— Вы что, все посходили с ума? Вы всполошили мой гарем. И что скажет моя госпожа, Саламандра?
— Феранк проник в этот гарем… — пробормотал атабек. — Собака-христианин и…
Он вытер свой залитый кровью лоб. Но это была не его кровь. Прошло бесконечно много дней с тех пор, как он приблизился к ней — Саламандре, и ему казалось, что этот отрезок времени, заполненный отступничеством, преступлениями и угрызениями совести, отделял его от нее больше, нежели стены.
— Так, — произнес халиф, накручивая на кулак шелковистую, хотя и редкую, бороду. — Неужели это и есть причина такого шума? Вы действуете все же необдуманно. Может быть, этот человек — посланник короля Ги? Этот принц знает, что мы собираемся атаковать его; может быть, он думает о прекращении сопротивления и об уплате выкупа? Феранки являются искусными мастерами в производстве духов и тканей. Я хотел бы предложить вербену и росный ладан Иерушалаима той, кто держит мое сердце в своих белых ручках…
Его близорукие глаза остановились на тоненькой фигурке, которая быстро спускалась по лестнице. Но это была всего лишь принцесса Зубейда, и он вздохнул. Поправив складки своей вышитой в духе Корана накидки, усыпанной изображениями звезд, очаровательная девушка уткнула в плечо своего сводного брата красивое заспанное личико.
— Как?! — воскликнула она. — Феранк во дворце?! И ему удалось уйти, не так ли?! Несмотря на засовы, львов и этого храброго атабека, который нас охраняет! Но я вижу, этот монстр привел в ужас наших янычар; наверное, это был людоед, горбатый циклоп…
— Вы, конечно же, знаете, моя кузина, — сказал, кланяясь, с иронией атабек, — что этот христианин-собака очень красив. Иначе разве он смог бы войти в гарем?
— В таком случае, — возразила Зубейда, нервно покусывая свой красный от хны ноготь, — вы сделали непростительную ошибку, дав ему уйти. Человек менее уродливый, нежели дьявол, в Баодаде — вот так удача! Я предпочла бы увидеть, как он умирает.
Она показывает ему дорогу…
По-прежнему следуя за Искандером, Конрад прошел по подъемным мостам и через потайные двери, чтобы погрузиться в ночь, несущую только песок и молнии. Веревочная лестница была прикреплена в условном месте на крепостной стене, но у него не было времени на риск. Внизу, на Тигре, покачивалась гурфа -круглая, сплетенная из ивовой лозы и обмазанная смолой лодка. Человек и лев прыгнули в нее. Невообразимые крики за ними стихли. За стенами сераля неистовствовал хасмин.
Огромная река пересекала город. В ночи блестела ее черная вода. Вдоль берегов с якорными цепями ветер гнал корабли. Сверкнула молния, и Баодад Анти-Земли (Багдад на Земле) предстал перед беглецом как вычурный рисунок.
Хлестал песчаный дождь. Под пальмами вспыхивали фиолетовые шаровые молнии. Гурфа причалила к галере; Конрад и Искандер взобрались на ее палубу. Землянин увидел скованных цепями гребцов, которые спали, положив головы на чугунные цепи. Некоторые переворачивались и стонали, их исполосованные спины кровоточили; другие шептали во сне какие-то имена. Больше всех страдали те, кто был под бизань-мачтой.
Являясь представителем Воды, Конрад получал дополнительные силы, как только приближался к родной стихии. Его зрение и слух обострились, а полученные в ходе эпического прорыва раны быстро зарубцевались. В полной темноте он различал огоньки на вершинах мачт, слышал потрескивание кораблей, его мысль улавливала безграничное отчаяние пленников. Почти все из них были христианами, многие — из Меропы. Некоторые сидели на галерах уже по двадцать лет; это были живые трупы, чьи раны растравливала соль. Глухой ропот перешел в грустную песню.
Соленая вода! Ветер тело нам ласкает,
Кнут на части разрывает!…
Кто-то пел молодым, ломаным голосом, а хор подхватил:
Земля далеко…
Поднимай, поднимай же, брат мой, весло!
Соло простонало:
Как далеко теплый берег Феранции,
Матери руки и губы любимой!
Ну поднимай, поднимай же весло!
Голос певца был поставлен как хорошо настроенная виола; тот, кто говорил, был так же молод и, наверное, недавно попал на галеры. В его речитативе слышалась нежность, но не было покорности судьбе. Он говорил:
Я взял на плечи Тау, положил,
Хорошим делом Богу послужил.
Любовь моя, ты жди всегда,
Я приплыву к Святой Земле,
Под нами есть вода!
Грехи свои я тотчас замолю
И при священнике женюсь.
Но я в аду! В аду я нахожусь!
С кем спишь? Я за тебя молюсь.
И хор снова подхватил:
Соленая вода! Ветер тело нам ласкает,
Кнут на части разрывает!…
Поднимай, поднимай же, брат мой, весло!
Зазвучал старый, хриплый голос:
У меня были замки, и земли, и хлеб,
И к столу сыновья собирались.
Руки мне целовали они. Я не слеп:
Сейчас хлеб собрали, значит, старались!
Я же лучше для Тау хотел и молился в саду!
Сыновья! Не молчите, не смейтесь, это грешно!
Я в аду! Нахожусь я в аду!
Поднимай, поднимай же, брат мой, весло!
И запел третий голос:
Ветер я люблю в открытом море,
Его мощь в раздутых парусах;
И единственное мое тут горе,
Что свобода только на устах.
Нет налогов, короля, одежды,
У меня лишь ветер за спиной.
О свободе все мои надежды,
Это скажут волны, пена и прибой.
В море, как в небе, ангелы с нами.
Кнут полосует нам спины с рубцами,
Я и не думал, что вяжут цепями…
Да, я молюсь, чтоб не быть под волнами.
Только терпенье меня и спасло.
Поднимай, поднимай же, брат мой, весло!
Они пели, и Конрад начинал понимать, почему Зубейда, нежная и коварная, влюбленная представительница Земли и Огня, направила его сюда…
А хор продолжал полную отчаяния песню:
До тех пор, пока не потеряли
Зубы, волосы, себя,
Будем кланяться! Покорными мы стали
Без надежды… ведь она слепа!
Спины от побоев волдырями покрываются.
Поясницу сгибает кнут.
Кнут нам тело изрежет, даже кости ломаются;
Весла, цепи и соль руки в кровь изотрут.
Не устать бы, мой брат, не упасть,
За борт выбросят голых, как кости…
От стрелы ослабел я в саду.
Но народ я не предал! Грешно!
Но в аду я, в аду!
Поднимай, поднимай же, брат мой, весло!
Наступила тишина.
— Вставайте, феранки! — сказал не похожий на другие голос, который ничего общего с этой полной отчаяния песней не имел.
Тень перешагнула натянутые бортовые леера. Вторая (голубая) луна осветила блестящий панцирь из неизвестного металла.
У человека в руке был меч, за ним следовал лев. Кое-кто из каторжников выпрямился, а тот, что был ближе всех, сказал на прованском языке:
— Да это один из рыцарей Тау!
— Замолчи, — прошептал другой. — Это всего лишь видение… или еще хуже! Смотри: у него на кольчуге полумесяц!
— Это всего лишь военная хитрость, — сказал Конрад. — Я оттуда, откуда и вы, родственник Великого Магистра Гуго Монферратского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56