Все равно он был обречен. Я всегда это говорила…
— Ты получишь наличными всю сумму, которую требуешь, — произнес Дмитрий Константинович, тяжело поднимаясь из-за стола. — Сегодня вечером, у меня на квартире. Из рук в руки, без всяких расписок. Однако ты обязана мне поклясться, что сделаешь две вещи: скажешь отцу и матери, что деньги оставил тебе Марк, и никогда не станешь предъявлять никаких имущественных претензий к Лине и ее ребенку.
— Всего-то? — пожала плечами Мила, вставая и прихватывая сумочку и пиджак. — Обещаю. Клянусь, если угодно. Теперь я уже могу заказать билет на самолет? На могилу брата меня свозили… И все-таки, Митя, какие же вы здесь неисправимые романтики… Я позвоню тебе вечером и приеду.
Адвокат неотрывно смотрел, как она движется к двери. На пороге Мила обернулась — едва ощутимое презрение сквозило в небрежном наклоне ее аккуратно подстриженной головки.
* * *
Дмитрий Константинович Семернин был арестован в собственном кабинете на пятый день после суда над Линой.
Впрочем, он ожидал неприятностей, хорошо помня тяжелый взгляд Супруна, которым тот проводил его, когда все закончилось. В деле Лины не было никакого просвета, однако Дмитрий приложил максимум усилий, чтобы вся эта история не выглядела столь чудовищной. Как он и предполагал, меру пресечения изменить ему не позволили, и ожидать суда Лине пришлось в камере.
На суде Лина была бледна, лицо ее похудело, остро выпирал живот из-под широкой кремовой мужской рубахи; она так и не сменила тренировочных брюк, которые носила в камере. Лина казалась абсолютно равнодушной в этом пропитанном враждебностью, душном помещении, но все же нехотя выполнила данное Дмитрию Константиновичу обещание — ничего не сообщать ни следователю, ни во время суда без его позволения; смотрела она только на него и ни на кого больше, даже мать не удостоив кивком… Это был опасный путь, но надеяться на то, что Лина, какой он ее знал, сумеет произвести благоприятное впечатление на судью или кого-либо разжалобить, казалось нелепым.
Лина, однако, все выдержала и промолчала, получив шесть лет по статье о непредумышленном убийстве. Адвокат не мог отнести этот процесс к числу своих очевидных побед; утешало единственное — он добился того, что осужденную должны были этапировать в колонию только после рождения ребенка, переведя ее до родов в тюрьму. Встретиться с Манечкой и получить разрешение на свидание с Линой после суда он не успел. На звонки Мария Владимировна не отвечала, поехать туда у Дмитрия не хватало сил, настолько он устал, — и в то же время некое чувство подсказывало ему, что необходимо, отложив посещение Лины, заняться делами, порученными ему Марком.
Он практически все успел, включая сложную комбинацию с размещением картины Боутса в надежном месте и хлопоты с квартирой, куда, как он полагал, хозяйка вернется вместе с ребенком, отбыв срок. Встретившись с председателем кооператива Аграновским, он выяснил у этого невозмутимого сорокалетнего господина, что документы на квартиру Марка в абсолютном порядке. Аграновский дал согласие, получив разовое вознаграждение за хлопоты, в течение последующих пяти лет приглядывать за жилищем Марка, включая оплату коммунальных услуг.
Адвоката устраивало также и то, что Александр Михайлович попросил разрешения временно распорядиться пустующей площадью по своему усмотрению; они не подписали никаких бумаг, оговорив лишь срок — пять лет — и обменявшись телефонами. Дмитрий было подумал, не совершает ли слишком опрометчивый и чересчур простодушный шаг, однако подозревать в чем-либо Аграновского у него не было ни малейших оснований. Он привык верить в свою удачу и считал, что всякие колебания — скверный фундамент для будущего…
В общем-то и свой арест Дмитрий Константинович воспринял спокойно.
Начиная рискованные операции с капиталами Марка, он предполагал, что где-нибудь да ошибется, — и ему действительно предъявили обвинение в спекуляции валютой.
Но что-то сразу у них не заладилось, и дело затянулось. Его перестали вызывать на допросы, и адвокат выжидал, не надеясь на хлопоты коллег; у него вдруг оказалась бездна времени, чтобы привести свои нервы в порядок и поразмыслить.
Воспоминания, посещавшие Дмитрия Константиновича, были довольно грустны. Казалось, не далее как вчера он видел друга четырнадцатилетним вместе с маленькой сестрой в своем доме. Марк ни в какую не хотел влезать в шлепанцы, которые ему предлагала мать Дмитрия, утверждая, что босиком, даже по паркету, ходить куда полезнее, чем в обуви, и что ему никогда не бывает холодно — он достаточно закален… Он вспоминал их поездки и длинные бессвязные беседы, то понимание, которое возникало между ними с полуслова. Все обрывалось на Лине…
Он сам их познакомил, и она не захотела облегчить ему муку незнания о том, что произошло между ними на самом деле…
Адвокат сразу же сказал ей, что вытащить ее из следственного изолятора не удастся. Женщина, усмехнувшись, ответила: ей и здесь хорошо, Манечка ее подкармливает.
— Почему ты отказалась от свидания с матерью? — спросил Дмитрий Константинович, которому мешал торчавший у полуоткрытой двери камеры контролер.
— Мне было бы трудно с ней разговаривать, — помедлив, неохотно промолвила Лина, — да и что я могу ей сказать? Для Манечки все это полная катастрофа.
— Лина, мне кажется, — в сердцах воскликнул адвокат, — ты будто бы получаешь удовольствие от собственных мук и от страданий твоих близких! К чему это упрямство? Зачем ты сама делаешь себе еще больнее? Я уверен, несчастье произошло совершенно случайно, ведь ты не могла хотеть гибели Марка!
— Откуда вы знаете? — быстро проговорила женщина. — Может, я хотела, чтобы его больше не было в моей жизни…
— Почему? Почему тогда ты сделала именно это?
— Ты все равно не поймешь… — пробормотала Лина сквозь зубы, и Дмитрия поразило не столько отчаяние в ее лице, сколько это «ты», которое она впервые адресовала ему.
— Послушай, — сказал он, беря женщину за руку, — я хочу помочь тебе.
Да, я очень любил Марка, но и ты мне дорога, я беспокоюсь о судьбе вашего ребенка.
— Пустите, — сказала Лина, отодвигаясь. — О своем ребенке я позабочусь сама. Мне все равно, что с нами будет… Моя жизнь, только сейчас я это понимаю, не принадлежала мне… сначала ею распоряжались отец и Манечка, затем появился… ваш друг, и мне кажется, я давным-давно предала себя. Теперь прежняя жизнь закончилась, и я надеюсь, что дождусь того дня, когда смогу начать все сначала. Вместе со своим ребенком…
— Лина! — горячо заговорил адвокат. — Так нельзя, то, что ты сейчас сказала, безумие. Марк любил тебя, и ты любила его. Произошло несчастье, и ты находишься все еще в шоковом состоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— Ты получишь наличными всю сумму, которую требуешь, — произнес Дмитрий Константинович, тяжело поднимаясь из-за стола. — Сегодня вечером, у меня на квартире. Из рук в руки, без всяких расписок. Однако ты обязана мне поклясться, что сделаешь две вещи: скажешь отцу и матери, что деньги оставил тебе Марк, и никогда не станешь предъявлять никаких имущественных претензий к Лине и ее ребенку.
— Всего-то? — пожала плечами Мила, вставая и прихватывая сумочку и пиджак. — Обещаю. Клянусь, если угодно. Теперь я уже могу заказать билет на самолет? На могилу брата меня свозили… И все-таки, Митя, какие же вы здесь неисправимые романтики… Я позвоню тебе вечером и приеду.
Адвокат неотрывно смотрел, как она движется к двери. На пороге Мила обернулась — едва ощутимое презрение сквозило в небрежном наклоне ее аккуратно подстриженной головки.
* * *
Дмитрий Константинович Семернин был арестован в собственном кабинете на пятый день после суда над Линой.
Впрочем, он ожидал неприятностей, хорошо помня тяжелый взгляд Супруна, которым тот проводил его, когда все закончилось. В деле Лины не было никакого просвета, однако Дмитрий приложил максимум усилий, чтобы вся эта история не выглядела столь чудовищной. Как он и предполагал, меру пресечения изменить ему не позволили, и ожидать суда Лине пришлось в камере.
На суде Лина была бледна, лицо ее похудело, остро выпирал живот из-под широкой кремовой мужской рубахи; она так и не сменила тренировочных брюк, которые носила в камере. Лина казалась абсолютно равнодушной в этом пропитанном враждебностью, душном помещении, но все же нехотя выполнила данное Дмитрию Константиновичу обещание — ничего не сообщать ни следователю, ни во время суда без его позволения; смотрела она только на него и ни на кого больше, даже мать не удостоив кивком… Это был опасный путь, но надеяться на то, что Лина, какой он ее знал, сумеет произвести благоприятное впечатление на судью или кого-либо разжалобить, казалось нелепым.
Лина, однако, все выдержала и промолчала, получив шесть лет по статье о непредумышленном убийстве. Адвокат не мог отнести этот процесс к числу своих очевидных побед; утешало единственное — он добился того, что осужденную должны были этапировать в колонию только после рождения ребенка, переведя ее до родов в тюрьму. Встретиться с Манечкой и получить разрешение на свидание с Линой после суда он не успел. На звонки Мария Владимировна не отвечала, поехать туда у Дмитрия не хватало сил, настолько он устал, — и в то же время некое чувство подсказывало ему, что необходимо, отложив посещение Лины, заняться делами, порученными ему Марком.
Он практически все успел, включая сложную комбинацию с размещением картины Боутса в надежном месте и хлопоты с квартирой, куда, как он полагал, хозяйка вернется вместе с ребенком, отбыв срок. Встретившись с председателем кооператива Аграновским, он выяснил у этого невозмутимого сорокалетнего господина, что документы на квартиру Марка в абсолютном порядке. Аграновский дал согласие, получив разовое вознаграждение за хлопоты, в течение последующих пяти лет приглядывать за жилищем Марка, включая оплату коммунальных услуг.
Адвоката устраивало также и то, что Александр Михайлович попросил разрешения временно распорядиться пустующей площадью по своему усмотрению; они не подписали никаких бумаг, оговорив лишь срок — пять лет — и обменявшись телефонами. Дмитрий было подумал, не совершает ли слишком опрометчивый и чересчур простодушный шаг, однако подозревать в чем-либо Аграновского у него не было ни малейших оснований. Он привык верить в свою удачу и считал, что всякие колебания — скверный фундамент для будущего…
В общем-то и свой арест Дмитрий Константинович воспринял спокойно.
Начиная рискованные операции с капиталами Марка, он предполагал, что где-нибудь да ошибется, — и ему действительно предъявили обвинение в спекуляции валютой.
Но что-то сразу у них не заладилось, и дело затянулось. Его перестали вызывать на допросы, и адвокат выжидал, не надеясь на хлопоты коллег; у него вдруг оказалась бездна времени, чтобы привести свои нервы в порядок и поразмыслить.
Воспоминания, посещавшие Дмитрия Константиновича, были довольно грустны. Казалось, не далее как вчера он видел друга четырнадцатилетним вместе с маленькой сестрой в своем доме. Марк ни в какую не хотел влезать в шлепанцы, которые ему предлагала мать Дмитрия, утверждая, что босиком, даже по паркету, ходить куда полезнее, чем в обуви, и что ему никогда не бывает холодно — он достаточно закален… Он вспоминал их поездки и длинные бессвязные беседы, то понимание, которое возникало между ними с полуслова. Все обрывалось на Лине…
Он сам их познакомил, и она не захотела облегчить ему муку незнания о том, что произошло между ними на самом деле…
Адвокат сразу же сказал ей, что вытащить ее из следственного изолятора не удастся. Женщина, усмехнувшись, ответила: ей и здесь хорошо, Манечка ее подкармливает.
— Почему ты отказалась от свидания с матерью? — спросил Дмитрий Константинович, которому мешал торчавший у полуоткрытой двери камеры контролер.
— Мне было бы трудно с ней разговаривать, — помедлив, неохотно промолвила Лина, — да и что я могу ей сказать? Для Манечки все это полная катастрофа.
— Лина, мне кажется, — в сердцах воскликнул адвокат, — ты будто бы получаешь удовольствие от собственных мук и от страданий твоих близких! К чему это упрямство? Зачем ты сама делаешь себе еще больнее? Я уверен, несчастье произошло совершенно случайно, ведь ты не могла хотеть гибели Марка!
— Откуда вы знаете? — быстро проговорила женщина. — Может, я хотела, чтобы его больше не было в моей жизни…
— Почему? Почему тогда ты сделала именно это?
— Ты все равно не поймешь… — пробормотала Лина сквозь зубы, и Дмитрия поразило не столько отчаяние в ее лице, сколько это «ты», которое она впервые адресовала ему.
— Послушай, — сказал он, беря женщину за руку, — я хочу помочь тебе.
Да, я очень любил Марка, но и ты мне дорога, я беспокоюсь о судьбе вашего ребенка.
— Пустите, — сказала Лина, отодвигаясь. — О своем ребенке я позабочусь сама. Мне все равно, что с нами будет… Моя жизнь, только сейчас я это понимаю, не принадлежала мне… сначала ею распоряжались отец и Манечка, затем появился… ваш друг, и мне кажется, я давным-давно предала себя. Теперь прежняя жизнь закончилась, и я надеюсь, что дождусь того дня, когда смогу начать все сначала. Вместе со своим ребенком…
— Лина! — горячо заговорил адвокат. — Так нельзя, то, что ты сейчас сказала, безумие. Марк любил тебя, и ты любила его. Произошло несчастье, и ты находишься все еще в шоковом состоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102