не было больше ни лица, ни глаз, ни губ, ни носа — лежал один скелет. Он все еще был туго забинтован от шеи до пояса, и когда труп стали одевать, Скотту и Атые пришлось его посадить, разогнуть ему ноги, а потом поставить на пол, чтобы натянуть брюки. Скотт держал мертвеца, а сын, едва не теряя сознание и стараясь не дышать, надевал на покойника пиджак.
— Воровать родного отца! — воскликнул он с негодованием. — Родного отца!
Они взяли его с двух сторон под руки, но покойник ничего не весил, и нести было, в сущности, нечего. У выхода санитар, карауливший мертвецкую, дал им белый талончик, и они пошли сначала по коридору, а потом по лестнице, мимо конторки, где Скотт вручил свой талончик, сквозь толпу нетерпеливых посетителей и деловитых санитаров в белых халатах и больших стоптанных сапогах; вытащили босого Абду Эффенди за дверь, пронесли его по великолепным аллеям на улицу, где Атыя оставил «виллис».
— Надо его положить, — сказал Атыя, когда они втаскивали тело в машину.
— Нет, — возразил Скотт, — посади его на переднее сидение и придерживай за спину.
— Родного отца! — завопил Атыя и опять заплакал.
— Ничего, ничего, — успокаивал его Скотт. — Держи-ка его лучше как следует.
Они усадили покойника на переднее сидение, застывшие руки торчали вперед. Скотт пригнул их книзу, но они сработали как рычаги, и Абду Эффенди повалился вниз лицом. Атые пришлось ухватить его за полу пиджака и посадить обратно.
— Готово? — спросил Скотт, чувствуя, как внутри у него все дрожит.
— Да. Но, ради бога, потише на поворотах.
Скотт запустил машину и лихо тронулся в путь.
— Хасиб! — закричал Атыя.
Скотт пересек мост, объехал полицейского и двинулся по набережной. Было темно, и замаскированные на случай воздушных налетов фонари словно переносили их из одного озерка голубого огня в другое. Атыя крепко держал мертвеца, но Скотт ехал слишком быстро.
— Он выпадет! — кричал Атыя.
— Надо поскорее добраться до дому, — отвечал Скотт.
Они поехали мимо солдатских баров, кафе, террасы отеля «Континенталь», где отдыхали нарядные посетители, мимо вокзальной площади. Ночь была безлунная, и, вглядываясь в темноту улиц. Скотт внезапно заметил отряд полицейских, шагавших на ночное дежурство. Одеты они были в черное, лица у них были черные, и они совершенно сливались с мглой. Скотт задел хвост колонны, построенной по трое, и когда раздались крики, дал газ; полицейские бросились врассыпную, а «виллис» рванулся вперед, едва не задавив людей. Крики позади них стихли в темноте. Они проехали железнодорожный мост и понеслись по трамвайным путям, по разбитым мостовым мимо глинобитных домов, едва не пропустив нужного перекрестка.
— Сюда! Ради бога, сюда! — закричал Атыя по-арабски.
Они подъехали, и Атыя стал яростно проклинать Скотта.
— Т-с-с! — прошипел Скотт, чтобы его утихомирить.
— Господи, боже мой! Клянусь богом! Именем пророка! Клянусь богом! Я же вам говорил! О господи! Видит бог!..
— Т-с-с! Мать услышит, Атыя, — тихонько сказал ему Скотт.
— Клянусь богом, вы меня убили. Разве человек это может забыть?
— Ничего с тобой не случилось, — заверил его Скотт. — Все ведь уже кончено. Все позади.
— О господи! — приговаривал Атыя, когда они вытаскивали Абду Эффенди из машины.
Он так и закоченел в сидячем положении. Калитка, земляные ступени и дверь были слишком узки, чтобы Скотт и Атыя могли идти рядом. Скотт взял покойника, как ребенка, на руки и пошел вслед за Атыей. Постучав в дверь, тот закричал:
— Уберите детей! Мы идем.
Послышались громкие причитания служанки Еррофы.
— Перестань! — завопил Атыя.
Дверь отворилась, и только теперь, когда Скотт вошел в столовую, держа на руках Абду Эффенди и не зная, куда его девать, только теперь он почувствовал, как мертв тот, кого он несет. Ситт Роза одной рукой вцепилась в безжизненную руку старика, а другой прикрыла свое лицо; Атыя поддерживал мать, и Скотт, по-прежнему в растерянности, стоял посреди комнаты. Черное лицо Еррофы, иссеченное шрамами, перекосилось в вопле ритуального отчаяния, за которым пряталось более древнее и более тихое горе. Она взяла Скотта за руку и отвела в маленькую комнату, где стояла железная кровать, покрытая белым одеяльцем, и Скотт положил на него свою ношу. Абду Эффенди лежал, свернувшись калачиком, подтянув к подбородку колени, как спящий ребенок.
Горе выплеснулось из берегов.
Жена покойного Роза мотала вверх и вниз головой и била себя в грудь сжатыми кулаками. Еррофа, закрыв лицо юбками, причитала с завываниями. Дети, которых поручили соседке, заглядывали в комнату, но Атыя, поддерживая мать, строил им страшные гримасы, угрожающе скалил зубы и выкатывал глаза; однако младшая девочка смотрела на него без всякого страха и корчила рожи в ответ, пока наконец ее не утащили за дверь.
Скотт грустно постоял, не пытаясь никого утешить, а потом ушел. «Виллис» он вернул Куотермейну, который пил пиво на открытой террасе армейского кафетерия под эвкалиптами Аббасии.
17
— Меня приучила к этому заморскому пиву ваша приятельница, Люси Пикеринг, — пожаловался Куотермейн, морщась. — Она думает, что такой человек, как я, непременно должен любить пиво. Вы тоже так считаете?
— Когда вы видели Люси?
— Днем. Хотел встать ей поперек дороги.
— Ну и как? Удалось?
Куотермейн покачал головой; опьяневший, он казался уже не таким подтянутым, волосы растрепались, усы обвисли.
— Нет, — сказал он. — Больно для меня хитра. Хищница. Садитесь. Я вас ждал. Люблю вас дожидаться. Беда в том, что я старался погубить ваше будущее…
Скотт сел.
— Что ж, я и так чувствую себя человеком почти что конченным, — признался он, заказал обоим пива и распорядился, чтобы бой вытер насухо столик. — Ладно. Губите меня дальше.
— Нет. Оказывается, не могу, — печально сказал Куотермейн, скорчив гримасу. — Да и пиво явно помешало моей разрушительной работе — ваша Люси, верно, затем и накачивала меня пивом, уверяя, будто я для него рожден. Жаль, что вас при этом не было.
Они долго молчали, потягивая пиво.
— Вы хотите сегодня вернуться в Мену? — спросил Скотт.
— Конечно. Почему вы спрашиваете? Что-нибудь случилось?
— Ничего. Прихватите и меня.
— Куда? — подозрительно взглянул на него Куотермейн. — А в общем — какое мне дело! Ступайте куда хотите. Уж больно вы непокладистый, Скотти.
— В каком смысле?
— Мало ли в каком! Иногда за вас и ломаного гроша не дашь! Нельзя же так прожить весь век: вундеркиндом из специалистов. Вот увидите, что они с вами сделают! Она-то знает! Она все знает…
— Что вы мелете? О чем она знает?
— Знает, что они намерены вознести вас на недосягаемую высоту. И не за то, что вы умеете, а за то, чего вы не умеете. Они собираются вас признать. О господи!
Скотт не обращал на его воркотню никакого внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Воровать родного отца! — воскликнул он с негодованием. — Родного отца!
Они взяли его с двух сторон под руки, но покойник ничего не весил, и нести было, в сущности, нечего. У выхода санитар, карауливший мертвецкую, дал им белый талончик, и они пошли сначала по коридору, а потом по лестнице, мимо конторки, где Скотт вручил свой талончик, сквозь толпу нетерпеливых посетителей и деловитых санитаров в белых халатах и больших стоптанных сапогах; вытащили босого Абду Эффенди за дверь, пронесли его по великолепным аллеям на улицу, где Атыя оставил «виллис».
— Надо его положить, — сказал Атыя, когда они втаскивали тело в машину.
— Нет, — возразил Скотт, — посади его на переднее сидение и придерживай за спину.
— Родного отца! — завопил Атыя и опять заплакал.
— Ничего, ничего, — успокаивал его Скотт. — Держи-ка его лучше как следует.
Они усадили покойника на переднее сидение, застывшие руки торчали вперед. Скотт пригнул их книзу, но они сработали как рычаги, и Абду Эффенди повалился вниз лицом. Атые пришлось ухватить его за полу пиджака и посадить обратно.
— Готово? — спросил Скотт, чувствуя, как внутри у него все дрожит.
— Да. Но, ради бога, потише на поворотах.
Скотт запустил машину и лихо тронулся в путь.
— Хасиб! — закричал Атыя.
Скотт пересек мост, объехал полицейского и двинулся по набережной. Было темно, и замаскированные на случай воздушных налетов фонари словно переносили их из одного озерка голубого огня в другое. Атыя крепко держал мертвеца, но Скотт ехал слишком быстро.
— Он выпадет! — кричал Атыя.
— Надо поскорее добраться до дому, — отвечал Скотт.
Они поехали мимо солдатских баров, кафе, террасы отеля «Континенталь», где отдыхали нарядные посетители, мимо вокзальной площади. Ночь была безлунная, и, вглядываясь в темноту улиц. Скотт внезапно заметил отряд полицейских, шагавших на ночное дежурство. Одеты они были в черное, лица у них были черные, и они совершенно сливались с мглой. Скотт задел хвост колонны, построенной по трое, и когда раздались крики, дал газ; полицейские бросились врассыпную, а «виллис» рванулся вперед, едва не задавив людей. Крики позади них стихли в темноте. Они проехали железнодорожный мост и понеслись по трамвайным путям, по разбитым мостовым мимо глинобитных домов, едва не пропустив нужного перекрестка.
— Сюда! Ради бога, сюда! — закричал Атыя по-арабски.
Они подъехали, и Атыя стал яростно проклинать Скотта.
— Т-с-с! — прошипел Скотт, чтобы его утихомирить.
— Господи, боже мой! Клянусь богом! Именем пророка! Клянусь богом! Я же вам говорил! О господи! Видит бог!..
— Т-с-с! Мать услышит, Атыя, — тихонько сказал ему Скотт.
— Клянусь богом, вы меня убили. Разве человек это может забыть?
— Ничего с тобой не случилось, — заверил его Скотт. — Все ведь уже кончено. Все позади.
— О господи! — приговаривал Атыя, когда они вытаскивали Абду Эффенди из машины.
Он так и закоченел в сидячем положении. Калитка, земляные ступени и дверь были слишком узки, чтобы Скотт и Атыя могли идти рядом. Скотт взял покойника, как ребенка, на руки и пошел вслед за Атыей. Постучав в дверь, тот закричал:
— Уберите детей! Мы идем.
Послышались громкие причитания служанки Еррофы.
— Перестань! — завопил Атыя.
Дверь отворилась, и только теперь, когда Скотт вошел в столовую, держа на руках Абду Эффенди и не зная, куда его девать, только теперь он почувствовал, как мертв тот, кого он несет. Ситт Роза одной рукой вцепилась в безжизненную руку старика, а другой прикрыла свое лицо; Атыя поддерживал мать, и Скотт, по-прежнему в растерянности, стоял посреди комнаты. Черное лицо Еррофы, иссеченное шрамами, перекосилось в вопле ритуального отчаяния, за которым пряталось более древнее и более тихое горе. Она взяла Скотта за руку и отвела в маленькую комнату, где стояла железная кровать, покрытая белым одеяльцем, и Скотт положил на него свою ношу. Абду Эффенди лежал, свернувшись калачиком, подтянув к подбородку колени, как спящий ребенок.
Горе выплеснулось из берегов.
Жена покойного Роза мотала вверх и вниз головой и била себя в грудь сжатыми кулаками. Еррофа, закрыв лицо юбками, причитала с завываниями. Дети, которых поручили соседке, заглядывали в комнату, но Атыя, поддерживая мать, строил им страшные гримасы, угрожающе скалил зубы и выкатывал глаза; однако младшая девочка смотрела на него без всякого страха и корчила рожи в ответ, пока наконец ее не утащили за дверь.
Скотт грустно постоял, не пытаясь никого утешить, а потом ушел. «Виллис» он вернул Куотермейну, который пил пиво на открытой террасе армейского кафетерия под эвкалиптами Аббасии.
17
— Меня приучила к этому заморскому пиву ваша приятельница, Люси Пикеринг, — пожаловался Куотермейн, морщась. — Она думает, что такой человек, как я, непременно должен любить пиво. Вы тоже так считаете?
— Когда вы видели Люси?
— Днем. Хотел встать ей поперек дороги.
— Ну и как? Удалось?
Куотермейн покачал головой; опьяневший, он казался уже не таким подтянутым, волосы растрепались, усы обвисли.
— Нет, — сказал он. — Больно для меня хитра. Хищница. Садитесь. Я вас ждал. Люблю вас дожидаться. Беда в том, что я старался погубить ваше будущее…
Скотт сел.
— Что ж, я и так чувствую себя человеком почти что конченным, — признался он, заказал обоим пива и распорядился, чтобы бой вытер насухо столик. — Ладно. Губите меня дальше.
— Нет. Оказывается, не могу, — печально сказал Куотермейн, скорчив гримасу. — Да и пиво явно помешало моей разрушительной работе — ваша Люси, верно, затем и накачивала меня пивом, уверяя, будто я для него рожден. Жаль, что вас при этом не было.
Они долго молчали, потягивая пиво.
— Вы хотите сегодня вернуться в Мену? — спросил Скотт.
— Конечно. Почему вы спрашиваете? Что-нибудь случилось?
— Ничего. Прихватите и меня.
— Куда? — подозрительно взглянул на него Куотермейн. — А в общем — какое мне дело! Ступайте куда хотите. Уж больно вы непокладистый, Скотти.
— В каком смысле?
— Мало ли в каком! Иногда за вас и ломаного гроша не дашь! Нельзя же так прожить весь век: вундеркиндом из специалистов. Вот увидите, что они с вами сделают! Она-то знает! Она все знает…
— Что вы мелете? О чем она знает?
— Знает, что они намерены вознести вас на недосягаемую высоту. И не за то, что вы умеете, а за то, чего вы не умеете. Они собираются вас признать. О господи!
Скотт не обращал на его воркотню никакого внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49