что такое было? - кричала Марья Александровна, не понимая еще
хорошенько.
- Ах, Марья Александровна, ведь это иногда и бывает-с...
- Да что такое бывает? Жилы вы из меня, что ли, тянуть хотите?
- Может быть, вы и в самом деле видели это во сне-с.
- Во сне? я? во сне? И вы смеете мне это говорить прямо в глаза?
- Что ж, может быть, и в самом деле так было, - отозвалась Фелисата
Михайловна.
- Ну да, может быть, и в самом деле так было, - пробормотал тоже князь.
- И он, и он туда же! Господи боже мой! - вскричала Марья Александровна,
всплеснув руками.
- Как вы убиваетесь, Марья Александровна! Вспомните-с, что сны
ниспосылаются богом-с. Уж коли бог захочет-с, так уж никто как бог-с, и на
всем его святая воля-с лежит-с. Сердиться тут уж нечего-с.
- Ну да, сердиться нечего, - поддакивал князь.
- Да вы меня за сумасшедшую принимаете, что ли? - едва проговорила Марья
Александровна, задыхаясь от злости. Это уже было свыше сил человеческих.
Она поспешила отыскать стул и упала в обморок. Поднялась суматоха.
- Это они из приличия-с в обморок упали-с, - шепнула Наталья Дмитриевна
Анне Николаевне.
Но в эту минуту, в минуту высочайшего недоумения публики и напряжения всей
этой сцены, вдруг выступило одно, безмолвное доселе, лицо - и вся сцена
немедленно изменилась в своем характере...
Глава XIV
Зинаида Афанасьевна, вообще говоря, была чрезвычайно романического
характера. Не знаем, оттого ли, как уверяла сама Марья Александровна, что
слишком начиталась "этого дурака" Шекспира с "своим учителишкой", но
никогда, во всю мордасовскую жизнь свою, Зина еще не позволяла себе такой
необыкновенно романической или, лучше сказать, героической выходки, как та,
которую мы сейчас будем описывать.
Бледная, с решимостью во взгляде, но почти дрожащая от волнения,
чудно-прекрасная в своем негодовании, она выступила вперед. Обводя всех
долгим вызывающим взглядом, она посреди наставшего вдруг безмолвия
обратилась к матери, которая при первом ее движении тотчас же очнулась от
обморока и открыла глаза.
- Маменька! - сказала Зина. - К чему обманывать? К чему еще ложью пятнать
себя? Все уже до того загрязнено теперь, что, право, не стоит унизительного
труда прикрывать эту грязь!
- Зина! Зина! что с тобою? опомнись - вскричала испуганная Марья
Александровна, вскочив со своих кресел...
- Я вам сказала, я вам сказала заранее, маменька, что я не вынесу всего
этого позора, - продолжала Зина. - Неужели же непременно надо еще более
унижаться, еще более грязнить себя? Но знайте, маменька, что я все возьму
на себя, потому что я виновнее всех. Я, я своим согласием дала ход этой
гадкой... интриге! Вы - мать; вы меня любите; вы думали по-своему, по своим
понятиям, устроить мне счастье. Вас еще можно простить; но меня, меня -
никогда!
- Зина, неужели ты хочешь рассказывать?.. О боже! я предчувствовала, что
этот кинжал не минует моего сердца!
- Да, маменька, все расскажу! Я опозорена, вы... мы все опозорены!..
- Ты преувеличиваешь, Зина! ты вне себя и не помнишь, что говоришь! и к
чему же рассказывать? Тут смысла нет... Стыд не на нас... Я докажу сейчас,
что стыд не на нас...
- Нет, маменька, - вскричала Зина с злобным дрожанием в голосе, - я не хочу
более молчать перед этими людьми, мнением которых презираю и которые
приехали смеяться над нами! Я не хочу сносить от них обид; ни одна из них
не имеет права бросить в меня грязью. Все они готовы сейчас же сделать в
тридцать раз хуже, чем я или вы! Смеют ли, могут ли они быть нашими
судьями?
- Вот прекрасно! Вот как заговорила! Это что же! Это нас обижают! -
послышалось со всех сторон.
- Да они и впрямь сами не понимают, что говорят-с, - проговорила Наталья
Дмитриевна.
Заметим в скобках, что Наталья Дмитриевна сказала справедливо. Если Зина не
считала этих дам достойными судить себя, зачем же было и выходить к ним с
такою огласкою, с такими признаниями? Вообще Зинаида Афанасьевна
чрезвычайно поторопились. Таково было впоследствии мнение самых лучших
голов в Мордасове. Все бы могло быть исправлено! Все бы могло быть улажено!
Правда, и Марья Александровна сама себе подгадила в этот вечер своею
поспешностию и заносчивостью. Стоило только насмеяться над
идиотом-старикашкой, да и выгнать его вон! Но Зина, как нарочно, вопреки
здравому смыслу и мордасовской мудрости, обратилась к князю.
- Князь, - сказала она старику, который даже привстал из почтения со стула,
- так поразила она его в эту минуту. - Князь! простите меня, простите нас!
мы обманули, мы завлекли вас...
- Да замолчишь ли ты, несчастная! - в исступлении вскричала Марья
Александровна.
- Сударыня! сударыня! ma charmante enfant... - бормотал пораженный князь.
Но гордый, порывистый и в высшей степени мечтательный характер Зины увлекал
ее в эту минуту из среды всех приличий, требуемых действительностью. Она
забыла даже о своей матери, которую корчили судороги от ее признаний.
- Да, мы обманули вас обе, князь: маменька тем, что решилась заставить вас
жениться на мне, а я тем, что согласилась на это. Вас напоили вином, я
согласилась петь и кривляться перед вами. Вас - слабого, беззащитного,
облапошили, как выразился Павел Александрович, облапошили из-за вашего
богатства, из-за вашего княжества. Все это было ужасно низко, и я каюсь в
этом. Но клянусь вам, князь, что я решилась на эту низость не из низкого
побуждения. Я хотела... Но что я! двойная низость оправдывать себя в таком
деле! Но я объявляю вам, князь, что я, если б и взяла от вас что-нибудь, то
была бы за это вашей игрушкой, служанкой, плясуньей, рабой...я поклялась и
свято бы сдержала клятву мою!..
Сильный горловой спазм остановил ее в эту минуту. Все гостьи как будто
оцепенели и слушали, выпуча глаза. Неожиданная и совершенно непонятная им
выходка Зины сбила их с толку. Один князь был тронут до слез, хотя и
половины не понимал из того, что сказала Зина.
- Но я женюсь на вас, ma belle enfant, если уж вы так хоти-те, - бормотал
он, - и это для меня будет боль-шая честь! Только уверяю вас, что это был
действи-тельно как будто бы сон... Ну, мало ли что я увижу во сне? К чему
же так бес-по-коиться? Я даже как будто ничего и не понял, mon ami, -
продолжал он, обращаясь к Мозглякову, - объясни мне хоть ты,
пожа-луй-ста...
- А вы, Павел Александрович, - подхватила Зина, тоже обращаясь к
Мозглякову, - вы, на которого я одно время решилась было смотреть как на
моего будущего мужа, вы, который теперь мне так жестоко отомстили, -
неужели и вы могли примкнуть к этим людям, чтоб растерзать и опозорить
меня? И вы говорили, что любили меня! Но не мне читать вам нравоучения! Я
виновнее вас. Я оскорбила вас, потому что действительно манила вас
обещаниями и мои давешние доказательства были ложь и хитросплетения!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
хорошенько.
- Ах, Марья Александровна, ведь это иногда и бывает-с...
- Да что такое бывает? Жилы вы из меня, что ли, тянуть хотите?
- Может быть, вы и в самом деле видели это во сне-с.
- Во сне? я? во сне? И вы смеете мне это говорить прямо в глаза?
- Что ж, может быть, и в самом деле так было, - отозвалась Фелисата
Михайловна.
- Ну да, может быть, и в самом деле так было, - пробормотал тоже князь.
- И он, и он туда же! Господи боже мой! - вскричала Марья Александровна,
всплеснув руками.
- Как вы убиваетесь, Марья Александровна! Вспомните-с, что сны
ниспосылаются богом-с. Уж коли бог захочет-с, так уж никто как бог-с, и на
всем его святая воля-с лежит-с. Сердиться тут уж нечего-с.
- Ну да, сердиться нечего, - поддакивал князь.
- Да вы меня за сумасшедшую принимаете, что ли? - едва проговорила Марья
Александровна, задыхаясь от злости. Это уже было свыше сил человеческих.
Она поспешила отыскать стул и упала в обморок. Поднялась суматоха.
- Это они из приличия-с в обморок упали-с, - шепнула Наталья Дмитриевна
Анне Николаевне.
Но в эту минуту, в минуту высочайшего недоумения публики и напряжения всей
этой сцены, вдруг выступило одно, безмолвное доселе, лицо - и вся сцена
немедленно изменилась в своем характере...
Глава XIV
Зинаида Афанасьевна, вообще говоря, была чрезвычайно романического
характера. Не знаем, оттого ли, как уверяла сама Марья Александровна, что
слишком начиталась "этого дурака" Шекспира с "своим учителишкой", но
никогда, во всю мордасовскую жизнь свою, Зина еще не позволяла себе такой
необыкновенно романической или, лучше сказать, героической выходки, как та,
которую мы сейчас будем описывать.
Бледная, с решимостью во взгляде, но почти дрожащая от волнения,
чудно-прекрасная в своем негодовании, она выступила вперед. Обводя всех
долгим вызывающим взглядом, она посреди наставшего вдруг безмолвия
обратилась к матери, которая при первом ее движении тотчас же очнулась от
обморока и открыла глаза.
- Маменька! - сказала Зина. - К чему обманывать? К чему еще ложью пятнать
себя? Все уже до того загрязнено теперь, что, право, не стоит унизительного
труда прикрывать эту грязь!
- Зина! Зина! что с тобою? опомнись - вскричала испуганная Марья
Александровна, вскочив со своих кресел...
- Я вам сказала, я вам сказала заранее, маменька, что я не вынесу всего
этого позора, - продолжала Зина. - Неужели же непременно надо еще более
унижаться, еще более грязнить себя? Но знайте, маменька, что я все возьму
на себя, потому что я виновнее всех. Я, я своим согласием дала ход этой
гадкой... интриге! Вы - мать; вы меня любите; вы думали по-своему, по своим
понятиям, устроить мне счастье. Вас еще можно простить; но меня, меня -
никогда!
- Зина, неужели ты хочешь рассказывать?.. О боже! я предчувствовала, что
этот кинжал не минует моего сердца!
- Да, маменька, все расскажу! Я опозорена, вы... мы все опозорены!..
- Ты преувеличиваешь, Зина! ты вне себя и не помнишь, что говоришь! и к
чему же рассказывать? Тут смысла нет... Стыд не на нас... Я докажу сейчас,
что стыд не на нас...
- Нет, маменька, - вскричала Зина с злобным дрожанием в голосе, - я не хочу
более молчать перед этими людьми, мнением которых презираю и которые
приехали смеяться над нами! Я не хочу сносить от них обид; ни одна из них
не имеет права бросить в меня грязью. Все они готовы сейчас же сделать в
тридцать раз хуже, чем я или вы! Смеют ли, могут ли они быть нашими
судьями?
- Вот прекрасно! Вот как заговорила! Это что же! Это нас обижают! -
послышалось со всех сторон.
- Да они и впрямь сами не понимают, что говорят-с, - проговорила Наталья
Дмитриевна.
Заметим в скобках, что Наталья Дмитриевна сказала справедливо. Если Зина не
считала этих дам достойными судить себя, зачем же было и выходить к ним с
такою огласкою, с такими признаниями? Вообще Зинаида Афанасьевна
чрезвычайно поторопились. Таково было впоследствии мнение самых лучших
голов в Мордасове. Все бы могло быть исправлено! Все бы могло быть улажено!
Правда, и Марья Александровна сама себе подгадила в этот вечер своею
поспешностию и заносчивостью. Стоило только насмеяться над
идиотом-старикашкой, да и выгнать его вон! Но Зина, как нарочно, вопреки
здравому смыслу и мордасовской мудрости, обратилась к князю.
- Князь, - сказала она старику, который даже привстал из почтения со стула,
- так поразила она его в эту минуту. - Князь! простите меня, простите нас!
мы обманули, мы завлекли вас...
- Да замолчишь ли ты, несчастная! - в исступлении вскричала Марья
Александровна.
- Сударыня! сударыня! ma charmante enfant... - бормотал пораженный князь.
Но гордый, порывистый и в высшей степени мечтательный характер Зины увлекал
ее в эту минуту из среды всех приличий, требуемых действительностью. Она
забыла даже о своей матери, которую корчили судороги от ее признаний.
- Да, мы обманули вас обе, князь: маменька тем, что решилась заставить вас
жениться на мне, а я тем, что согласилась на это. Вас напоили вином, я
согласилась петь и кривляться перед вами. Вас - слабого, беззащитного,
облапошили, как выразился Павел Александрович, облапошили из-за вашего
богатства, из-за вашего княжества. Все это было ужасно низко, и я каюсь в
этом. Но клянусь вам, князь, что я решилась на эту низость не из низкого
побуждения. Я хотела... Но что я! двойная низость оправдывать себя в таком
деле! Но я объявляю вам, князь, что я, если б и взяла от вас что-нибудь, то
была бы за это вашей игрушкой, служанкой, плясуньей, рабой...я поклялась и
свято бы сдержала клятву мою!..
Сильный горловой спазм остановил ее в эту минуту. Все гостьи как будто
оцепенели и слушали, выпуча глаза. Неожиданная и совершенно непонятная им
выходка Зины сбила их с толку. Один князь был тронут до слез, хотя и
половины не понимал из того, что сказала Зина.
- Но я женюсь на вас, ma belle enfant, если уж вы так хоти-те, - бормотал
он, - и это для меня будет боль-шая честь! Только уверяю вас, что это был
действи-тельно как будто бы сон... Ну, мало ли что я увижу во сне? К чему
же так бес-по-коиться? Я даже как будто ничего и не понял, mon ami, -
продолжал он, обращаясь к Мозглякову, - объясни мне хоть ты,
пожа-луй-ста...
- А вы, Павел Александрович, - подхватила Зина, тоже обращаясь к
Мозглякову, - вы, на которого я одно время решилась было смотреть как на
моего будущего мужа, вы, который теперь мне так жестоко отомстили, -
неужели и вы могли примкнуть к этим людям, чтоб растерзать и опозорить
меня? И вы говорили, что любили меня! Но не мне читать вам нравоучения! Я
виновнее вас. Я оскорбила вас, потому что действительно манила вас
обещаниями и мои давешние доказательства были ложь и хитросплетения!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40