— Да, возможно.
— Тогда почему ж они молчат?
— Война. Сначала надо решить главное, — сразу же ответил Скотт, потому что эта сторона дела — египетская сторона — сейчас его мало интересовала. У него к Гамалю были свои вопросы, на которые ему нужно было получить ответ. — Скажите, — спросил он, — на что вы надеялись, убивая одного человека?
Египтянин почувствовал, что для Скотта вопрос этот очень важен.
— Прежде всего, это не просто «один человек». Он представляет множество людей.
— И тем не менее, на что вы надеялись, убивая одного человека?
Египтянин еще далеко не так окреп, как ему казалось. Он привалился к стене, лицо его стало бескровным, он тяжело дышал, полуоткрыв рот.
— Нам надо было действовать… — начал он.
— Может, мне лучше уйти? — спросил Скотт.
— Нет. Ничего.
Скотт обождал, пока тот соберется с силами.
— С чего-то ведь надо было начать, — сказал наконец египтянин.
— С какого-нибудь одного человека? — настаивал Скотт.
— Да. Так нам казалось. Лишь бы начать. Вы ведь не можете себе представить, каково видеть вокруг себя одну безнадежность: угнетение духа, всеобщую продажность… Вы видите все это воочию. Вот оно! И тогда вы решаете, что должны с этим покончить. Вырубить весь этот лес продажности и угнетения. С чего же вам начать, как не с самого ближнего и приметного дерева? Начало рождает надежду на будущее. Вот мы и начали… — Он снова задохнулся.
Но Скотт был нетерпелив:
— И что же?
— Убрав одного человека, мы надеялись предостеречь других , испугать других , помешать другим длить наш позор. Мы надеялись поднять дух нашего народа, заставить его бороться.
Они молчали в отгороженной ставнями комнате.
— Вам, видно, никогда не приходилось испытывать отчаяния, — печально сказал египтянин.
Вместо ответа Скотт только закинул назад голову.
— Англичанам не приходится наказывать предателей. Их никто не предает…
— Ах!.. — Скотт вздохнул и беззвучно рассмеялся.
— Нас вынудило действовать отчаяние, капитан… Англичанам этого тоже не понять.
Скотт обернулся, чтобы посмотреть на египтянина; ему показалось, что тот теряет свою убежденность, свою силу.
— А теперь у вас скверно на душе, потому что вы потерпели неудачу? — спросил его Скотт.
— Наоборот, — ответил Гамаль. — Когда я узнал, что Хусейн Амер паша не умрет, я был счастлив. Я ведь уже понял, что мы поступили неправильно.
— Неправильно было в него стрелять? — поразился Скотт.
— Да. Нам нельзя становиться на этот путь.
— А какой же вы изберете путь?
— Послушайте, — сказал Гамаль. — Когда я скрылся в ту ночь, меня преследовали крики, стоны и мольбы о помощи. Все равно, кто молит о помощи, — даже такой, как он. В ушах у меня звучали эти крики, больше я ничего не слышал. Когда я понял, что ранен и не могу выйти из машины, мне тоже захотелось закричать о помощи, и я сразу же почувствовал, что совершил ошибку. А потом пришли вы, и я возненавидел вас; да, я ненавидел вас за то, что вы мне помогли, но мне скоро открылась истина. Понимаете?
— Нет. Не понимаю.
— Минутку! Минутку! В ту самую ночь я был почти без сознания, но меня мучила боль от ран и душило негодование. Я лежал в темноте, снаружи меня стерег мой друг Хаким, а я спрашивал себя: «Прав ты, Гамаль?» И отвечал: «Тобой двигала вера истинного патриота, Гамаль». «Да, но разве убийство человека — единственный путь к нашему избавлению?» И отвечал: «А что ж нам оставалось делать?» И тут я задал себе главный вопрос: «К чему склоняется твой дух, Гамаль? Пусть уйдет в небытие тот, кого не должно быть, или пусть появится тот, кто должен прийти?»
Скотт смотрел в сад, на глинобитную стену, освещенную солнцем. Комнату наполняли полутьма и прохлада, а снаружи, в заросшем саду, слепило раскаленное солнце. Там было лучше. По сухой и твердой египетской земле пробегали легкие, ненадежные тени. Ползучая бугенвиллея на шпалере высохла, пропылилась и, казалось, сама чирикала — так много сидело на ней воробьев.
— В ту ночь я нашел только один ответ, — сказал Гамаль. — Мы мечтали о величии нашей родины. Вот то, что должно прийти.
— А как же насчет необходимости? — напомнил ему Скотт. — Убивали вы ведь тоже по необходимости?
— Нет. Нет! В ту ночь, полную муки и угрызений совести, я понял, что лучше создавать то, что должно прийти. Лучше начинать, чем кончать. Куда лучше творить заново, а не уничтожать. Лучше прокладывать пути, чем растрачивать свою душу, борясь со злом и тем самым приемля его.
— Все это верно, — сказал Скотт. — Но вы когда-нибудь слышали, чтобы можно было сделать яичницу, не разбив яиц?
— Конечно, нет! — торжествующим тоном воскликнул Гамаль, словно давно дожидался такого глубокого откровения. — Но о чем вы думаете, когда разбиваете яйца? Об уничтожении яиц? Или о приготовлении яичницы? Уничтожение яиц — действие второстепенное, случайное.
— И тем не менее, необходимое, — настаивал Скотт.
Египтянин даже привстал:
— Это вы, англичанин, оправдываете убийство?
— Нет, убийство — это по вашей части, а не по нашей.
— Но вы на нем настаиваете!
— Нет. Есть другие способы уничтожить человека, не обязательно его убивать.
— Вот уж поистине английское рассуждение! — закричал Гамаль. Слово «английское» он сказал по-английски.
— Если вы — кающийся убийца, — спросил его Скотт, — что же вы теперь намерены делать, чтобы спасти вашу страну от проклятых англичан?
— Мы решим, что нам делать. А вы патриот, капитан?
— Вряд ли.
— Почему же вы сражаетесь за родину?
— В войне важно, кто из противников прав и кто виноват. Наша сторона права.
— Разве этого достаточно?
— А чего же вы еще хотите?
— Сердечного трепета, когда думаешь об отчизне.
— Я прожил большую часть моей жизни вдали от нее.
— Тем более!
— Это тюрьма, каменный мешок, воздух там черен от дыма. А народ…
— Ваш народ! Каков же он, ваш народ, капитан?
— Кто его знает… — ответил Скотт. — Я знаю бедуинов, четыре племени горцев с берегов Красного моря, феллахов Гирги и пастухов-сенуситов куда лучше, чем англичан.
— Но к кому же влечет вас чувство родства, капитан?
— Ни к кому. Это чувство ушло, оно мертво. Мы, англичане, все стали друг для друга чужаками, Гамаль. Чувство родства — умерло. Братство — исчезло бесследно.
— Тогда я все-таки не понимаю, почему вы воюете.
— Я же вам сказал. Потому, что мы правы, а они неправы.
— Но ведь и англичане неправы, разве вы этого не знаете?
— Неправы?
— Послушайте! Неужели я вам должен объяснять, что англичане бывают всякие — и плохие, и хорошие? Что у каждого из вас в душе тоже идет борьба, что правители ваши правят, а народ страдает…
Скотт развел руками:
— Человек не может ненавидеть свой народ, Гамаль.
— Не может. Но англичане должны понять, какое зло они приносят другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49