В ту поездку, пока мужчины сидели в правлении и шуршали бумажками, Таня погуляла по окрестностям, посмотрела… Трактор после работы в поле тряпочкой обтереть пыль собрать аккуратненько — вот тебе готовый «пластилин» высшего качества. А уж с цветочками и вершками матерки и вовсе просто — идет за отход, списывается по акту, а чаще так. С транспортировкой тоже несложно: катит отсюда дурь по всей стране в баночках якобы с аджикой, перцами, томатной пастой. Кому надо, разберутся. В свое время ее немного просветил покойный Якуб, но воочию работу всей машины она увидела только сейчас. В одном из местных бригадиров, носатом, в полувоенном френче, она чуть было не признала легендарного Гамлета Колхозовича, которого видела пару раз. Впрочем, вряд ли это был он — тот, скорее всего, рулит у себя в Азербайджане, а здесь Дагестан, другие люди, хотя без поллитры не разберешься…
Понятно, движением такого товара Вадим Ахметович впрямую не занимался — слишком стремно, несмотря на фантастические доходы. А вот с умом распорядиться образовавшейся наличкой помогал. В умелых руках Шерова и компании денежки проходили длинный цикл перерождений и возвращались владельцам не только с приличным приростом, но и начисто отмытыми… Будучи вхож практически во все нужные кабинеты, где, между прочим, тоже живые люди сидят и кушать хотят, Вадим Ахметович умело сцеплял экономические интересы самой разной публики, несхожей по сфере деятельности, по местоположению, по уровню, и создавал себе почти неограниченные возможности игры на разнице между налом и безналом, между государственными и реальными ценами, на прочих несуразностях экономики развитого социализма. Недовольных не было. Те же конопляные колхозы процветали и получали ордена, приварок же, полученный Вадимом Ахметовичем, был ему одному ведом.
Потом московская троица посетила еще несколько интересных местечек, в том числе феерический полуостров Таймыр, размером в полторы Франции. Чистейшие речки, кишащие идущей на нерест семгой, сосны на пригорках, утопающих в серебристом кустарнике — и, только подойдя совсем близко поймешь, что все это игрушечное, карликовое, и кусты — не кусты, а полярный мох. А полыхающее северное сияние, аврора бореалис… Таня наблюдала за переливами небес с небывалым сладким томлением в груди. Куда-то рвалась душа. Она отошла шагов на полсотни от спутников, немножко всплакнула сидя на седом от лишайника валуне, и возвратилась посвежевшая и бодрая.
А потом был золоторудный комбинат, расположенный на одном из притоков Вилюя. Туда, пересев с Як-40 на затерянном в тайге аэродроме, добирались вертолетом. Везли долгожданные предложения по весьма щекотливому вопросу — так называемой «неучтенке». Шеров изыскал для комбината возможность гарантированно реализовать неучтенные излишки продукции по рыночному курсу, причем более чем законно — в смысле, с ведома и одобрения такого лица, чье слово по значимости перевешивало все законы государства Советского. Естественно, что принимали их здесь по высшему разряду.
Поселок поразил Таню ухоженностью, чистотой и полным отсутствием индустриальности в пейзаже — веселенькие коттеджи в один-два этажа, дорожки, присыпанные красноватым песком, клумбы с георгинами, лиственные аллеи. В отведенной комнате приятно удивили толстый пушистый ковер, штофная зеленая ткань на стенах, большой цветной телевизор, красивая мебель светлого дерева, словно попавшая сюда из богатой усадьбы прошлого века, но при этом совершенно новая.
Ванная выложена ярким желтым кафелем, латунные ручки и краны блестят ослепительно. Махровые полотенца, стерильная мочалка, запаянная в целлофан, даже пипифакс. С горячей водой, как поспешила убедиться пропылившаяся в дороге Таня, тоже проблем не было.
— У вас, Игнат Сергеевич, не комбинат, а прямо дом отдыха какой-то, — поделилась она своими впечатлениями с директором, не преминувшим пригласить высоких московских гостей на ужин.
— Так тут у нас центральная контора, а производство в шести километрах. Там такого великолепия нет — охотно пояснил седой и широконосый Игнат Сергеевич, подкладывая ей на тарелку кусок прозрачного заливного хариуса. — Вот еще бруснички моченой отведайте, кабанятинки, рябчика. Все свое, не покупное, и сметана, и хлеб, и картошечка, даже хрен — и тот с подсобного хозяйства. Только вот бананы — те привозные. И можжевеловку сами гоним, ничем не хуже ихнего хваленого джина. Чистая, как слеза.
Он разлил ароматную светлую жидкость по хрустальным рюмочкам.
— Слеза комсомолки, — уточнила Таня, вспомнив современную классику.
Игнат Сергеевич принял ее литературную ассоциацию за топографическую и отозвался с удивлением:
— Не, зачем? Комсомольские у нас и берут.
Выяснилось, что Комсомолкой называется один из четырех приисков, входящих в хозяйство Игната Сергеевича, а еще есть Хожалый, Шикша и Измаил, последний, правда, практически иссяк и в эксплуатации нерентабелен. Слова про Измаил хозяин почему-то произнес скороговоркой и поспешил сменить тему.
Смысл недомолвки директора стал Тане ясен через два дня, когда они с Архимедом (Сосновский остался на комбинате разбираться с организационными деталями) отправились осматривать прииски. Ехали врозь, на здоровенных оранжевых «магирусах», изготовленных в Западной Германии специально для сибирских условий.
Шофер Тане попался молодой, вихрастый, разговорчивый. В беседе с ним Таня узнала много интересного. Оказывается, золото в этих краях разрабатывается давно и с размахом Прииски оснащенные, золотишко стране давали по плану и даже с избытком.
Но лет десять назад башковитые местные начальники стакнулись с начальниками московскими, и пошла двойная бухгалтерия. Добыча плавно, но устойчиво пошла вниз, а наверх полетели унылые реляции, что залежи катастрофически истощаются.
Заинтересованные лица в Москве потихонечку внедряли в начальнические умы идею что комбинат, мол, на одном только Хожалом и держится, а остальные участки только в убыток работают и пора признать их некондиционными… После соответствующего постановления на комбинат ускоренными темпами потекли живые денежки для расчета с артельщиками, живенько слетевшимися на лакомую некондицию.
Вместе с деньгами стали прирастать и возможности всяких комбинаций. Дальше — больше. Комбинатское начальство, и без того не бедное, окончательно жаба задушила. Уже и старатели из фавора вышли — дескать, много им, рвачам, отдавать приходится. И тогда самый богатый прииск, Измаил называется, вывели из-под артельщиков, вроде бы закрыли окончательно. Колючкой обнесли, охрану выставили, сплошь из уйгур, которые сначала стреляют из берданок своих, а потом только орут:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Понятно, движением такого товара Вадим Ахметович впрямую не занимался — слишком стремно, несмотря на фантастические доходы. А вот с умом распорядиться образовавшейся наличкой помогал. В умелых руках Шерова и компании денежки проходили длинный цикл перерождений и возвращались владельцам не только с приличным приростом, но и начисто отмытыми… Будучи вхож практически во все нужные кабинеты, где, между прочим, тоже живые люди сидят и кушать хотят, Вадим Ахметович умело сцеплял экономические интересы самой разной публики, несхожей по сфере деятельности, по местоположению, по уровню, и создавал себе почти неограниченные возможности игры на разнице между налом и безналом, между государственными и реальными ценами, на прочих несуразностях экономики развитого социализма. Недовольных не было. Те же конопляные колхозы процветали и получали ордена, приварок же, полученный Вадимом Ахметовичем, был ему одному ведом.
Потом московская троица посетила еще несколько интересных местечек, в том числе феерический полуостров Таймыр, размером в полторы Франции. Чистейшие речки, кишащие идущей на нерест семгой, сосны на пригорках, утопающих в серебристом кустарнике — и, только подойдя совсем близко поймешь, что все это игрушечное, карликовое, и кусты — не кусты, а полярный мох. А полыхающее северное сияние, аврора бореалис… Таня наблюдала за переливами небес с небывалым сладким томлением в груди. Куда-то рвалась душа. Она отошла шагов на полсотни от спутников, немножко всплакнула сидя на седом от лишайника валуне, и возвратилась посвежевшая и бодрая.
А потом был золоторудный комбинат, расположенный на одном из притоков Вилюя. Туда, пересев с Як-40 на затерянном в тайге аэродроме, добирались вертолетом. Везли долгожданные предложения по весьма щекотливому вопросу — так называемой «неучтенке». Шеров изыскал для комбината возможность гарантированно реализовать неучтенные излишки продукции по рыночному курсу, причем более чем законно — в смысле, с ведома и одобрения такого лица, чье слово по значимости перевешивало все законы государства Советского. Естественно, что принимали их здесь по высшему разряду.
Поселок поразил Таню ухоженностью, чистотой и полным отсутствием индустриальности в пейзаже — веселенькие коттеджи в один-два этажа, дорожки, присыпанные красноватым песком, клумбы с георгинами, лиственные аллеи. В отведенной комнате приятно удивили толстый пушистый ковер, штофная зеленая ткань на стенах, большой цветной телевизор, красивая мебель светлого дерева, словно попавшая сюда из богатой усадьбы прошлого века, но при этом совершенно новая.
Ванная выложена ярким желтым кафелем, латунные ручки и краны блестят ослепительно. Махровые полотенца, стерильная мочалка, запаянная в целлофан, даже пипифакс. С горячей водой, как поспешила убедиться пропылившаяся в дороге Таня, тоже проблем не было.
— У вас, Игнат Сергеевич, не комбинат, а прямо дом отдыха какой-то, — поделилась она своими впечатлениями с директором, не преминувшим пригласить высоких московских гостей на ужин.
— Так тут у нас центральная контора, а производство в шести километрах. Там такого великолепия нет — охотно пояснил седой и широконосый Игнат Сергеевич, подкладывая ей на тарелку кусок прозрачного заливного хариуса. — Вот еще бруснички моченой отведайте, кабанятинки, рябчика. Все свое, не покупное, и сметана, и хлеб, и картошечка, даже хрен — и тот с подсобного хозяйства. Только вот бананы — те привозные. И можжевеловку сами гоним, ничем не хуже ихнего хваленого джина. Чистая, как слеза.
Он разлил ароматную светлую жидкость по хрустальным рюмочкам.
— Слеза комсомолки, — уточнила Таня, вспомнив современную классику.
Игнат Сергеевич принял ее литературную ассоциацию за топографическую и отозвался с удивлением:
— Не, зачем? Комсомольские у нас и берут.
Выяснилось, что Комсомолкой называется один из четырех приисков, входящих в хозяйство Игната Сергеевича, а еще есть Хожалый, Шикша и Измаил, последний, правда, практически иссяк и в эксплуатации нерентабелен. Слова про Измаил хозяин почему-то произнес скороговоркой и поспешил сменить тему.
Смысл недомолвки директора стал Тане ясен через два дня, когда они с Архимедом (Сосновский остался на комбинате разбираться с организационными деталями) отправились осматривать прииски. Ехали врозь, на здоровенных оранжевых «магирусах», изготовленных в Западной Германии специально для сибирских условий.
Шофер Тане попался молодой, вихрастый, разговорчивый. В беседе с ним Таня узнала много интересного. Оказывается, золото в этих краях разрабатывается давно и с размахом Прииски оснащенные, золотишко стране давали по плану и даже с избытком.
Но лет десять назад башковитые местные начальники стакнулись с начальниками московскими, и пошла двойная бухгалтерия. Добыча плавно, но устойчиво пошла вниз, а наверх полетели унылые реляции, что залежи катастрофически истощаются.
Заинтересованные лица в Москве потихонечку внедряли в начальнические умы идею что комбинат, мол, на одном только Хожалом и держится, а остальные участки только в убыток работают и пора признать их некондиционными… После соответствующего постановления на комбинат ускоренными темпами потекли живые денежки для расчета с артельщиками, живенько слетевшимися на лакомую некондицию.
Вместе с деньгами стали прирастать и возможности всяких комбинаций. Дальше — больше. Комбинатское начальство, и без того не бедное, окончательно жаба задушила. Уже и старатели из фавора вышли — дескать, много им, рвачам, отдавать приходится. И тогда самый богатый прииск, Измаил называется, вывели из-под артельщиков, вроде бы закрыли окончательно. Колючкой обнесли, охрану выставили, сплошь из уйгур, которые сначала стреляют из берданок своих, а потом только орут:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136