— Я знаю. И прошу прощения. Обычно я не бью слуг.
При этих словах удивление Дэла переросло в ярость.
— Слуг? — холодно уточнил он. — Ах да, и в самом деле. Просто на какое-то мгновение я забыл, что я всего лишь слуга. Мы попробовали свои силы в одном и том же, и вдруг выяснилось, что я справился лучше тебя. Я забыл, что я слуга.
Берген опешил. Он ведь не имел в виду ничего плохого — просто похвалился тем, что обычно при обращении со слугами держит себя в руках.
— Но, Дэл, — растерянно произнес он, — ты и есть слуга.
— Вот именно. Я должен запомнить это на будущее. И ни в коем случае не побеждать. Я буду громко хохотать над твоими шутками, даже над самыми дурацкими. Буду придерживать поводья, чтобы ты мог обогнать меня. Буду всегда соглашаться с тобой, какую бы чушь ты ни плел.
— Этого я у тебя не просил! Я не хочу, чтобы со мной так обращались! — крикнул Берген, возмущенный подобной несправедливостью.
— Но именно так должны вести себя слуги со своими господами.
— А я не хочу, чтобы ты был слугой. Я хочу, чтобы ты был мне другом!
— Да, я тоже думал, что мы друзья.
— Ты слуга, но вместе с тем друг.
— Берген, сэр, — рассмеялся Дэл, — человек может быть либо слугой, либо другом. Это два конца одной и той же дороги, два противоположных конца. Либо тебе платят за службу, либо ты поступаешь так, как поступаешь, из любви к человеку.
— Но тебе платят, а я-то думал, ты любишь меня!
Дэл покачал головой:
— Я служил из любви к тебе и думал, что ты кормишь и одеваешь меня тоже из любви. Когда мы были вместе, я чувствовал себя свободным.
— Ты и так свободен.
— У меня контракт.
— Стоит тебе попросить, и я немедля порву его в клочки!
— Это обещание?
— Клянусь своей жизнью. Ты не слуга, Дэл!
Тут открылась дверь, и в комнату вошли мать Бергена и его дядя.
— Мы услышали крики, — сказала мать. — И подумали, что вы здесь поссорились.
— Мы просто немножко подрались подушками, — ответил Берген.
— Почему же тогда подушки лежат на постели, будто их и не трогали?
— Ну, мы подрались, а потом положили их обратно.
— Тебе повезло, Селли, — усмехнулся дядя. — У тебя не сын, а служанка прямо. Какая экономия!
— О Господи, Ноэль, он ведь не шутил. Он все еще рисует.
Они подошли к картине и внимательно рассмотрели ее.
После долгой паузы Ноэль повернулся к Бергену, улыбнулся и протянул руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41