Она успела превратиться в пожившую, умудренную печалями женщину, ведь она познала боль, которую никогда не пришлось бы испытать мисс Аннабелле Легрендж, – боль истинной любви, без отвлекающего налета романтичности, боль жалости, тревоги и страха.
У ворот усадьбы она в изумлении остановилась, глядя на заросшую травой аллею и на неухоженную живую изгородь вокруг сада, которая в свое время могла соперничать гладкостью с полированным столом.
Ворота были закрыты, но на них не оказалось замка. Она вошла, миновала заброшенную сторожку и пошла по аллее. С тем Домом, что предстал ее взору, она не была знакома: он выглядел совершенно нежилым. Прежде в нем всегда сновали люди, она запомнила его полным движения. В свое время слуги роились здесь, как мухи, теперь же не было видно ни малейшего признака жизни. Картина была невыносимо тоскливой.
Она направилась к конюшне. Двор зарос травой, все двери были закрыты, кроме одной. Она подошла к распахнутым створкам и заглянула внутрь. Помещение было совершенно пустым: здесь не оказалось не только людей, но и привычных седел, уздечек и прочей конюшенной утвари. Она подумала, что у Мануэля защемило бы сердце от подобного зрелища. Впрочем, у него сейчас щемит сердце по другой, более веской причине; скоро будет сломлен его дух, а потом и тело, если она не поспешит его вызволить.
Покинув конюшню, она зашагала по саду, отодвигая разросшиеся розы и не уставая удивляться, в какое запустение способно прийти некогда ухоженное местечко в считанные месяцы. Кусты имели растрепанный вид и походили на забулдыг, забредших в приличное место. Потом перед ней вырос Коттедж.
Она замедлила шаг, чтобы унять сердцебиение. Как она ее назовет? Мама? Миссис Легрендж? Она постучала в дверь.
Дверь открыл Харрис. Казалось, он давно коротал время под дверью, поджидая ее. Подобно служанкам в Уэйрсайде, он был сражен ее видом.
– Мисс Аннабелла, мисс Аннабелла… – удрученно прошептал он.
– Добрый день, Харрис.
– Добрый день, мисс Аннабелла. С вашего позволения, счастлив снова вас видеть.
– А я – вас, Харрис. – Она умолкла при виде Элис, спускающейся по лестнице. Не дойдя трех ступенек, Элис остановилась, в спешке наступила себе на подол и шлепнулась бы, не заключи ее Аннабелла в объятия.
– Дитя мое, дитя мое!
– Здравствуйте, Элис. Как вы поживаете?
– Дорогая! Дитя мое, как прекрасно снова вас видеть! Со мной все хорошо. Вы-то как? Сколько невзгод, сколько невзгод! – Короткие фразы налезали одна на другую, как и мысли. – Она ждет, ждет уже несколько часов. Сидит и ждет… Сегодня счастливейший день в ее жизни. Клянусь, счастливейший!
Старая Элис до того забылась, что прибегла к словечку «клянусь». Аннабелла не могла не обратить на это внимание. Она радостно улыбнулась женщине, много лет считавшей ее дьявольским отродьем. Даже когда она сама пребывала в неведении относительно своего происхождения, Элис делала все, чтобы внушить ей, что она рождена в грехе.
– Идемте, идемте, не будем терять времени. – Элис подталкивала ее к двери гостиной.
Положив руку на дверную ручку, Аннабелла оглянулась на старуху. Тонкие губы растянулись в улыбке. Элис помогла ей открыть дверь.
У Аннабеллы и прежде трепетало сердце, но теперь оно металось по грудной клетке, как затравленный зверь. Она увидела Розину стоящей у окна, как тысячи раз прежде, гордую, терпеливую. Жалость, которую она испытывала к Дому, усилилась в сотни раз, и ее охватило желание кинуться к этой грустной некрасивой женщине, обнять ее, защитить. Однако она словно приросла к месту.
Только когда Розина срывающимся голосом произнесла: «О, мое дорогое, любимое дитя!» – она обрела способность двигаться. Их объятия были крепкими и искренними.
– Дай мне на тебя взглянуть. – Розина подвела ее к жесткому дивану. Усевшись, они уставились друг на друга. – Как сильно ты изменилась, дитя мое!
Аннабелла поддалась было привычной череде вопросов и ответов и машинально произнесла:
– Да, ма… – Но быстро спохватилась: – Да, я изменилась. Ведь прошло много времени.
– Да, моя дорогая, немало. – Помолчав, Розина спросила: – Ты не знаешь, как меня называть?
Аннабелла подняла глаза и, глядя на ее бледное лицо, оставшееся прежним вплоть до мельчайших черточек, ответила:
– Да, я в растерянности.
– Мамой, как же еще? – ласково проговорила Розина. – Ведь я была для тебя мамой на протяжении семнадцати лет. Человека формирует не рождение, а окружение. Твоим окружением была я; ты осталась моей дочерью, а я – твоей матерью. Верь мне, дорогая, я и есть твоя мать. Это единственное, что мне нужно от жизни, – продолжать быть твоей матерью. Ты мой ребенок, Аннабелла, во всех мыслимых отношениях, кроме одного, которым можно пренебречь. Надеюсь, ты понимаешь это. Я – твоя мама.
– Да…
Наклонившись к ней, Розина взяла Аннабеллу за руки и прошептала:
– Скажи это слово. Прошу тебя, дай мне услышать, как ты его произносишь.
– Мама…
Розина удовлетворенно улыбнулась и дотронулась до ее щеки.
– Ты так исхудала, девочка моя!
Аннабелла могла бы сказать ей то же самое. Сейчас, разглядев ее, она убедилась, что Розина за эти месяцы сильно постарела.
– Это и впрямь счастливейший день в моей жизни. Ты веришь мне, дорогая?
– Верю, мама.
Розина тоже ревностно разглядывала ее. Аннабелла произносила прежние послушные слова, но совсем другим, незнакомым тоном. Дядя Джеймс предупреждал ее об этой перемене, но она не придала значения предупреждениям. Стоит им хотя бы немного побыть вместе – и все вернется на круги своя; десять ужасных месяцев, полных скитаний по сельским дорогам, забудутся, как страшный сон. Разумеется, придется помнить о существовании Мануэля, но с этим, слава Богу, можно будет без труда покончить по той простой причине, что он не успел вступить в свои супружеские права. Она считала это огромным везением. Стоит Аннабелле вкусить прежней жизни, как она поймет, что все к лучшему.
– Дорогая, у тебя усталый вид, – сказала Розина. – Мы попьем чаю и поговорим. Элис и Бриджит приготовили тебе комнату…
– Прости, мама. – Аннабелла осталась сидеть, но чуть отодвинулась. – Прости, но я решила вернуться к дяде Джеймсу. Я должна успеть к пятичасовому дилижансу.
– Но, дитя мое, ты только появилась, и…
– Я приду еще. Но до тех пор, пока не прояснится судьба Мануэля – я знаю, что дядя Джеймс рассказал тебе про нас с Мануэлем, – словом, до тех пор, пока не станет ясно, как с ним поступят, я хочу быть как можно ближе к нему.
Розина оцепенела. Таких ударов она не испытывала уже около года, с тех самых пор, как не стало его. У нее в голове пронеслась отчаянная мысль: «Господи, не возводи на моем пути новых преград! Я больше не выдержу! Ты вернул ее мне, так позволь нам зажить в мире».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
У ворот усадьбы она в изумлении остановилась, глядя на заросшую травой аллею и на неухоженную живую изгородь вокруг сада, которая в свое время могла соперничать гладкостью с полированным столом.
Ворота были закрыты, но на них не оказалось замка. Она вошла, миновала заброшенную сторожку и пошла по аллее. С тем Домом, что предстал ее взору, она не была знакома: он выглядел совершенно нежилым. Прежде в нем всегда сновали люди, она запомнила его полным движения. В свое время слуги роились здесь, как мухи, теперь же не было видно ни малейшего признака жизни. Картина была невыносимо тоскливой.
Она направилась к конюшне. Двор зарос травой, все двери были закрыты, кроме одной. Она подошла к распахнутым створкам и заглянула внутрь. Помещение было совершенно пустым: здесь не оказалось не только людей, но и привычных седел, уздечек и прочей конюшенной утвари. Она подумала, что у Мануэля защемило бы сердце от подобного зрелища. Впрочем, у него сейчас щемит сердце по другой, более веской причине; скоро будет сломлен его дух, а потом и тело, если она не поспешит его вызволить.
Покинув конюшню, она зашагала по саду, отодвигая разросшиеся розы и не уставая удивляться, в какое запустение способно прийти некогда ухоженное местечко в считанные месяцы. Кусты имели растрепанный вид и походили на забулдыг, забредших в приличное место. Потом перед ней вырос Коттедж.
Она замедлила шаг, чтобы унять сердцебиение. Как она ее назовет? Мама? Миссис Легрендж? Она постучала в дверь.
Дверь открыл Харрис. Казалось, он давно коротал время под дверью, поджидая ее. Подобно служанкам в Уэйрсайде, он был сражен ее видом.
– Мисс Аннабелла, мисс Аннабелла… – удрученно прошептал он.
– Добрый день, Харрис.
– Добрый день, мисс Аннабелла. С вашего позволения, счастлив снова вас видеть.
– А я – вас, Харрис. – Она умолкла при виде Элис, спускающейся по лестнице. Не дойдя трех ступенек, Элис остановилась, в спешке наступила себе на подол и шлепнулась бы, не заключи ее Аннабелла в объятия.
– Дитя мое, дитя мое!
– Здравствуйте, Элис. Как вы поживаете?
– Дорогая! Дитя мое, как прекрасно снова вас видеть! Со мной все хорошо. Вы-то как? Сколько невзгод, сколько невзгод! – Короткие фразы налезали одна на другую, как и мысли. – Она ждет, ждет уже несколько часов. Сидит и ждет… Сегодня счастливейший день в ее жизни. Клянусь, счастливейший!
Старая Элис до того забылась, что прибегла к словечку «клянусь». Аннабелла не могла не обратить на это внимание. Она радостно улыбнулась женщине, много лет считавшей ее дьявольским отродьем. Даже когда она сама пребывала в неведении относительно своего происхождения, Элис делала все, чтобы внушить ей, что она рождена в грехе.
– Идемте, идемте, не будем терять времени. – Элис подталкивала ее к двери гостиной.
Положив руку на дверную ручку, Аннабелла оглянулась на старуху. Тонкие губы растянулись в улыбке. Элис помогла ей открыть дверь.
У Аннабеллы и прежде трепетало сердце, но теперь оно металось по грудной клетке, как затравленный зверь. Она увидела Розину стоящей у окна, как тысячи раз прежде, гордую, терпеливую. Жалость, которую она испытывала к Дому, усилилась в сотни раз, и ее охватило желание кинуться к этой грустной некрасивой женщине, обнять ее, защитить. Однако она словно приросла к месту.
Только когда Розина срывающимся голосом произнесла: «О, мое дорогое, любимое дитя!» – она обрела способность двигаться. Их объятия были крепкими и искренними.
– Дай мне на тебя взглянуть. – Розина подвела ее к жесткому дивану. Усевшись, они уставились друг на друга. – Как сильно ты изменилась, дитя мое!
Аннабелла поддалась было привычной череде вопросов и ответов и машинально произнесла:
– Да, ма… – Но быстро спохватилась: – Да, я изменилась. Ведь прошло много времени.
– Да, моя дорогая, немало. – Помолчав, Розина спросила: – Ты не знаешь, как меня называть?
Аннабелла подняла глаза и, глядя на ее бледное лицо, оставшееся прежним вплоть до мельчайших черточек, ответила:
– Да, я в растерянности.
– Мамой, как же еще? – ласково проговорила Розина. – Ведь я была для тебя мамой на протяжении семнадцати лет. Человека формирует не рождение, а окружение. Твоим окружением была я; ты осталась моей дочерью, а я – твоей матерью. Верь мне, дорогая, я и есть твоя мать. Это единственное, что мне нужно от жизни, – продолжать быть твоей матерью. Ты мой ребенок, Аннабелла, во всех мыслимых отношениях, кроме одного, которым можно пренебречь. Надеюсь, ты понимаешь это. Я – твоя мама.
– Да…
Наклонившись к ней, Розина взяла Аннабеллу за руки и прошептала:
– Скажи это слово. Прошу тебя, дай мне услышать, как ты его произносишь.
– Мама…
Розина удовлетворенно улыбнулась и дотронулась до ее щеки.
– Ты так исхудала, девочка моя!
Аннабелла могла бы сказать ей то же самое. Сейчас, разглядев ее, она убедилась, что Розина за эти месяцы сильно постарела.
– Это и впрямь счастливейший день в моей жизни. Ты веришь мне, дорогая?
– Верю, мама.
Розина тоже ревностно разглядывала ее. Аннабелла произносила прежние послушные слова, но совсем другим, незнакомым тоном. Дядя Джеймс предупреждал ее об этой перемене, но она не придала значения предупреждениям. Стоит им хотя бы немного побыть вместе – и все вернется на круги своя; десять ужасных месяцев, полных скитаний по сельским дорогам, забудутся, как страшный сон. Разумеется, придется помнить о существовании Мануэля, но с этим, слава Богу, можно будет без труда покончить по той простой причине, что он не успел вступить в свои супружеские права. Она считала это огромным везением. Стоит Аннабелле вкусить прежней жизни, как она поймет, что все к лучшему.
– Дорогая, у тебя усталый вид, – сказала Розина. – Мы попьем чаю и поговорим. Элис и Бриджит приготовили тебе комнату…
– Прости, мама. – Аннабелла осталась сидеть, но чуть отодвинулась. – Прости, но я решила вернуться к дяде Джеймсу. Я должна успеть к пятичасовому дилижансу.
– Но, дитя мое, ты только появилась, и…
– Я приду еще. Но до тех пор, пока не прояснится судьба Мануэля – я знаю, что дядя Джеймс рассказал тебе про нас с Мануэлем, – словом, до тех пор, пока не станет ясно, как с ним поступят, я хочу быть как можно ближе к нему.
Розина оцепенела. Таких ударов она не испытывала уже около года, с тех самых пор, как не стало его. У нее в голове пронеслась отчаянная мысль: «Господи, не возводи на моем пути новых преград! Я больше не выдержу! Ты вернул ее мне, так позволь нам зажить в мире».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102