Он не ошибся. На глубине сантиметров тридцати кинжал ткнулся во что-то твердое. Кулбатыр стал быстро откапывать находку и вскоре вытащил из ямы довольно длинный предмет, обернутый в старую промасленную кошму и перевязанный волосяным арканом.
Некоторое время сидел передыхая и отирая со лба выступивший пот. Потом взрезал аркан и развернул кошму. Перед ним лежала новенькая винтовка, вороненая сталь которой матово поблескивала в свете луны. Был тут такой же новенький наган и небольшой брезентовый мешок, наполненный патронами.
Из своего коржуна Кулбатыр достал большую тряпку и принялся оттирать с оружия масло. От времени масло загустело и крепко пристыло к металлу. Оттиралось оно плохо. Пришлось немало повозиться, прежде чем винтовка и наган были приведены в порядок. Кулбатыр зарядил и то, и другое, и грохот выстрелов распорол ночную тишину. Испуганный жеребец метнулся в сторону, чуть не порвав аркан, которым был привязан к кустам.
Револьвер Кулбатыр сунул за пазуху, винтовку кинул за плечи, оперевшись на стремя, легко бросил в седло свое большое тело и отправился в сторону Жылкыкудука.
Время перевалило за полночь и луна начала уже меркнуть, когда он добрался до берега Калдыгайты. Сдерживая коня, он неслышно подъехал близко к аулу и прислушался. Рядом с четырьмя юртами, приткнувшимися к песчаным барханам, можно было различить чернеющие силуэты коров и овец. Не доносилось ни звука — аул безмятежно спал.
Первый раз он приехал сюда трое суток назад, тоже под покровом ночи. Но сразу к своей юрте идти не посмел.
Несколько раз обошел стоянку, приглядываясь и чутко прислушиваясь. Теперь почему-то о том приезде вспомнилось с тоской. «Нет, не примет его родной аул, не суждено ему пожить в покое, лаская детей и гоняя на пастбище скот.
Раис, наверно, уже давно вернулся из Нарулгена, забрал Аккагаз и отправился в условленное место. Аккагаз сейчас, конечно, слезами давится: какой же матери легко оставить своих детей! Не везет ей, бедняге. Так не везет! Она ведь и хорошего-то ничего в жизни не успела повидать. Одна билась, чтобы хоть как-то прокормиться, одна растила детей, и только лишь его обещание непременно вернуться поддерживало ее все эти годы. Да, он сказал ей: вернусь. И вернулся. Но много ли радости принесло его возвращение?»
«Больше я не останусь без тебя, — сказала она. — Нет силы быть одной. Куда ты, туда и я, а там... может, аллах будет милостив...»
«Легко сказать: куда ты, туда и я, — думал Кулбатыр. — Разве по силам женщине выдержать ту жизнь, которую теперь ведет он? Да и куда поведет их дорога — она хоть в малой степени представляет это?»
Отчего-то забеспокоился жеребец, и Кулбатыр сразу же отринул свои нелегкие мысли. Будто и не было минутной расслабленности, он опять стал весь напряженный и сильный, а одновременно настороженный и холодно-расчетливый.
Оставив коня и винтовку, прихватив только револьвер, он крадучись двинулся к аулу. Если активисты уже здесь, то они наверняка загнали всех по юртам и сами затаились, так что от винтовки проку будет мало. Но если их даже нет, этих активистов, появляться в ауле с винтовкой все равно не следовало: к вооруженному человеку люди относятся недоверчиво. Не хотелось пугать и Аккагаз: вдруг они еще не уехали с Раисом? Пусть думают, что путь им предстоит мирный. Чем позже додумаются, какая опасность нависла над их головами, тем лучше.
Заслышав его крадущиеся шаги — видно, не спала, — из юрты показалась зареванная теща. Он, как мог, стал успокаивать ее, поглаживая по худеньким плечам.

Раис и Аккагаз, оказывается, уже уехали. Кулбатыр зашел в юрту, недолго посидел возле спящих детей. Провел рукой по их головкам, судорожно вздохнул и подался прочь.
Теперь он знал, куда ему ехать — к Айкай-шагылу. Здесь, в труднопроходимых песках, километрах в восьми от Жылкыкудука, было лишь одно место, чтобы миновать эти пески. Именно туда, в Косагач, где и пролегала эта дорога, по которой только и могут проехать активисты, собравшиеся на его поимку, Кулбатыр и направил своего жеребца. Для засады он выбрал небольшой, внешне неприметный бугорок, обросший кустами чагыра. Коня отвел в лощину неподалеку, спутал ему ноги, сам же залег в зарослях. Щелкнул затвором, посылая патрон в ствол, обломал нижние ветви с кустов для лучшего обзора, положил винтовку перед собой и затаился.
Брезжил рассвет. Ночь отодвигалась на запад. Стали видны сначала ближние, а потом и дальние холмы. Из ракитника, у края песков, подали голоса вороны. Но Кулбатыр ни на что не обращал внимания. Он неотрывно следил за дорогой, мстительно думая: «Никуда не денетесь, сучьи дети. Если проехали уже — сюда же и вернетесь, но вряд ли вы уже проехали».
Он был прав: активисты лишь приближались к тому месту, где он устроил засаду. Вскоре он услышал довольно громкие голоса, а потом показались и они сами.
Их было трое. Ехали спокойно. Ни ружей, ни винтовок за плечами, точно уверены были, что и голыми руками сумеют взять его. Правда, может быть, они вооружены наганами, только попробуй рассмотри с такого расстояния кобуру на поясе.
Судья Ураз приотстал. Чуть впереди него трусил коротышка Шанау, председатель аулсовета. И только едущего впереди усатого здоровяка Кулбатыр не узнал: «Может, не местный?»
Кулбатыр подпустил их поближе и взял на мушку Ураза.
Выстрел грянул громом. И гром этот вызвал замешательство среди всадников, но поразил лишь Ураза. Судья истошно вскрикнул от боли и вывалился из седла. Вторым Кулбатыр снял с коня незнакомого здоровяка, хотя очень хотелось прежде разделаться с Шанау. Но здоровяк, разворачивая коня, невольно заслонил председателя аулсовета, потому-то ему и досталась вторая пуля.
Теперь и Шанау деваться было некуда. Кулбатыр выстрелил и тут же понял, что промахнулся. Передернул затвор и выстрелил во второй раз. И опять пуля прошла мимо. В третий раз он стрелял, уже с отчаянием понимая, что Шанау, бешено нахлестывающий коня, находится на недосягаемом расстоянии.
Только патрон зря истратил!
4
Крики, стенания, мужская ругань — все, что сопутствует отчаянию, охватившему аул Косагач, пошло на убыль лишь после полудня. Тогда же вернулись и последние всадники, рыскавшие по степи в поисках стрелявшего. И все же со стороны юрт, притулившихся к горе Есенаман, нет-нет да и доносился безутешный плач. Это вдова убитого утром секретаря аулсовета Алдабергена никак не могла поверить в свалившееся на нее горе.
Старухи, девчонки, аксакалы и джигиты — кажется, весь аул собрался у юрты Алдабергена. То и дело из соседних аулов прибывали родственники и друзья покойного и, наскоро привязав коней к керме, заходили в траурную юрту, чтобы выразить соболезнование вдове, и, побыв там немного, присоединялись к тем, кто сидел у войлочной стены юрты, поодаль, у очага, или просто слонялся по аулу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39