Хотя ещё долгое время Фохту казалось, что американцы все же иногда сомневаются в его информации.
Секретные сведения сами стекались к Фохту. Офицеры Национальной народной армии ГДР — химики в мундирах — часто бывали в его институте и считали профессора человеком, допущенным ко всем секретам. Они занимались боевыми отравляющими веществами и нуждались в его помощи.
Профессор сообразил, как получить от них нужную информацию. Он говорил, что в химии он полный профан, не понимает формулы и не может их запомнить, поэтому всякий раз он с профессорской эксцентричностью обращался то к одному, то к другому офицеру:
— Я ничего не понимаю, запишите мне все это.
Потом профессор передавал записи своим связным. Все это были сведения о новых нервно-паралитических веществах. Между делом Фохту раскрыли и коды боевых отравляющих веществ Варшавского договора, а также способность общевойсковых защитных комплектов советского производства противостоять воздействию тех или иных веществ.
Таким образом, на какой-то момент все армии Варшавского договора стали беззащитны перед химической атакой Запада.
Офицеры Национальной народной армии ГДР однажды даже принесли образцы новейших отравляющих веществ в институт Фохта, чтобы проверить его научные разработки.
Когда эксперименты закончились, ассистент показал Фохту бумаги с результатами и картонную коробку, в которой стояла бутыль с двойными стенками — самое сильное боевое отравляющее вещество, производимое на тот момент в самой ГДР.
Офицеры привезли две бутыли и не захотели забирать их назад, потому что взяли их у себя «неофициально», без оформления. Одну они просто вылили в канализацию. Вторую оставили в институте.
— Вам этого хватит на несколько лет для экспериментов.
Фохт сообщил американцам, что у него есть эта бутыль.
Они ему просто не поверили. На этот раз у него не было никакого желания их переубеждать. Слишком опасной была бы любая попытка переслать им образец.
Работа секретным агентом вовсе не была легкой. Профессор нервничал, плохо себя чувствовал, болел. Он почти забросил научную работу. Коллеги удивлялись:
— Что с вами происходит? О вас ничего не слышно.
Если задание, которое давали американцы, ему не нравилось, он отказывался его выполнять. Временами Фохт впадал в раздражение и резко говорил связному:
— Оставьте меня в покое.
Первая неприятность, связанная с работой на иностранную разведку, была сравнительно терпимой — испорченный стол красного дерева.
Фохт получил от американцев письмо, написанное на специальной бумаге, которую надо было слегка подогреть, чтобы на ней выступили написанные строчки. Так он получал инструкции. Неопытный Фохт воспользовался утюгом, чтобы прочитать письмо, и безнадежно испортил стол. Жена не могла понять, зачем он взял утюг, но профессор оправдался. Объяснил, что сушил фотоматериалы, полученные из института.
Свои послания американской разведке он писал с помощью специальной копирки. Сначала на обычном листе почтовой бумаги сочинял невинное послание несуществующему родственнику. Затем на обратную сторону уже готового письма клал лист специальной бумаги, на него чистый лист обычной, на котором и писал свое донесение. Оно с помощью бесцветной копировальной бумаги переносилось на обратную сторону письма.
Контрразведка ГДР легко бы распознала бы такую простую тайнопись, но американцы исходили из того, что невозможно проконтролировать весь поток писем из ГДР.
Специальную копирку и указания профессору посылали прямо на домашний адрес — от имени мифических западных коллег.
Американская военная разведка снабдила его перечнем своих почтовых ящиков — это были невинные адреса в маленьких городках Дании, Австрии и Голландии.
Профессор Фохт не брал денег за шпионаж.
Он не был антикоммунистом. Но он считал руководителей СССР и ГДР авантюристами и боялся, что при первой удобной возможности они попытаются нанести удар по Западу. Особенно если армии Варшавского договора создадут оружие, способное прорвать линию обороны Запада. Поэтому Фохт и передал американцам все, что знал о химическом вооружении стран Варшавского договора.
Первый звонок для Фохта прозвучал в тот день, когда он должен был руководить научным конгрессом в помещении военного госпиталя. Накануне открытия конгресса ему не разрешили даже осмотреть помещение. Причина? У него нет допуска на военные объекты.
Генерал Гестевитц вдруг спросил Фохта:
— Помните, я как-то говорил с вами об отравляющих веществах, применяемых в холодную погоду? Странным образом страны НАТО внезапно изменили систему своей защиты от химического нападения. Как вы думаете, они сами увидели свое слабое место? Или с нашей стороны была утечка?
Фохт понял, что теперь контрразведка быстро доберется до него: он был единственным человеком — вне высшего руководства армии, — осведомленным в этих суперсекретных разработках. Профессор был готов к аресту, и когда это произошло, он был почти спокоен.
Предварительное следствие по его делу продолжалось восемь месяцев. У следователей была своя драматургия. Они знали, как вывести из равновесия арестованного. Например, вечером после утомительного допроса следователь говорил:
— Ваши показания неудовлетворительны. Завтра я снова буду задавать вам вопросы. Подумайте, что вы хотите нам сказать. Это будет иметь решающее значение для вашей судьбы.
Однако на следующий день профессора на допрос не вызывали. Допросов не было две недели. Тогда ему начинало казаться, что лучше допрос, чем томительное сидение в камере.
Тактика изматывания, к которой прибегли следователи, то неожиданно вызывая на один допрос за другим, то заставляя неделями киснуть в камере, не прошла бесследно для Фохта. Однажды он выпалил следователю:
— Лучше бы вы избивали меня, чем мучили таким ужасным образом.
Следователь высокомерно сказал:
— Вы наслушались западной пропаганды. Холодные камеры, где пол залит водой, злектрошоки, дубинки — мы все это уже не применяем.
Во время следствия Фохту запрещалось писать, читать газеты, получать письма и играть в шахматы. Разумеется, у него не было адвоката и он не имел никаких вестей от жены.
Охрану тюрьмы несли солдаты особого полка имени Феликса Дзержинского Министерства государственной безопасности, своего рода лейб-гвардия социалистической ГДР. Каждые три минуты надзиратели заглядывали в глазок. Профессор часто разговаривал сам с собой, и ему приказывали молчать. Если он натягивал одеяло на голову, его немедленно будили.
Вначале ему было очень неприятно из-за того, что самые естественные отправления он вынужден совершать под присмотром. Но он быстро привык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Секретные сведения сами стекались к Фохту. Офицеры Национальной народной армии ГДР — химики в мундирах — часто бывали в его институте и считали профессора человеком, допущенным ко всем секретам. Они занимались боевыми отравляющими веществами и нуждались в его помощи.
Профессор сообразил, как получить от них нужную информацию. Он говорил, что в химии он полный профан, не понимает формулы и не может их запомнить, поэтому всякий раз он с профессорской эксцентричностью обращался то к одному, то к другому офицеру:
— Я ничего не понимаю, запишите мне все это.
Потом профессор передавал записи своим связным. Все это были сведения о новых нервно-паралитических веществах. Между делом Фохту раскрыли и коды боевых отравляющих веществ Варшавского договора, а также способность общевойсковых защитных комплектов советского производства противостоять воздействию тех или иных веществ.
Таким образом, на какой-то момент все армии Варшавского договора стали беззащитны перед химической атакой Запада.
Офицеры Национальной народной армии ГДР однажды даже принесли образцы новейших отравляющих веществ в институт Фохта, чтобы проверить его научные разработки.
Когда эксперименты закончились, ассистент показал Фохту бумаги с результатами и картонную коробку, в которой стояла бутыль с двойными стенками — самое сильное боевое отравляющее вещество, производимое на тот момент в самой ГДР.
Офицеры привезли две бутыли и не захотели забирать их назад, потому что взяли их у себя «неофициально», без оформления. Одну они просто вылили в канализацию. Вторую оставили в институте.
— Вам этого хватит на несколько лет для экспериментов.
Фохт сообщил американцам, что у него есть эта бутыль.
Они ему просто не поверили. На этот раз у него не было никакого желания их переубеждать. Слишком опасной была бы любая попытка переслать им образец.
Работа секретным агентом вовсе не была легкой. Профессор нервничал, плохо себя чувствовал, болел. Он почти забросил научную работу. Коллеги удивлялись:
— Что с вами происходит? О вас ничего не слышно.
Если задание, которое давали американцы, ему не нравилось, он отказывался его выполнять. Временами Фохт впадал в раздражение и резко говорил связному:
— Оставьте меня в покое.
Первая неприятность, связанная с работой на иностранную разведку, была сравнительно терпимой — испорченный стол красного дерева.
Фохт получил от американцев письмо, написанное на специальной бумаге, которую надо было слегка подогреть, чтобы на ней выступили написанные строчки. Так он получал инструкции. Неопытный Фохт воспользовался утюгом, чтобы прочитать письмо, и безнадежно испортил стол. Жена не могла понять, зачем он взял утюг, но профессор оправдался. Объяснил, что сушил фотоматериалы, полученные из института.
Свои послания американской разведке он писал с помощью специальной копирки. Сначала на обычном листе почтовой бумаги сочинял невинное послание несуществующему родственнику. Затем на обратную сторону уже готового письма клал лист специальной бумаги, на него чистый лист обычной, на котором и писал свое донесение. Оно с помощью бесцветной копировальной бумаги переносилось на обратную сторону письма.
Контрразведка ГДР легко бы распознала бы такую простую тайнопись, но американцы исходили из того, что невозможно проконтролировать весь поток писем из ГДР.
Специальную копирку и указания профессору посылали прямо на домашний адрес — от имени мифических западных коллег.
Американская военная разведка снабдила его перечнем своих почтовых ящиков — это были невинные адреса в маленьких городках Дании, Австрии и Голландии.
Профессор Фохт не брал денег за шпионаж.
Он не был антикоммунистом. Но он считал руководителей СССР и ГДР авантюристами и боялся, что при первой удобной возможности они попытаются нанести удар по Западу. Особенно если армии Варшавского договора создадут оружие, способное прорвать линию обороны Запада. Поэтому Фохт и передал американцам все, что знал о химическом вооружении стран Варшавского договора.
Первый звонок для Фохта прозвучал в тот день, когда он должен был руководить научным конгрессом в помещении военного госпиталя. Накануне открытия конгресса ему не разрешили даже осмотреть помещение. Причина? У него нет допуска на военные объекты.
Генерал Гестевитц вдруг спросил Фохта:
— Помните, я как-то говорил с вами об отравляющих веществах, применяемых в холодную погоду? Странным образом страны НАТО внезапно изменили систему своей защиты от химического нападения. Как вы думаете, они сами увидели свое слабое место? Или с нашей стороны была утечка?
Фохт понял, что теперь контрразведка быстро доберется до него: он был единственным человеком — вне высшего руководства армии, — осведомленным в этих суперсекретных разработках. Профессор был готов к аресту, и когда это произошло, он был почти спокоен.
Предварительное следствие по его делу продолжалось восемь месяцев. У следователей была своя драматургия. Они знали, как вывести из равновесия арестованного. Например, вечером после утомительного допроса следователь говорил:
— Ваши показания неудовлетворительны. Завтра я снова буду задавать вам вопросы. Подумайте, что вы хотите нам сказать. Это будет иметь решающее значение для вашей судьбы.
Однако на следующий день профессора на допрос не вызывали. Допросов не было две недели. Тогда ему начинало казаться, что лучше допрос, чем томительное сидение в камере.
Тактика изматывания, к которой прибегли следователи, то неожиданно вызывая на один допрос за другим, то заставляя неделями киснуть в камере, не прошла бесследно для Фохта. Однажды он выпалил следователю:
— Лучше бы вы избивали меня, чем мучили таким ужасным образом.
Следователь высокомерно сказал:
— Вы наслушались западной пропаганды. Холодные камеры, где пол залит водой, злектрошоки, дубинки — мы все это уже не применяем.
Во время следствия Фохту запрещалось писать, читать газеты, получать письма и играть в шахматы. Разумеется, у него не было адвоката и он не имел никаких вестей от жены.
Охрану тюрьмы несли солдаты особого полка имени Феликса Дзержинского Министерства государственной безопасности, своего рода лейб-гвардия социалистической ГДР. Каждые три минуты надзиратели заглядывали в глазок. Профессор часто разговаривал сам с собой, и ему приказывали молчать. Если он натягивал одеяло на голову, его немедленно будили.
Вначале ему было очень неприятно из-за того, что самые естественные отправления он вынужден совершать под присмотром. Но он быстро привык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62