Своим женским чутьём Алена поняла и довольно просто объяснила себе, почему Зимин первым не признался в том, в чем должен был признаться: он боится обещать, не взвесив все, боится быть обязанным сказанному. Не мальчишка же, вот и не бросается словами.
Начали попадаться отдыхающие, Зимин не обращал ни на кого внимания, не отвечал на реплики, шёл с каким-то просветлённым лицом и улыбкой под усами. Алена поверила, что улыбка та добрая, крепче взяла Зимина под руку и уже не отпускала.
Танцы на веранде были в разгаре. Звучало танго. Среди танцующих они увидели Валерию и Цезика. Она, властно обхватив партнёра, положила голову ему на плечо, а он, чувствуя важность момента, старался выглядеть соответственно — подтянулся, распрямил грудь и выглядел смешным.
К Зимину и Алене подошёл Семён Раков, насмешливо хмыкнул, кивнув на веранду:
— Гляньте, что за танцы. Шаркают и шаркают ногами. А зачем шаркают? Подмётки только протирают. Не запасёшься обуви на такие танцы. А они все шаркают.
Алена была не против потанцевать и ждала приглашения от Зимина, а он не пригласил, потянул за руку, и они отошли от веранды. Возле скамьи, стоявшей в стороне от тропинки, Зимин вдруг остановился, показал на спинку. Алена глянула, но ничего особенного там не заметила.
— Верёвочка, — сказал он.
— Ага, верёвочка, — увидела и Алена.
— Вот я сейчас и проверю, — засмеялся Зимин. — Проверю. — Он взял верёвочку и стал завязывать на ней узелки. — Сделаем так, как женихи из новозеландского племени. — Глаза его светились по-мальчишески озорно и хитровато.
Зимин завязал три узелка, спросил, хватит ли.
— Ещё вяжите, — ответила Алена и вдруг посерьёзнела, насторожилась, словно то, что она должна была сейчас сделать — развязать узелки, — была не забава, не игра, а решение её судьбы. — Вяжите, да потуже.
Зимин завязал ещё и подал ей верёвочку. Она, спрятав за спину руки, какой-то миг смотрела не на верёвочку, а ему в глаза, в которых ещё прыгали озорные чёртики, и он под этим внимательным, вопрошающим взглядом тоже посерьёзнел, перестал улыбаться. Рука с верёвочкой так и оставалась протянутой. Некоторое время они ещё глядели друг другу в глаза, потом Алена медленно отвела из-за спины руку и взяла верёвочку.
— Спасибо, — снова заулыбался он.
Она развязала все узелки и протянула ему верёвочку.
— Спасибо. А верёвочка остаётся у невесты.
«Он же так признался мне в любви, — подумала Алена, — и я должна ему чем-то ответить». Она засмеялась — пусть думает, что и для неё это шутка, забава:
— Мы как дети, честное слово. — Скрутила верёвочку на пальце колечками и спрятала в кармане пальто.
— Это важно, — не совсем понятно сказал он.
В этот вечер перед самым отбоем в комнату к Алене постучал Семён Раков и, получив разрешение, вошёл. Алена и Валерия уже лежали в постелях. Семён сел на стул, опасливо оглядываясь на дверь, — боялся, как бы не вошла дежурная медсестра и не прогнала его.
— Не оглядывайся, кавалер, — бросила ему Валерия. — Пришёл, так уж не бойся.
— Послушай, Алена, — обратился он к землячке, — ты говорила, что живёшь в Сурове? Да? А в Кривой Ниве не жила до войны? Мне твоя фамилия знакома. Жили когда-то Комковы в Кривой Ниве.
— Ой, Семён, жила там, оттуда я.
— Вот, значит, угадал. А я из Силич, там до войны жил. А теперь в Братьковичах. Так мы, значит, соседями были. Силичи от Кривой Нивы в шести километрах.
— Жила я там, жила, — сказала Алена и села, натянув на грудь простыню. — А после войны ни разу и не была.
— Я твоего отца помню. Он же Азара Бурбуля племянник, так?
— Ага, племянник.
— А Бурбули наша какая-то родня. Выходит, и мы с тобой не чужие. — Семён обрадованно подвинул стул ближе к кровати Алены. — Ты и похожа на Бурбулев род, у них все такие светловолосые. А родители твои с тобой живут в Сурове?
— Нигде не живут. Нет их, Семён. Их… — голос Алены дрогнул, — каратели убили.
— Вон оно как… — растерялся Семён. — Я же не знал, ей-богу, не знал. Царство им небесное, земля пухом. — Семён торопливо вскинул руку, машинально перекрестился. — А я думал, они с тобой живут.
— Из нашего рода одна я осталась.
Семён пробормотал что-то, встал, дошёл до порога, остановился, снова заговорил:
— А ты знаешь, я тебя, кажется, припоминаю. Девчушка такая с белой косой. Ты с подружками к нам в Силичи перед самой войной на гулянки прибегала. Прибегала, так? И хочешь скажу, с кем ты танцевала? А с Ровнягиным Павлом. С ним ведь? С ним, точно, я помню.
— С Павликом, — подтвердила Алена, грустно кивнув головой. — С ним. Мне же тогда и четырнадцати не было.
— А больше никто не осмеливался тебя на танцы приглашать. Павла боялись. И я боялся, хоть и старше его был.
— Он что, пригрозил вам, чтобы ко мне не подходили?
— Ещё как пригрозил. Ты с ним в седьмом училась?
— Нет. Он в девятом был.
— Хороший хлопец был. Сильный, смелый.
— Был, — снова с грустью кивнула головой Алена. — Много их было хороших, и жили б они все, если б не война.
Валерия Аврамовна, до этого молча слушавшая их разговор, спросила:
— Ровнягин — это не герой-лётчик? Был, кажется, такой?
— Нет, тот лётчик — брат Павлика. А Павлик погиб в Будапеште, он танкист был, — ответила Алена, заморгав ресницами, — вот-вот заплачет. Однако сдержалась. — И чего ты на ночь глядя пришёл со своими рассказами? — сердито бросила она Семёну. — Дня тебе не было, что ли? Теперь не засну.
Семён виновато развёл руками, неловко топая возле дверей. Хотел, видно, услужить чем-нибудь, чтобы хоть как-то компенсировать причинённую боль. Увидел её туфли, обрадовался:
— Я тебе подошвочки укреплю, подметочки подобью. Ты спи, а я утречком принесу.
Не дождавшись согласия, вышел с туфлями.
— Не засну я теперь, — повторила обречённо Алена, — буду думать про тот страшный день. Ох, и надо было этому Семёну зайти да разговориться…
Зимин и Цезик в это время тоже лежали в постелях и читали. В комнате горела, кроме настенных бра над каждой кроватью, ещё люстра, которую они, ложась, забыли выключить. Надо было бы погасить, да никому не хотелось вставать. Зимин, которого больше раздражал верхний свет, думал, что это сделает Цезик — все же младший, а Цезик надеялся на Зимина, тот ложился последним. Первым кончил читать Цезик, закрыл книгу, выключил своё бра. Зимин ещё немного почитал и тоже щёлкнул выключателем. Так они лежали, подложив под затылок руки, и молча смотрели в потолок, освещённый тремя лампочками светильника.
— Малина, а не жизнь, — сказал Цезик, — живи и ничего не делай. Кормят тебя, поят…
— И долго бы ты выдержал так, ничего не делая? Трудно без работы нормальному человеку.
— А я не боюсь таких трудностей, — похлопал себя по животу Цезик. — Это трудности приятные.
Зимин повернулся к нему.
— Оно и видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20