Нормально; я в этой жизни на благодарность не рассчитывал.
Я понимал: я выбрал не самое величественное место успокоения – мне это никогда не давалось. Хватит того, что Айра не сметет ее веником и не засосет пылесосом, как обычный мусор. Если он снова решит опробовать на ней свою технику, Джулия просто взлетит к ангелам.
Американские легионы
– К восходу солнца она обрекла бы нас на гибель, – сказал я.
– Знаю, – ответил Бисмарк.
– У меня не было выбора.
– Знаю.
И все-таки сегодня я весь был липкий от ее крови.
– Что толку? Когда я сведу Айру и блондинку, мы все уже сойдем с ума или умрем.
– Это входит в задачу. Ты должен сделать так, чтобы мы дотянули до спасения.
За последние сутки симптомы ухудшились. У меня и моих книжных собратьев смерть Джулии спровоцировала подлинную регрессию. Почему она не вдохновила нас на героическую самооборону? Если голод разъедает сильнее, чем мы предполагали, что же с нами будет теперь, когда наши запасы вылетели в дыру плинтуса?
Бисмарк прав: я должен срочно достать еду для колонии. Это единственный способ восстановить силы граждан и их веру в меня. Я знал лишь одно место – дальше по коридору. Вряд ли я справлюсь один, но после сцены у конфорки никто со мной идти не захочет, это несомненно.
Даже проткни мне Джулия все глаза, я без труда нашел бы квартиру Тамбеллини. Ароматы оливкового масла, помидоров, чеснока, репчатого лука, сыра и перца, что вырывались из-под двери, делали нашу маринованную селедку и хрен не аппетитнее банной варежки. Эта желанная квартира когда-то была заселена внушительной колонией Блаттелла Германика. Десять лет назад после четырехмесячной кровавой резни ее захватила Перипланета Американа, тараканы-мутанты во много раз больше нас. Мы не знали, что там с тех пор творилось. Я вошел под дверь. Интересно, увижу я сытую счастливую колонию или злобных великанов, что по-прежнему на дух не переносят мой биологический вид.
Странно – дверь не охранялась. Я зашел. Из-под двери в спальню было видно, как мерцание телевизора танцует на кричащих обоях – ад в современном католическом семействе.
Гектор Тамбеллини произнес откуда-то с кровати:
– Вот, например, Джонни. Его бывшая жена в жопу ебет. Ни дня в жизни не работала. Если ты меня бросишь, знаешь, что с тобой будет, Ви? Этот… – Хлоп!
Смех из телевизора. Я миновал дверь.
– Какая женщина способна бросить такого джентльмена?
Я шагнул в кухню, готовясь к битве. Никого. Я слегка расслабился. Однако возмутительно: эти американцы так беспечны, а моя колония загибается.
Внезапно я спиной почувствовал чей-то карающий взгляд, будто меня застали за беседой с самим собой. Никого не видать. Я медленно прошел вперед, затем назад, но глаза следовали за мной. Я юркнул в щель на старом линолеуме.
Никакого движения. Наверняка это Перипланета Американа высокомерно развлекается где-то в тени. Без толку прикидываться, будто спрятался.
Я вылез из щели и вскоре понял, что ошибся. Глаза не принадлежали подвижным Перипланета; они были стационарны. Вообще-то замерли на тарелке красного дерева. Не фасетчатые и не простые человеческие – глаза пятнадцатого века, и принадлежали они подружке моего детства Мадонне. Она распласталась на стене двумя футами выше сахарницы. Сын, втиснутый ей в руки, выглядел весьма неважно. Я представить себе не мог, что эту сцену можно так скверно проиллюстрировать. Ночью меня вела Библия, но я не верил, что существо, создавшее этот кошмар, услышит мои мольбы.
Милосердия в этот вечер не предвиделось. Я спустился по ножке стула и столкнулся с американской нимфой. Нимфой? Эта личинка второго возраста уже переросла меня вдвое. Она завопила, и я сунул комок пыли ей в пасть. Вскоре нас окружили ее сородичи-аборигены.
Размеры этих животных меня поразили. Айра сутулился и скукоживался перед баскетболистами футом выше его и весом в сотню фунтов. А эти инопланетные монстры были выше меня вчетверо и раз в тридцать тяжелее. Из меня выйдет не просто недостойный противник; из меня даже скамеечки для ног не получится. Хотел бы я посмотреть, как Айра станет умолять о пощаде черного крокодила размером с автобус.
Нимфа отшвырнула меня играючи. Кто-то очень сильный поднял меня над головой. С высоты я обреченно разглядывал поверхность, по которой меня размажут.
– Мы не любим гуннов, – сообщил он и швырнул меня в угол. Я промчался по грязному полу, затормозив перед зубочисткой, что торчала в половице. На ней красовалась полусгнившая голова Блаттеллы.
Человеческий тотем. Почему, живя в изобилии, американцы так бессердечны, почему так низко пала их культура?
– Пошли, возьмем вторую зубочистку, – предложил один монстр.
– Можно эту голову наколоть поверх той. Сделаем из них шашлык.
Мое время стремительно истекало.
– Я пришел к вам, полагаясь на вашу тараканью гордость, – промямлил я.
– Гордость? Вы, гунны ебаные, давили нас, будто гнид, – сказал седой американец. Довольно старый – мог и участвовать в войне. Не исключено, что он прав.
– Война закончилась еще до моего рождения, – возразил я.
– Вы только послушайте этот голос. Он что, правда самец? Ви сказала бы – тенор. – Они засмеялись, и я тут же их возненавидел.
– Весьма благоразумно иметь союзника в другой квартире, – сообщил я самым низким голосом, на какой был способен.
Седой вытащил зубочистку и погрозил мне; это внушало такой же трепет, как если бы Айра выкорчевал дуб. Голова Блаттеллы грустно закивала. Еще рано, подумал я.
– Ты нам не нужен и никогда не понадобишься. Чего ты от нас хочешь? Проси. Нет – умоляй меня, – сказал Седой.
Толпа увеличивалась. Одна самка окатила нас феромонами – на мой вкус, тошнотворными и вульгарными. Сексуальный шарм одних видов не действует на другие. Даже если б действовал, ее запах перебивался токсическим смрадом чеснока. Остальные мужчины, похоже, думали иначе: их гигантские крылья призывно забились. Меня отнесло воздушным потоком. Пытаясь удержаться на ногах, я схватился за щепку, которая напоминала копье. Пытаясь с ней управиться, я шмякнулся об стену.
Всякий раз, когда я на шаг отходил от стены, меня сносило назад. Я балансировал на заду, ноги болтались в воздухе.
– Ну хорошо, Голиаф, слушай внимательно. Ту жизнь, что вы тут ведете, макаронник может прекратить одной банкой борной кислоты. Я образованный; то есть я умею читать. Я могу рассказать вам о разных вещах, предупредить вас. А взамен я хочу использованный панцирь. Все.
Звери рассмеялись – из их пастей несло итальянским халитозом. Седой сказал:
– А в чем фишка? Хочешь наполнить его сыром рикотта и сладкими сосисками?
– Только панцирь.
Гул разочарования: моя просьба – тьфу, слишком скромная, чтобы отказать. Панцири, оставшиеся после линьки, – один из важных компонентов пищи многих насекомых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Я понимал: я выбрал не самое величественное место успокоения – мне это никогда не давалось. Хватит того, что Айра не сметет ее веником и не засосет пылесосом, как обычный мусор. Если он снова решит опробовать на ней свою технику, Джулия просто взлетит к ангелам.
Американские легионы
– К восходу солнца она обрекла бы нас на гибель, – сказал я.
– Знаю, – ответил Бисмарк.
– У меня не было выбора.
– Знаю.
И все-таки сегодня я весь был липкий от ее крови.
– Что толку? Когда я сведу Айру и блондинку, мы все уже сойдем с ума или умрем.
– Это входит в задачу. Ты должен сделать так, чтобы мы дотянули до спасения.
За последние сутки симптомы ухудшились. У меня и моих книжных собратьев смерть Джулии спровоцировала подлинную регрессию. Почему она не вдохновила нас на героическую самооборону? Если голод разъедает сильнее, чем мы предполагали, что же с нами будет теперь, когда наши запасы вылетели в дыру плинтуса?
Бисмарк прав: я должен срочно достать еду для колонии. Это единственный способ восстановить силы граждан и их веру в меня. Я знал лишь одно место – дальше по коридору. Вряд ли я справлюсь один, но после сцены у конфорки никто со мной идти не захочет, это несомненно.
Даже проткни мне Джулия все глаза, я без труда нашел бы квартиру Тамбеллини. Ароматы оливкового масла, помидоров, чеснока, репчатого лука, сыра и перца, что вырывались из-под двери, делали нашу маринованную селедку и хрен не аппетитнее банной варежки. Эта желанная квартира когда-то была заселена внушительной колонией Блаттелла Германика. Десять лет назад после четырехмесячной кровавой резни ее захватила Перипланета Американа, тараканы-мутанты во много раз больше нас. Мы не знали, что там с тех пор творилось. Я вошел под дверь. Интересно, увижу я сытую счастливую колонию или злобных великанов, что по-прежнему на дух не переносят мой биологический вид.
Странно – дверь не охранялась. Я зашел. Из-под двери в спальню было видно, как мерцание телевизора танцует на кричащих обоях – ад в современном католическом семействе.
Гектор Тамбеллини произнес откуда-то с кровати:
– Вот, например, Джонни. Его бывшая жена в жопу ебет. Ни дня в жизни не работала. Если ты меня бросишь, знаешь, что с тобой будет, Ви? Этот… – Хлоп!
Смех из телевизора. Я миновал дверь.
– Какая женщина способна бросить такого джентльмена?
Я шагнул в кухню, готовясь к битве. Никого. Я слегка расслабился. Однако возмутительно: эти американцы так беспечны, а моя колония загибается.
Внезапно я спиной почувствовал чей-то карающий взгляд, будто меня застали за беседой с самим собой. Никого не видать. Я медленно прошел вперед, затем назад, но глаза следовали за мной. Я юркнул в щель на старом линолеуме.
Никакого движения. Наверняка это Перипланета Американа высокомерно развлекается где-то в тени. Без толку прикидываться, будто спрятался.
Я вылез из щели и вскоре понял, что ошибся. Глаза не принадлежали подвижным Перипланета; они были стационарны. Вообще-то замерли на тарелке красного дерева. Не фасетчатые и не простые человеческие – глаза пятнадцатого века, и принадлежали они подружке моего детства Мадонне. Она распласталась на стене двумя футами выше сахарницы. Сын, втиснутый ей в руки, выглядел весьма неважно. Я представить себе не мог, что эту сцену можно так скверно проиллюстрировать. Ночью меня вела Библия, но я не верил, что существо, создавшее этот кошмар, услышит мои мольбы.
Милосердия в этот вечер не предвиделось. Я спустился по ножке стула и столкнулся с американской нимфой. Нимфой? Эта личинка второго возраста уже переросла меня вдвое. Она завопила, и я сунул комок пыли ей в пасть. Вскоре нас окружили ее сородичи-аборигены.
Размеры этих животных меня поразили. Айра сутулился и скукоживался перед баскетболистами футом выше его и весом в сотню фунтов. А эти инопланетные монстры были выше меня вчетверо и раз в тридцать тяжелее. Из меня выйдет не просто недостойный противник; из меня даже скамеечки для ног не получится. Хотел бы я посмотреть, как Айра станет умолять о пощаде черного крокодила размером с автобус.
Нимфа отшвырнула меня играючи. Кто-то очень сильный поднял меня над головой. С высоты я обреченно разглядывал поверхность, по которой меня размажут.
– Мы не любим гуннов, – сообщил он и швырнул меня в угол. Я промчался по грязному полу, затормозив перед зубочисткой, что торчала в половице. На ней красовалась полусгнившая голова Блаттеллы.
Человеческий тотем. Почему, живя в изобилии, американцы так бессердечны, почему так низко пала их культура?
– Пошли, возьмем вторую зубочистку, – предложил один монстр.
– Можно эту голову наколоть поверх той. Сделаем из них шашлык.
Мое время стремительно истекало.
– Я пришел к вам, полагаясь на вашу тараканью гордость, – промямлил я.
– Гордость? Вы, гунны ебаные, давили нас, будто гнид, – сказал седой американец. Довольно старый – мог и участвовать в войне. Не исключено, что он прав.
– Война закончилась еще до моего рождения, – возразил я.
– Вы только послушайте этот голос. Он что, правда самец? Ви сказала бы – тенор. – Они засмеялись, и я тут же их возненавидел.
– Весьма благоразумно иметь союзника в другой квартире, – сообщил я самым низким голосом, на какой был способен.
Седой вытащил зубочистку и погрозил мне; это внушало такой же трепет, как если бы Айра выкорчевал дуб. Голова Блаттеллы грустно закивала. Еще рано, подумал я.
– Ты нам не нужен и никогда не понадобишься. Чего ты от нас хочешь? Проси. Нет – умоляй меня, – сказал Седой.
Толпа увеличивалась. Одна самка окатила нас феромонами – на мой вкус, тошнотворными и вульгарными. Сексуальный шарм одних видов не действует на другие. Даже если б действовал, ее запах перебивался токсическим смрадом чеснока. Остальные мужчины, похоже, думали иначе: их гигантские крылья призывно забились. Меня отнесло воздушным потоком. Пытаясь удержаться на ногах, я схватился за щепку, которая напоминала копье. Пытаясь с ней управиться, я шмякнулся об стену.
Всякий раз, когда я на шаг отходил от стены, меня сносило назад. Я балансировал на заду, ноги болтались в воздухе.
– Ну хорошо, Голиаф, слушай внимательно. Ту жизнь, что вы тут ведете, макаронник может прекратить одной банкой борной кислоты. Я образованный; то есть я умею читать. Я могу рассказать вам о разных вещах, предупредить вас. А взамен я хочу использованный панцирь. Все.
Звери рассмеялись – из их пастей несло итальянским халитозом. Седой сказал:
– А в чем фишка? Хочешь наполнить его сыром рикотта и сладкими сосисками?
– Только панцирь.
Гул разочарования: моя просьба – тьфу, слишком скромная, чтобы отказать. Панцири, оставшиеся после линьки, – один из важных компонентов пищи многих насекомых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60