Я вас
никогда не любила, и если решилась выйти за вас, то единственно, чтоб хоть
куда-нибудь уйти отсюда, из этого проклятого города, и избавиться от всего
этого смрада... Но, клянусь вам, выйдя за вас, я была бы вам доброй и
верной женой... Вы жестоко отмстили мне, и, если это льстит вашей
гордости...
- Зинаида Афанасьевна! - вскричал Мозгляков.
- Если до сих пор вы питаете ко мне ненависть...
- Зинаида Афанасьевна!!
- Если когда-нибудь, - продолжала Зина, давя в себе слезы, - если
когда-нибудь вы любили меня...
- Зинаида Афанасьевна!!!
- Зина, Зина! дочь моя! - вопила Марья Александровна.
- Я подлец, Зинаида Афанасьевна, я подлец и больше ничего! - скрепил
Мозгляков, и все пришло в ужаснейшее волнение. Поднялись крики удивления,
негодования, но Мозгляков стоял как вкопанный, без мысли и без голосу...
Для слабых и пустых характеров, привыкших к постоянной подчиненности и
решающихся наконец взбеситься и протестовать, одним словом, быть твердыми и
последовательными, всегда существует черта, - близкий предел их твердости и
последовательности. Протест их бывает вначале обыкновенно самый
энергический. Энергия их даже доходит до исступления. Они бросаются на
препятствия, как-то зажмурив глаза, и всегда почти не по силам берут себе
ношу на плечи. Но, дойдя до известной точки, взбешенный человек вдруг как
будто сам себя испугается, останавливается, как ошеломленный, с ужасным
вопросом: "Что это такое я наделал?" Потом немедленно раскисает, хнычет,
требует объяснений, становится на колени, просит прощения, умоляет, чтоб
все было по-старому, но только поскорее, как можно поскорее!.. Почти то же
самое случилось теперь с Мозгляковым. Выйдя из себя, взбесившись, накликав
беду, которую он уже всю целиком приписывал теперь одному себе; насытив
свое негодование и самолюбие и себя же возненавидев за это, он вдруг
остановился, убитый совестью, перед неожиданной выходкой Зины. Последние
слова ее добили его окончательно. Перескочить из одной крайности в другую
было делом одной минуты.
- Я - осел, Зинаида Афанасьевна! - вскричал он в порыве исступленного
раскаяния. - Нет! что осел? Осел еще ничего! Я несравненно хуже осла! Но я
вам докажу, Зинаида Афанасьевна, я вам докажу, что и осел может быть
благородным человеком!.. Дядюшка! я обманул вас! Я, я обманул вас! Вы не
спали; вы действительно, наяву, делали предложение, а я, я, подлец, из
мщения, что мне отказали, уверил вас, что вы видели все это во сне.
- Удивительно любопытные вещи-с открываются-с, - прошипела Наталья
Дмитриевна на ухо Анне Николаевне.
- Друг мой, - отвечал князь, - ус-по-койся, по-жа-луйста; ты меня, право,
испугал своим кри-ком. Уверяю тебя, что ты о-ши-ба-ешься... Я, пожалуй,
готов жениться, если уж так на-до; но ведь ты сам же уверял меня, что это
было только во сне...
- О, как уверить мне вас! Научите меня, как мне уверить его теперь!
Дядюшка, дядюшка! Ведь это важная вещь, важнейшее фамильное дело!
Сообразите! подумайте!
- Друг мой, изволь, я по-ду-маю. Постой, дай же мне вспомнить все по
поряд-ку. Сначала я видел кучера Фе-о-фи-ла...
- Э! не до Феофила теперь, дядюшка!
- Ну да, положим, что теперь не до не-го. Потом был На-по-ле-он, а потом
как будто мы чай пили и какая-то дама пришла и весь сахар у нас поела...
- Но, дядюшка, - брякнул Мозгляков в затмении ума своего, - ведь это сама
Марья Александровна рассказывала вам давеча про Наталью Дмитриевну! Ведь я
тут же был, я сам это слышал! Я спрятался и смотрел на вас в дырочку...
- Как, Марья Александровна, - подхватила Наталья Дмитриевна, - так вы уж и
князю рассказывали-с, что я у вас сахар украла из сахарницы! Так я к вам
сахар воровать езжу-с!
- Прочь от меня! - закричала Марья Александровна, доведенная до отчаяния.
- Нет, не прочь, Марья Александровна, вы этак не смеете говорить-с, а стало
быть, я у вас сахар краду-с? Я давно слышала, что вы про меня такие
гнусности распускаете-с. Мне Софья Петровна подробно рассказывала-с... Так
я у вас сахар краду-с?..
- Но, mesdames, - закричал князь, - ведь это было только во сне! Ну, мало
ли что я увижу во сне?..
- Кадушка проклятая, - пробормотала вполголоса Марья Александровна.
- Как, я и кадушка-с! - взвизгнула Наталья Дмитриевна. - А вы кто такая-с?
Я давно знаю, что вы меня кадушкой зовете-с! У меня, по крайней мере, муж у
меня-с, а у вас-то дурак-с...
- Ну да, я помню, была и ка-ду-шка, - пробормотал бессознательно князь,
припоминая давешний разговор с Марьей Александровной.
- Как, и вы туда же дворянку бранить-с? Как вы смеете, князь дворянку
бранить-с? Коли я кадушка, так вы безногие-с...
- Кто, я безногий?
- Ну да, безногие-с, да еще и беззубые-с, вот вы какие-с!
- Да еще и одноглазый! - закричала Марья Александровна.
- У вас корсет вместо ребер-с! - прибавила Наталья Дмитриевна.
- Лицо на пружинах!
- Волос своих нет-с!..
- И усишки-то, у дурака, накладные, - скрепила Марья Александровна.
- Да хоть нос-то оставьте мне, Марья Степановна, настоящий! - вскричал
князь, ошеломленный такими внезапными откровенностями. - Друг мой! Это ты
меня продал! Это ты рассказал, что волосы у меня нак-лад-ные...
- Дядюшка!
- Нет, мой друг, я уже более не могу здесь оста-ваться. Уведи ты меня
куда-нибудь... quelle societe! Куда это ты завел меня, бо-же мой?
- Идиот! подлец! - кричала Марья Александровна.
- Боже ты мой! - говорил бедный князь. - Я вот только не-много за-был,
зачем я сюда приехал, но я сей-час вспом-ню. Уведи ты меня, братец,
куда-ни-будь, а то меня растерзают! Притом же... мне не-мед-ленно надо
записать одну новую мысль...
- Пойдемте, дядюшка, еще не поздно; я вас тотчас же перевезу в гостиницу и
сам перееду с вами...
- Ну да, в гос-ти-ницу. Adieu, ma charmante enfant... вы одна... вы только
одна... доб-родетельны. Вы бла-го-род-ная девушка! Пойдем же, мой милый. О
боже мой!
Но не стану описывать окончания неприятной сцены, бывшей по выходе князя.
Гости разъехались с визгами и ругательствами. Марья Александровна осталась
наконец одна, среди развалин и обломков своей прежней славы. Увы! сила,
слава, значение - все исчезло в один этот вечер! Марья Александровна
понимала, что уже не подняться ей по-прежнему. Долгий, многолетний ее
деспотизм над всем обществом окончательно рушился. Что оставалось ей
теперь? - философствовать? Но она не философствовала. Она пробесилась всю
ночь. Зина обесчещена, сплетни пойдут бесконечные! Ужас!
Как верный историк, я должен упомянуть, что всех более в этом похмелье
досталось Афанасию Матвеичу, который забился наконец куда-то в чулан и в
нем промерз до утра. Наступило наконец и утро, но и оно не принесло ничего
хорошего. Беда никогда одна не приходит...
Глава XV
Если судьба обрушится раз на кого бедою, то ударам ее и конца не бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
никогда не любила, и если решилась выйти за вас, то единственно, чтоб хоть
куда-нибудь уйти отсюда, из этого проклятого города, и избавиться от всего
этого смрада... Но, клянусь вам, выйдя за вас, я была бы вам доброй и
верной женой... Вы жестоко отмстили мне, и, если это льстит вашей
гордости...
- Зинаида Афанасьевна! - вскричал Мозгляков.
- Если до сих пор вы питаете ко мне ненависть...
- Зинаида Афанасьевна!!
- Если когда-нибудь, - продолжала Зина, давя в себе слезы, - если
когда-нибудь вы любили меня...
- Зинаида Афанасьевна!!!
- Зина, Зина! дочь моя! - вопила Марья Александровна.
- Я подлец, Зинаида Афанасьевна, я подлец и больше ничего! - скрепил
Мозгляков, и все пришло в ужаснейшее волнение. Поднялись крики удивления,
негодования, но Мозгляков стоял как вкопанный, без мысли и без голосу...
Для слабых и пустых характеров, привыкших к постоянной подчиненности и
решающихся наконец взбеситься и протестовать, одним словом, быть твердыми и
последовательными, всегда существует черта, - близкий предел их твердости и
последовательности. Протест их бывает вначале обыкновенно самый
энергический. Энергия их даже доходит до исступления. Они бросаются на
препятствия, как-то зажмурив глаза, и всегда почти не по силам берут себе
ношу на плечи. Но, дойдя до известной точки, взбешенный человек вдруг как
будто сам себя испугается, останавливается, как ошеломленный, с ужасным
вопросом: "Что это такое я наделал?" Потом немедленно раскисает, хнычет,
требует объяснений, становится на колени, просит прощения, умоляет, чтоб
все было по-старому, но только поскорее, как можно поскорее!.. Почти то же
самое случилось теперь с Мозгляковым. Выйдя из себя, взбесившись, накликав
беду, которую он уже всю целиком приписывал теперь одному себе; насытив
свое негодование и самолюбие и себя же возненавидев за это, он вдруг
остановился, убитый совестью, перед неожиданной выходкой Зины. Последние
слова ее добили его окончательно. Перескочить из одной крайности в другую
было делом одной минуты.
- Я - осел, Зинаида Афанасьевна! - вскричал он в порыве исступленного
раскаяния. - Нет! что осел? Осел еще ничего! Я несравненно хуже осла! Но я
вам докажу, Зинаида Афанасьевна, я вам докажу, что и осел может быть
благородным человеком!.. Дядюшка! я обманул вас! Я, я обманул вас! Вы не
спали; вы действительно, наяву, делали предложение, а я, я, подлец, из
мщения, что мне отказали, уверил вас, что вы видели все это во сне.
- Удивительно любопытные вещи-с открываются-с, - прошипела Наталья
Дмитриевна на ухо Анне Николаевне.
- Друг мой, - отвечал князь, - ус-по-койся, по-жа-луйста; ты меня, право,
испугал своим кри-ком. Уверяю тебя, что ты о-ши-ба-ешься... Я, пожалуй,
готов жениться, если уж так на-до; но ведь ты сам же уверял меня, что это
было только во сне...
- О, как уверить мне вас! Научите меня, как мне уверить его теперь!
Дядюшка, дядюшка! Ведь это важная вещь, важнейшее фамильное дело!
Сообразите! подумайте!
- Друг мой, изволь, я по-ду-маю. Постой, дай же мне вспомнить все по
поряд-ку. Сначала я видел кучера Фе-о-фи-ла...
- Э! не до Феофила теперь, дядюшка!
- Ну да, положим, что теперь не до не-го. Потом был На-по-ле-он, а потом
как будто мы чай пили и какая-то дама пришла и весь сахар у нас поела...
- Но, дядюшка, - брякнул Мозгляков в затмении ума своего, - ведь это сама
Марья Александровна рассказывала вам давеча про Наталью Дмитриевну! Ведь я
тут же был, я сам это слышал! Я спрятался и смотрел на вас в дырочку...
- Как, Марья Александровна, - подхватила Наталья Дмитриевна, - так вы уж и
князю рассказывали-с, что я у вас сахар украла из сахарницы! Так я к вам
сахар воровать езжу-с!
- Прочь от меня! - закричала Марья Александровна, доведенная до отчаяния.
- Нет, не прочь, Марья Александровна, вы этак не смеете говорить-с, а стало
быть, я у вас сахар краду-с? Я давно слышала, что вы про меня такие
гнусности распускаете-с. Мне Софья Петровна подробно рассказывала-с... Так
я у вас сахар краду-с?..
- Но, mesdames, - закричал князь, - ведь это было только во сне! Ну, мало
ли что я увижу во сне?..
- Кадушка проклятая, - пробормотала вполголоса Марья Александровна.
- Как, я и кадушка-с! - взвизгнула Наталья Дмитриевна. - А вы кто такая-с?
Я давно знаю, что вы меня кадушкой зовете-с! У меня, по крайней мере, муж у
меня-с, а у вас-то дурак-с...
- Ну да, я помню, была и ка-ду-шка, - пробормотал бессознательно князь,
припоминая давешний разговор с Марьей Александровной.
- Как, и вы туда же дворянку бранить-с? Как вы смеете, князь дворянку
бранить-с? Коли я кадушка, так вы безногие-с...
- Кто, я безногий?
- Ну да, безногие-с, да еще и беззубые-с, вот вы какие-с!
- Да еще и одноглазый! - закричала Марья Александровна.
- У вас корсет вместо ребер-с! - прибавила Наталья Дмитриевна.
- Лицо на пружинах!
- Волос своих нет-с!..
- И усишки-то, у дурака, накладные, - скрепила Марья Александровна.
- Да хоть нос-то оставьте мне, Марья Степановна, настоящий! - вскричал
князь, ошеломленный такими внезапными откровенностями. - Друг мой! Это ты
меня продал! Это ты рассказал, что волосы у меня нак-лад-ные...
- Дядюшка!
- Нет, мой друг, я уже более не могу здесь оста-ваться. Уведи ты меня
куда-нибудь... quelle societe! Куда это ты завел меня, бо-же мой?
- Идиот! подлец! - кричала Марья Александровна.
- Боже ты мой! - говорил бедный князь. - Я вот только не-много за-был,
зачем я сюда приехал, но я сей-час вспом-ню. Уведи ты меня, братец,
куда-ни-будь, а то меня растерзают! Притом же... мне не-мед-ленно надо
записать одну новую мысль...
- Пойдемте, дядюшка, еще не поздно; я вас тотчас же перевезу в гостиницу и
сам перееду с вами...
- Ну да, в гос-ти-ницу. Adieu, ma charmante enfant... вы одна... вы только
одна... доб-родетельны. Вы бла-го-род-ная девушка! Пойдем же, мой милый. О
боже мой!
Но не стану описывать окончания неприятной сцены, бывшей по выходе князя.
Гости разъехались с визгами и ругательствами. Марья Александровна осталась
наконец одна, среди развалин и обломков своей прежней славы. Увы! сила,
слава, значение - все исчезло в один этот вечер! Марья Александровна
понимала, что уже не подняться ей по-прежнему. Долгий, многолетний ее
деспотизм над всем обществом окончательно рушился. Что оставалось ей
теперь? - философствовать? Но она не философствовала. Она пробесилась всю
ночь. Зина обесчещена, сплетни пойдут бесконечные! Ужас!
Как верный историк, я должен упомянуть, что всех более в этом похмелье
досталось Афанасию Матвеичу, который забился наконец куда-то в чулан и в
нем промерз до утра. Наступило наконец и утро, но и оно не принесло ничего
хорошего. Беда никогда одна не приходит...
Глава XV
Если судьба обрушится раз на кого бедою, то ударам ее и конца не бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40